https://wodolei.ru/brands/Jacob_Delafon/
Участвовал в революции, прошел через кучу политических кампаний, столько раз был бит, а так ничему и не научился...
Сразу после реабилитации Чжэн Цзыюня и его возвращения на прежнюю должность управление кадров назначило к нему секретарем Цзи Хэнцюаня. Чжэн никогда не
просил себе определенных секретарей и не перетаскивал их за собой с одного места на другое, точно авторучку, записную книжку или другую собственность. Подобные замашки казались ему проявлением феодального сознания. Он не считал, что, заняв высокий пост, должен непременно просидеть на нем всю жизнь, угождать верхам, сколачивать группу преданных себе людей и ломать голову над тем, как упрочить свое положение. Куда его ставили, там он и работал, не щадя сил. Если бы его уволили, он бы, наверное, принялся за чтение — ведь на свете столько прекрасных книг! Или занялся бы каллиграфией. А строительство жизни пусть продолжает молодежь, которая мечтает посвятить себя этому. Старшее поколение должно лишь передать ей свой опыт — как положительный, так и отрицательный.
Цзи Хэнцюань служил секретарем у нескольких министров и умел это делать. Он сразу увидел все недостатки Чжэн Цзыюня: своенравен, эмоционален, вечно идет непроторенными путями, действует не по правилам. Отсюда Цзи заключил, что выше заместителя министра Чжэну не подняться — он и на этот-то пост неизвестно каким чудом попал. Такие эмоциональные люди не могут распоряжаться своей судьбой. Они не способны спокойно сидеть на месте, рано или поздно спотыкаются на какой-нибудь ерунде и больно расшибаются. Цзи Хэнцюань с интересом наблюдал за Чжэном, точно за подопытной белой мышью в виварии: какое лекарство ей введено, как реагирует ее организм. А тем временем тайно собирал письма Чжэна, записывал его телефонные разговоры, имена людей, с которыми он встречается. Может быть, наступит день, когда все это понадобится.
Наверное, не надо слишком строго судить Цзи; как и многие, он был всего лишь порождением определенного времени. Ему не хватало совсем немногого — присущего нормальному человеку чувства справедливости. В остальном он был очень способным и трудолюбивым секретарем, умевшим подладиться к любому начальству. Но для того, чтобы быть секретарем Чжэн Цзыюня, он был слишком сложен.
Ему все время казалось, что заместитель министра ведет себя наивно до глупости. Если тебе не хочется
считаться с мнением руководства, то ты поставишь в трудное положение всех окружающих, и они будут недовольны тобой. Человеческие взаимоотношения — штука тонкая. Глазом не успеешь моргнуть — и уже обидел кого-нибудь.
Он решил поступить так, как сказал ему Ван Фанлян. Когда вспышка у Чжэна пройдет, он наверняка не будет в претензии на секретаря за то, что тот послушался Вана, а не собственного начальника. Но Вана нельзя обходить. У него все время хиханьки да хаханьки, как будто спустя рукава работает, а на самом деле с ним шутки плохи. Такие люди по-настоящему проявляются только в решающие моменты. Даже министр его побаивается.
С я Чжуюнь допытывалась по телефону: «Почему ты не придешь домой обедать?.. С кем же ты будешь пировать?.. С кем? А почему я его не знаю?!»
Картина висит в гостиной больше месяца, жена каждый день видит ее, а имени художника так и не удосужилась заметить. И почему она обязательно должна знать его лично?
Кажется, есть такой анекдот: если бы Колумб был женат, он вряд ли открыл бы Америку. Жена начала бы спрашивать: «Ты куда? С кем? Зачем? Когда вернешься?» В результате Колумб ничего бы и не открыл.
В конце концов С я Чжуюнь взорвалась:
— Тридцатилетие нашей свадьбы и то пропускаешь! Я вижу, тебе семья совсем не нужна? Старшая дочка, зять, внуки — все пришли, а ты шляешься по ресторанам с каким-то мазилой! — Слово «мазила» она произнесла с таким отвращением, будто говорила о подгоревшем куске мяса или старом тряпье.
— Позволь мне самому решать, где и с кем обедать! — с расстановкой сказал Чжэн, не очень вслушиваясь в ее вопли, и резко положил трубку на рычаг.
Если бы он знал, что явится зять, то тем более не пошел бы обедать домой. Чжэн Цзыюнь терпеть не мог этого лощеного молодого человека, которого Ся Чжуюнь выбрала своей дочери в мужья по принципу «каждые ворота должны соответствовать двору». Типичный нувориш! Он напоминал
сельских лавочников, которых Чжэн видел во время своей ссылки в деревню,— самоуверенные, самодовольные, пропахшие маслом и грибами.
Пусть его родичи сами веселятся с этим лавочником, только Юаньюань жалко! Чжэн Цзыюню хотелось вызволить ее из этой компании, но звонить туда было противно — снова слушать вопли жены, похожие на извержение вулкана. Юаньюань была единственной нитью, связывавшей его с семьей.
Переулок был очень узкий, даже для маленькой машины Чжэн Цзыюня, но догадливый шофер развернулся на улице и, дав задний ход, въехал в переулок. Перед Чжэном открылся типичный пекинский дворик — уютный, тихий, окруженный глинобитной стеной. Внутри росли жужубы, хурма, жасмин, розы, которые так любят пекинцы. Раньше тут жила, наверное, всего одна семья, но затем понаехало множество новых жильцов, и их пристройки лепились во дворике, как грибы после дождя, теснились, как камни на реке, когда ее перегораживают плотиной. Здесь пахло квашеной капустой, жареным луком, лепешками, рыбой... И звуки были самыми разнообразными: ругань, детский плач, вой приемников, запущенных на полную мощность, мяуканье певцов «столичной оперы» !. Приемники, скорее всего, слушали старые глуховатые бабки, пока рубили что-нибудь секачом. Они включали радио с раннего утра, едва вставали, а выключали лишь поздно вечером. Им было безразлично, что слушать: музыку из «Лебединого озера», передачу о «Капитале» или «Сказание о Юэ Фэе» . Кроме приемников, они не слышали ничего.
Мастерская художника находилась во времянке, сооруженной в семьдесят шестом году, после землетрясения. Она была низкой и холодной, а летом, по-видимому, нестерпимо раскалялась. Входить в хижину приходилось согнувшись, особенно художнику, отличавшемуся немалым.
Другое название — «пекинская музыкальная драма», традиционный театральный жанр, распространенный в Китае XIX—XX веков.
Роман Цянь Цая (конец XVII — начало XVIII вв.) о знаменитом китайском полководце XI в., которому посвящено множество легенд, пьес и сочинений в других жанрах.
Но стоило человеку взглянуть на картины, лежавшие на столе и развешанные по стенам, как он забывал и об убогой мастерской, и о шумном дворике, и обо всех запахах. Чжэн Цзыюнь невольно подумал, что интеллигенты — это, пожалуй, самое большое и прекрасное достояние Китая, хотя сами для себя они почти ничего не требуют. Ошеломленный, он стоял посреди комнаты и тут вдруг вспомнил о лучших сотрудниках своего министерства, об инженерах, рабочих... Нет, народ — еще более драгоценное достояние.
Когда Чжэн усадил художника в машину, тот сказал:
— За тридцать с лишним лет, прошедших после революции, вы — первый министр, который...
— Замминистра! — поправил его Чжэн Цзыюнь.
— ...замминистра, который зашел ко мне. Но вы не думайте, что я страдаю чинопочитанием. Меня привлекает не должность ваша, а то, что вы разбираетесь в искусстве, и ваше отношение к людям.— Художник говорил быстро и сердито, как будто боялся, что Чжэн неправильно поймет его. Он даже держался за ручку дверцы, словно был готов в любую минуту выпрыгнуть из машины.
Чжэн Цзыюнь ничего не ответил, лишь дружелюбно похлопал художника по руке. Он был тронут его словами. Вот парадокс: совершенно незнакомым людям иногда бывает очень легко понять друг друга, а прожившие много лет вместе могут ощущать себя чужими! Наверное, это тоже связано с проблемой психологической совместимости. Он вспомнил о дочери, жене, министре и неожиданно для себя — о некрасивой, но приятной корреспондентке,. которая недавно к нему приходила.
В шумной атмосфере ресторана, где едоки звенели бокалами, играли в угадывание пальцев ! и другие застольные игры, Чжэн Цзыюнь и художник выглядели слишком благопристойно. Они крохотными глоточками отхлебывали «маотай» и медленно жевали, потому что от старости
Популярная в Китае игра. Двое одновременно выбрасывают либо два пальца (ножницы), либо ладонь (платок), либо кулак (камень). Считается, что «ножницы» режут «платок», но ломаются о «камень», который можно завернуть в «платок». Проигравший выпивает рюмку.
Знаменитая китайская водка.
и зубы были уже не те, и аппетиты скромные. Зато курили и разговаривали много.
Рядом за большим круглым столом сидела группа парней с раскрасневшимися от вина физиономиями. Они кричали особенно громко, совершенно не считаясь с тем, нравится ли это соседям. Официанту пришлось подойти и утихомирить их.
— Китайцы вечно устраивают гвалт во время еды! — нахмурился художник.
Чжэн Цзыюнь оглянулся:
— Примечательно, что, кроме нас, здесь сплошная молодежь, как будто ходить по ресторанам для них — единственное развлечение. Впрочем, чему тут удивляться, что им еще-то делать? Энергия хлещет через край, а им даже танцевать не позволяют. Смешно! Вон в пятидесятых годах повсюду разрешили танцы, и ничего, хулиганство не усилилось. А сейчас культурная жизнь недостаточно богата, для путешествий не хватает средств. Откровенно говоря, я сочувствую нынешним молодым людям, но одного сочувствия мало. Мы должны предложить им законные способы, чтобы их энергия могла найти выход.
— Да, это так! — вздохнул художник.
— Почему мы вечно пугаемся чаяний и требований молодежи? Словно они мятежники какие-нибудь, раз думают не так, как мы. А разве мы сами в своих мыслях и поступках слепо подражали нашим родителям? Нет, между нами была, пожалуй, даже большая дистанция, чем между нынешними поколениями. Если мы в самом деле диалектические материалисты, то почему не признаем, что современная молодежь тоже имеет право отходить от постулатов, за которые держимся мы? Я говорю не о случаях прямого нарушения партийной или государственной дисциплины — это совсем другое, а о ценностях и понятиях, завещанных нашими отцами и дедами, да и самими нами. Взять хотя бы классическую музыку и балет. Мы защищаем их в основном потому, что привыкли к ним с юности, а все возникшее позднее отвергаем, превратились в замшелых консерваторов. Сейчас ритм жизни очень ускорился, это неизбежно, так почему же мы не принимаем стремительные ритмы в музыке и танцах, которые нравятся
молодежи, и не менее стремительные перемены в течениях искусства? Страсть юных к переменам, ко всему новому вполне естественна, это, можно сказать, закон природы. Так давайте не будем мешать молодежи! Апрельский кинофестиваль в конце концов вытеснили в парк, но с какой бы притворной холодностью ни отзывалась о нем критика, он привлек еще больше народу, чем предыдущие кинофестивали. Мы считаем, что нужно славить былые ценности, однако и они когда-нибудь упадут в цене, а то, что сейчас любит молодежь, возможно, тоже через несколько лет уйдет в прошлое.
Чжэн еле заметно улыбнулся и продолжал:
— В классической музыке аккорды из трех, четырех, пяти, шести и восьми тонов считаются гармоничными, а из двух и семи тонов — дисгармоничными, даже какофоническими. Но сейчас и они признаны гармоничными, можно сочетать друг с другом любые звуки, и никто этому не удивляется. Не надо требовать, чтобы молодежь мыслила и чувствовала точно так же, как мы, это невозможно. Нечего ждать и того, что она будет относиться к партии, как мы в молодые годы, когда шла борьба не на жизнь, а на смерть со старым обществом. Нынешняя молодежь стремится глубже размышлять, хочет сама определять свою судьбу, она обладает более богатым жизненным опытом, чем мы в свое время, и пережила больше исторических потрясений. Одна старая женщина, осуждая сегодняшний день, недавно напомнила мне, как чтили мы партию, товарищеские отношения, но она просто не понимает произошедших перемен. Ведь накануне «культурной революции» молодежь тоже была доверчивой, однако суровая действительность отрезвила ее. Да и нам самим нельзя смотреть на мир, уподобляясь этой старухе, мы должны вновь завоевать право коммунистов на авангардную роль. Если ты устал, то отправляйся на покой, но не мешай другим двигаться вперед!
Чжэн Цзыюнь был очень возбужден, хотя совсем не опьянел, как могло показаться со стороны. Ян Сяодун, облокотившись о большой круглый стол, тем временем смотрел на членов своей бригады. Сегодня они окончательно поверили в себя, жизнь их стала светлее, и этот
свет был не подарен им, а добыт их собственными руками. Но никто из них не хотел распространяться о своих чувствах — ведь они были сильными парнями и предпочитали сдержанность. А свежее пиво цвета пшеницы пенилось в их бокалах, еще больше повышая их настроение.
Ян Сяодун взял бутылку, подлил пива остальным и себе и, подняв бокал, сказал:
— Сегодня мы собрались для того, чтобы отпраздновать нашу победу. Так давайте же выпьем за нее!
Он хотел сказать еще что-то, но сердце вдруг забилось, в горле запершило, и он смущенно замолк. Все встали с бокалами в руках.
— Погодите,— остановил их У Бинь,— мы должны запечатлеть это торжественное мгновение! — Он достал из своей зеленой сумки фотоаппарат.
— Молодец, все предусмотрел! — восхищенно крикнул Гэ Синьфа.
— Садитесь теснее, ближе друг к другу, еще, еще...— командовал У Бинь.
— А как же ты сам? — вмешался Люй Чжиминь.— Надо попросить кого-нибудь снять нас.
У Бинь оглянулся и увидел Чжэн Цзыюня, сидевшего за соседним столиком:
— Товарищ, сфотографируйте нас, пожалуйста! Нужно только заглянуть в этот глазок и нажать на кнопку, а остальное аппарат сам сделает, он автоматический.
Чжэн охотно согласился. Он недоумевал, почему тут собрались одни парни. Может, среди них жених, решивший устроить мальчишник? Да нет, пожалуй, не похоже. Или друзья из разных мест встретились? И он спросил:
— А что у вас сегодня за событие?
— Да просто веселимся,— ответил У Бинь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Сразу после реабилитации Чжэн Цзыюня и его возвращения на прежнюю должность управление кадров назначило к нему секретарем Цзи Хэнцюаня. Чжэн никогда не
просил себе определенных секретарей и не перетаскивал их за собой с одного места на другое, точно авторучку, записную книжку или другую собственность. Подобные замашки казались ему проявлением феодального сознания. Он не считал, что, заняв высокий пост, должен непременно просидеть на нем всю жизнь, угождать верхам, сколачивать группу преданных себе людей и ломать голову над тем, как упрочить свое положение. Куда его ставили, там он и работал, не щадя сил. Если бы его уволили, он бы, наверное, принялся за чтение — ведь на свете столько прекрасных книг! Или занялся бы каллиграфией. А строительство жизни пусть продолжает молодежь, которая мечтает посвятить себя этому. Старшее поколение должно лишь передать ей свой опыт — как положительный, так и отрицательный.
Цзи Хэнцюань служил секретарем у нескольких министров и умел это делать. Он сразу увидел все недостатки Чжэн Цзыюня: своенравен, эмоционален, вечно идет непроторенными путями, действует не по правилам. Отсюда Цзи заключил, что выше заместителя министра Чжэну не подняться — он и на этот-то пост неизвестно каким чудом попал. Такие эмоциональные люди не могут распоряжаться своей судьбой. Они не способны спокойно сидеть на месте, рано или поздно спотыкаются на какой-нибудь ерунде и больно расшибаются. Цзи Хэнцюань с интересом наблюдал за Чжэном, точно за подопытной белой мышью в виварии: какое лекарство ей введено, как реагирует ее организм. А тем временем тайно собирал письма Чжэна, записывал его телефонные разговоры, имена людей, с которыми он встречается. Может быть, наступит день, когда все это понадобится.
Наверное, не надо слишком строго судить Цзи; как и многие, он был всего лишь порождением определенного времени. Ему не хватало совсем немногого — присущего нормальному человеку чувства справедливости. В остальном он был очень способным и трудолюбивым секретарем, умевшим подладиться к любому начальству. Но для того, чтобы быть секретарем Чжэн Цзыюня, он был слишком сложен.
Ему все время казалось, что заместитель министра ведет себя наивно до глупости. Если тебе не хочется
считаться с мнением руководства, то ты поставишь в трудное положение всех окружающих, и они будут недовольны тобой. Человеческие взаимоотношения — штука тонкая. Глазом не успеешь моргнуть — и уже обидел кого-нибудь.
Он решил поступить так, как сказал ему Ван Фанлян. Когда вспышка у Чжэна пройдет, он наверняка не будет в претензии на секретаря за то, что тот послушался Вана, а не собственного начальника. Но Вана нельзя обходить. У него все время хиханьки да хаханьки, как будто спустя рукава работает, а на самом деле с ним шутки плохи. Такие люди по-настоящему проявляются только в решающие моменты. Даже министр его побаивается.
С я Чжуюнь допытывалась по телефону: «Почему ты не придешь домой обедать?.. С кем же ты будешь пировать?.. С кем? А почему я его не знаю?!»
Картина висит в гостиной больше месяца, жена каждый день видит ее, а имени художника так и не удосужилась заметить. И почему она обязательно должна знать его лично?
Кажется, есть такой анекдот: если бы Колумб был женат, он вряд ли открыл бы Америку. Жена начала бы спрашивать: «Ты куда? С кем? Зачем? Когда вернешься?» В результате Колумб ничего бы и не открыл.
В конце концов С я Чжуюнь взорвалась:
— Тридцатилетие нашей свадьбы и то пропускаешь! Я вижу, тебе семья совсем не нужна? Старшая дочка, зять, внуки — все пришли, а ты шляешься по ресторанам с каким-то мазилой! — Слово «мазила» она произнесла с таким отвращением, будто говорила о подгоревшем куске мяса или старом тряпье.
— Позволь мне самому решать, где и с кем обедать! — с расстановкой сказал Чжэн, не очень вслушиваясь в ее вопли, и резко положил трубку на рычаг.
Если бы он знал, что явится зять, то тем более не пошел бы обедать домой. Чжэн Цзыюнь терпеть не мог этого лощеного молодого человека, которого Ся Чжуюнь выбрала своей дочери в мужья по принципу «каждые ворота должны соответствовать двору». Типичный нувориш! Он напоминал
сельских лавочников, которых Чжэн видел во время своей ссылки в деревню,— самоуверенные, самодовольные, пропахшие маслом и грибами.
Пусть его родичи сами веселятся с этим лавочником, только Юаньюань жалко! Чжэн Цзыюню хотелось вызволить ее из этой компании, но звонить туда было противно — снова слушать вопли жены, похожие на извержение вулкана. Юаньюань была единственной нитью, связывавшей его с семьей.
Переулок был очень узкий, даже для маленькой машины Чжэн Цзыюня, но догадливый шофер развернулся на улице и, дав задний ход, въехал в переулок. Перед Чжэном открылся типичный пекинский дворик — уютный, тихий, окруженный глинобитной стеной. Внутри росли жужубы, хурма, жасмин, розы, которые так любят пекинцы. Раньше тут жила, наверное, всего одна семья, но затем понаехало множество новых жильцов, и их пристройки лепились во дворике, как грибы после дождя, теснились, как камни на реке, когда ее перегораживают плотиной. Здесь пахло квашеной капустой, жареным луком, лепешками, рыбой... И звуки были самыми разнообразными: ругань, детский плач, вой приемников, запущенных на полную мощность, мяуканье певцов «столичной оперы» !. Приемники, скорее всего, слушали старые глуховатые бабки, пока рубили что-нибудь секачом. Они включали радио с раннего утра, едва вставали, а выключали лишь поздно вечером. Им было безразлично, что слушать: музыку из «Лебединого озера», передачу о «Капитале» или «Сказание о Юэ Фэе» . Кроме приемников, они не слышали ничего.
Мастерская художника находилась во времянке, сооруженной в семьдесят шестом году, после землетрясения. Она была низкой и холодной, а летом, по-видимому, нестерпимо раскалялась. Входить в хижину приходилось согнувшись, особенно художнику, отличавшемуся немалым.
Другое название — «пекинская музыкальная драма», традиционный театральный жанр, распространенный в Китае XIX—XX веков.
Роман Цянь Цая (конец XVII — начало XVIII вв.) о знаменитом китайском полководце XI в., которому посвящено множество легенд, пьес и сочинений в других жанрах.
Но стоило человеку взглянуть на картины, лежавшие на столе и развешанные по стенам, как он забывал и об убогой мастерской, и о шумном дворике, и обо всех запахах. Чжэн Цзыюнь невольно подумал, что интеллигенты — это, пожалуй, самое большое и прекрасное достояние Китая, хотя сами для себя они почти ничего не требуют. Ошеломленный, он стоял посреди комнаты и тут вдруг вспомнил о лучших сотрудниках своего министерства, об инженерах, рабочих... Нет, народ — еще более драгоценное достояние.
Когда Чжэн усадил художника в машину, тот сказал:
— За тридцать с лишним лет, прошедших после революции, вы — первый министр, который...
— Замминистра! — поправил его Чжэн Цзыюнь.
— ...замминистра, который зашел ко мне. Но вы не думайте, что я страдаю чинопочитанием. Меня привлекает не должность ваша, а то, что вы разбираетесь в искусстве, и ваше отношение к людям.— Художник говорил быстро и сердито, как будто боялся, что Чжэн неправильно поймет его. Он даже держался за ручку дверцы, словно был готов в любую минуту выпрыгнуть из машины.
Чжэн Цзыюнь ничего не ответил, лишь дружелюбно похлопал художника по руке. Он был тронут его словами. Вот парадокс: совершенно незнакомым людям иногда бывает очень легко понять друг друга, а прожившие много лет вместе могут ощущать себя чужими! Наверное, это тоже связано с проблемой психологической совместимости. Он вспомнил о дочери, жене, министре и неожиданно для себя — о некрасивой, но приятной корреспондентке,. которая недавно к нему приходила.
В шумной атмосфере ресторана, где едоки звенели бокалами, играли в угадывание пальцев ! и другие застольные игры, Чжэн Цзыюнь и художник выглядели слишком благопристойно. Они крохотными глоточками отхлебывали «маотай» и медленно жевали, потому что от старости
Популярная в Китае игра. Двое одновременно выбрасывают либо два пальца (ножницы), либо ладонь (платок), либо кулак (камень). Считается, что «ножницы» режут «платок», но ломаются о «камень», который можно завернуть в «платок». Проигравший выпивает рюмку.
Знаменитая китайская водка.
и зубы были уже не те, и аппетиты скромные. Зато курили и разговаривали много.
Рядом за большим круглым столом сидела группа парней с раскрасневшимися от вина физиономиями. Они кричали особенно громко, совершенно не считаясь с тем, нравится ли это соседям. Официанту пришлось подойти и утихомирить их.
— Китайцы вечно устраивают гвалт во время еды! — нахмурился художник.
Чжэн Цзыюнь оглянулся:
— Примечательно, что, кроме нас, здесь сплошная молодежь, как будто ходить по ресторанам для них — единственное развлечение. Впрочем, чему тут удивляться, что им еще-то делать? Энергия хлещет через край, а им даже танцевать не позволяют. Смешно! Вон в пятидесятых годах повсюду разрешили танцы, и ничего, хулиганство не усилилось. А сейчас культурная жизнь недостаточно богата, для путешествий не хватает средств. Откровенно говоря, я сочувствую нынешним молодым людям, но одного сочувствия мало. Мы должны предложить им законные способы, чтобы их энергия могла найти выход.
— Да, это так! — вздохнул художник.
— Почему мы вечно пугаемся чаяний и требований молодежи? Словно они мятежники какие-нибудь, раз думают не так, как мы. А разве мы сами в своих мыслях и поступках слепо подражали нашим родителям? Нет, между нами была, пожалуй, даже большая дистанция, чем между нынешними поколениями. Если мы в самом деле диалектические материалисты, то почему не признаем, что современная молодежь тоже имеет право отходить от постулатов, за которые держимся мы? Я говорю не о случаях прямого нарушения партийной или государственной дисциплины — это совсем другое, а о ценностях и понятиях, завещанных нашими отцами и дедами, да и самими нами. Взять хотя бы классическую музыку и балет. Мы защищаем их в основном потому, что привыкли к ним с юности, а все возникшее позднее отвергаем, превратились в замшелых консерваторов. Сейчас ритм жизни очень ускорился, это неизбежно, так почему же мы не принимаем стремительные ритмы в музыке и танцах, которые нравятся
молодежи, и не менее стремительные перемены в течениях искусства? Страсть юных к переменам, ко всему новому вполне естественна, это, можно сказать, закон природы. Так давайте не будем мешать молодежи! Апрельский кинофестиваль в конце концов вытеснили в парк, но с какой бы притворной холодностью ни отзывалась о нем критика, он привлек еще больше народу, чем предыдущие кинофестивали. Мы считаем, что нужно славить былые ценности, однако и они когда-нибудь упадут в цене, а то, что сейчас любит молодежь, возможно, тоже через несколько лет уйдет в прошлое.
Чжэн еле заметно улыбнулся и продолжал:
— В классической музыке аккорды из трех, четырех, пяти, шести и восьми тонов считаются гармоничными, а из двух и семи тонов — дисгармоничными, даже какофоническими. Но сейчас и они признаны гармоничными, можно сочетать друг с другом любые звуки, и никто этому не удивляется. Не надо требовать, чтобы молодежь мыслила и чувствовала точно так же, как мы, это невозможно. Нечего ждать и того, что она будет относиться к партии, как мы в молодые годы, когда шла борьба не на жизнь, а на смерть со старым обществом. Нынешняя молодежь стремится глубже размышлять, хочет сама определять свою судьбу, она обладает более богатым жизненным опытом, чем мы в свое время, и пережила больше исторических потрясений. Одна старая женщина, осуждая сегодняшний день, недавно напомнила мне, как чтили мы партию, товарищеские отношения, но она просто не понимает произошедших перемен. Ведь накануне «культурной революции» молодежь тоже была доверчивой, однако суровая действительность отрезвила ее. Да и нам самим нельзя смотреть на мир, уподобляясь этой старухе, мы должны вновь завоевать право коммунистов на авангардную роль. Если ты устал, то отправляйся на покой, но не мешай другим двигаться вперед!
Чжэн Цзыюнь был очень возбужден, хотя совсем не опьянел, как могло показаться со стороны. Ян Сяодун, облокотившись о большой круглый стол, тем временем смотрел на членов своей бригады. Сегодня они окончательно поверили в себя, жизнь их стала светлее, и этот
свет был не подарен им, а добыт их собственными руками. Но никто из них не хотел распространяться о своих чувствах — ведь они были сильными парнями и предпочитали сдержанность. А свежее пиво цвета пшеницы пенилось в их бокалах, еще больше повышая их настроение.
Ян Сяодун взял бутылку, подлил пива остальным и себе и, подняв бокал, сказал:
— Сегодня мы собрались для того, чтобы отпраздновать нашу победу. Так давайте же выпьем за нее!
Он хотел сказать еще что-то, но сердце вдруг забилось, в горле запершило, и он смущенно замолк. Все встали с бокалами в руках.
— Погодите,— остановил их У Бинь,— мы должны запечатлеть это торжественное мгновение! — Он достал из своей зеленой сумки фотоаппарат.
— Молодец, все предусмотрел! — восхищенно крикнул Гэ Синьфа.
— Садитесь теснее, ближе друг к другу, еще, еще...— командовал У Бинь.
— А как же ты сам? — вмешался Люй Чжиминь.— Надо попросить кого-нибудь снять нас.
У Бинь оглянулся и увидел Чжэн Цзыюня, сидевшего за соседним столиком:
— Товарищ, сфотографируйте нас, пожалуйста! Нужно только заглянуть в этот глазок и нажать на кнопку, а остальное аппарат сам сделает, он автоматический.
Чжэн охотно согласился. Он недоумевал, почему тут собрались одни парни. Может, среди них жених, решивший устроить мальчишник? Да нет, пожалуй, не похоже. Или друзья из разных мест встретились? И он спросил:
— А что у вас сегодня за событие?
— Да просто веселимся,— ответил У Бинь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48