— Разговор его раздражал, он был как непредвиденная задержка в пути.
— Умения командовать,— сказала она.— Он говорит, что ему легче сделать самому, чем заставить другого.
— Не надо все сводить к умению командовать,— сказал он сухо.— Тем более что ты до сих пор не выполнила мою команду. Я велел тебе быть внизу через десять минут — шесть из них уже прошло... Кстати, мы можем взять Саньку, в машине есть место. Он сегодня свободен?
— Да, он идет в ночную.
—- Однако какая осведомленность! — сказал Кульков.— Итак, ты спускаешься вниз, мы заезжаем за Санькой и едем на острова. Задача ясна?..
Он еще открывал стеклянную дверь, когда Вася уже подрулил к подъезду гостиницы. По тому, что Кульков сел не рядом с ним, а сзади, он понял, что надо ждать еще кого-то. Кульков уступал свое место только почетным гостям. Вася заглушил мотор и принял позу, которую сам называл «вольно».
— Едем на острова,— сказал Кульков, награждая его за молчание.— Подождем одного товарища...
Кульков и сам был рад, что охота не сорвалась. Он не любил, когда неожиданности, пусть даже самые приятные, влияли на его решения. Он был по натуре не из тех людей, которые легко перестраиваются на ходу. Из тех получаются полководцы, шахматисты. Он не был ни полководцем, ни шахматистом. Он возглавлял завод, а завод жил планом. План был и его, Кулькова, богом. При этом он страстно любил охоту — занятие, где не все можно предвидеть, где многое зависит от удачи. Потому что нельзя запланировать, сколько куропаток, уток или зайцев ты подстрелишь сегодня, а сколько завтра...
«Дался ей этот Гордеев!» — думал Кульков. Насколько он помнил, Гордый — так звали Гордеева в классе — охотой не увлекался. Тем более он сегодня был ни к чему...
То, что после войны они с Гордеевым оказались в одном городе, было случайным совпадением. Как и то, что попали на один и тот же завод. Не случайным было лишь распределение ролей: Кульков был в ту пору же главным инженером, Гордеев — рядовым...
Появилась Нонна. На ней было светлое шерстяное пальто, которое очень ее молодило. Может быть, потому, что в нем она казалась выше и стройней. К ее смуглому лицу и темным глазам очень шел и цветастый платочек. На ногах были замшевые сапожки со шнуровкой. Все это было прекрасно само по себе, если не считать той мелочи, что они ехали на охоту... И все это отразилось в голубых глазах Васи, когда он понял, что это и есть тот «товарищ», которого они ждали.
— Шёметом, Вася,— сказал Кульков.— На Песочную, там забираем еще одного субъекта и жмем в Сарбай...
— Есть на Песочную,— сказал Вася и включил скорость.
— Он, часом, не переехал? — спросил Кульков.
Нонна сидела в профиль к нему. Он видел ее аккуратный носик и круглый подбородок, четко обведенный платком. Она умилительно напоминала сейчас ту пятиклассницу, в которую он был влюблен.
— Никуда он не переехал,— сказала она.— У них на заводе с квартирами плохо. Он говорит, что ты в этом смысле молодец. Много строишь...
— Да, мы много строим,— сказал он.— За двенадцать лет тридцать домов. Ты думаешь, удовлетворили всех желающих? Посмотри, что творится у меня в кабинете по понедельникам, с четырех. Я принимаю по личному вопросу, а это в основном — квартирный. Люди рождаются, женятся, расходятся, выходят на пенсию, возникают новые ситуации и требуют нового решения.
— Покажите им наш бассейн,— вставил Вася.
— Да, и бассейн,— сказал Кульков.— И свой профилакторий, и грязелечебница... Ну и, конечно, свой клуб, и стадион... Знаешь, сколько все это берет сил?
Ему захотелось пожаловаться ей, вызвать ее сочувствие. Он один знал, как он устал. Он и его лечащий врач, иод неусыпным контролем которого он состоял после той истории с рукой.
Может быть, подсознательно он хотел переключить ее жалость с Гордеева на себя? Если уже ей обязательно надо кого-то жалеть!..
Песочная находилась в другом конце города, и он мимоездом показал ей бассейн и группу добротных домов, которые могли бы украсить любой город, даже столицу. И свои заводские корпуса за сплошным литым забором.
— А что вы изготовляете? — спросила она.
— Соковыжималки.
— Нет, я серьезно,— сказала она.— Что-нибудь секретное?
— И я серьезно. У тебя есть соковыжималка? Если нет, могу подарить. В качестве сувенира.
— Подари,— сказала она обиженно.
— Между прочим, все точно,— сказал Вася.— Как я слышал, самый отсталый цех — ширпотреб...
— Да, пока что он выжал все соки из нас,— сказал, смеясь, Кульков.— С основным изделием куда легче...
— Я уже слышала это слово — «изделие»,— сказала она.— Все, что секретно, принято называть «изделие»...
— Почему все? — возразил он.— Существуют кондитерские изделия. Правда, их тоже секретят. Домохозяйки... Попробуй получить рецепт пирога.
Она не ответила. Может быть, потому, что машина, подпрыгивая на выбоинах, катилась уже по Песочной.
— На том углу остановите,— сказала она. И обернулась к нему всем лицом: — Зайдем?
— Надо зайти,— сказал Кульков.
Ему не очень хотелось выходить из машины. Он здесь не был, но адрес помнил — Песочная, 3. Гордеев взял расчет, когда Кульков был в отпуске, и он сгоряча собирался заехать, выяснить причину Санькиного ухода. Потом раздумал, обвиняя себя в излишней сентиментальности. Ушел и ушел! И нечего тут выяснять.
— Вася, шёметом ко мне домой, возьмешь Вегу и чего-нибудь перекусить,— сказал он.— Мать соберет... Пятнадцать минут на все. Задача ясна?
Гордеев был в доме один. Он был в синем тренировочном костюме, в старых шлепанцах без задников. На узкой кушетке валялась скомканная подушка, и сам он как будто еще не вполне проснулся.
— Отсыпался после ночной? — спросил Кульков.
— Какой там сон,— сказал он.— Так, перекур с дремотой. Не умею днем спать.
— Давненько я тебя не видел,— сказал Кульков.— Живем в одном городе...
— Зашел бы,— сказал Санька.— Адрес знаешь...
Он потянулся к спичкам. За годы, что они не виделись, его лицо как-то осунулось и поблекло. Резко обозначились складки на лбу и вдоль впалых щек. Он чиркнул спичкой и зажег сигарету, зажатую в углу рта.
— Мог бы и ты заскочить,— сказал Кульков.
— К тебе заскочишь! — сказал Гордеев и глянул на Нонну.— К тебе на прием надо записываться. А я этого не люблю. Я к врачам из-за этого не хожу...
— Сань,— сказала Нонна,— Кулёк приглашает нас на охоту... Поедем?..
Кульков, слух которого обострился и нервы напряглись в ожидании выпадов со стороны Саньки, чутко уловил это «нас приглашает»... Не «мы с Кульком приглашаем тебя».
— Что тут решать? — спросил он запальчиво.— В твоем распоряжении десять минут. Мы едем на острова. Постреляем немного и через три часа будем дома... Вальдшнеп высыпал. В прошлое воскресенье один тип двенадцать вальдшнепов добыл!
— Я не охотник,— сказал Гордеев.
— Ну, походишь по лесу, пока я постреляю,— сказал Кульков.— Помогать мне будешь, я тебя научу... Да просто подышать воздухом! Знаешь, какой там воздух, на островах!..
Гордеев смотрел на Нонну.
— Поедем, Сань,— попросила она.— Сегодня последний день, уж пусть будет все по-моему...
— Ладно,— согласился Гордеев. Он оглядел Кулько-ва.— Кухлянку там дашь или брать свою?..
— В Сарбае у меня охотничья база,— сказал Кульков.— Подберем что-нибудь и тебе и этой Диане. А тебя, Нонка, назначаю богиней охоты. И ты за это должна принести нам счастье!
— Постараюсь,— сказала Нонна и глянула на Гор-деева.
«Ну и барбосы,— думал Кульков, сидя в машине рядом с Васей и глядя прямо перед собой на мокрую, грязную после дождей дорогу.— Вот оно, значит, какие дела!.. Интересно. Все это очень интересно...»
Вега, возбужденная предстоящей охотой, ластилась к нему, клала голову ему на колени, а иногда, становясь на задние лапы, поглядывала назад, через его плечо.
— Вега, сидеть! — прикрикивал Кульков строго. Сам он назад не оглядывался, и когда приходилось отвечать на вопрос — спрашивала о чем-нибудь Нонна, которая тоже, как Вега, была возбуждена,— он отвечал ей, не оборачиваясь.
«Любопытно, когда это все началось,— думал он.— Неужели еще в школе?..»
Санька был со странностями, учился неважно. О таких говорят — «может, но не хочет»... Он любил убегать из дома. И тогда о нем говорила вся школа, а учеников вызывали по одному в учительскую и допрашивали: кто и когда видел Гордеева в последний раз? Однажды, с двумя мальчишками постарше, он на крыше поезда добрался до Феодосии, хотел искупаться в море и на другой день вернуться тем же способом. Но в Феодосии его задержали...
«Не тогда ли все началось?» — думал Кульков.
Машина, вырвавшись из городской черты, шла на предельной скорости. Вега, которую слегка укачивало, с видом страдалицы поглядывала на него снизу. Вокруг были уже поля и мягкая зелень озимых, таких свежих рядом с вянущей, усталой листвой придорожных кустов.
Вера Карловна, их классный руководитель, любила Саньку. Она говорила, что из него со временем может получиться великий путешественник или писатель... Хотя по русскому у него была «тройка» и даже имя Нонна он писал с одним «н»... «На память Ноне от Саши Гордеева в день рождения»...
Все это вдруг всплыло отчетливо. Книжка «Маленькие дикари» Сетона-Томпсона, которую он взял у Нонки почитать, и эта надпись. Кульков никогда не бывал у нее на дне рождения...
Домишки Сарбая показались вдали. Вася брезгливо морщился — не любил ездить по грязи. Грязь же вокруг была невообразимая.
— ...приходилось бывать,— говорила Нонна.— Я люблю старые города. У них есть свое лицо. Не только у города — у каждого дома... Какие-нибудь купидончики под карнизом или забавный флюгер...
«А может, все началось здесь? — думал Кульков.— Он пришел на ее концерт. Я не пришел, а он пришел. А потом она пришла к нему...»
Кульков вспомнил голую комнату, лыжи в углу. Приемник, занимающий половину обеденного стола...
— Слушай, Гордый, ты ведь был женат,— сказал он, не оборачиваясь.— Ее Люсей звали...
— Разошлись,— отозвался Гордеев.
— А сын?
— Сына забрала...
Кудьков подумал о своем сыне. Такого уже не заберешь! Второкурсник. Стреляет не хуже отца, тоже первый разряд...
Кульков мог представить себе, что разойдется с женой. Тем более, что, ссорясь с ним, Зина часто грозила разводом и сама приучила его к этой мысли. Но он не мог представить себе, что можно расстаться с сыном.
— Зря отдал,— сказал он, не оборачиваясь.
— Это право матери,— отозвалась Нонна. И он вспомнил, что у нее двое. Две дочки. Говоря с ним по телефону, она называла их «мои девочки»...
Село стояло на горке, над самой рекой. Собаки с хриплым лаем, почти попадая под колеса и сталкиваясь в слепой ярости, проводили их в конец улицы, где, чуть на отшибе от общего ряда, стоял крепкий, бревенчатый дом — филиал охотничьей базы. Та, главная, находилась в лесу, вдали от всякого жилья, километрах в ста отсюда. Эта, в получасе езды от города, была под рукой и служила для таких коротких вылазок.
Сторожиха Дуся встретила их на пороге. Сказала, что моторист уже там, под берегом, возле катера.
В избе кипел самовар, столы и лавки были деревянные, стены украшены лосиными и сайгачьими рогами.
От чая Кульков отказался. Он проводил их в другую комнату, где стоял сундук с охотничьим снаряжением. Здесь были стеганые ватные телогрейки-кухлянки, брезентовые плащи, куртки и шаровары. Резиновые и кирзовые сапоги всех размеров с разновысокими голенищами вповалку громоздились под^ окном. Тут Гордеев и она выбрали одежду по себе. Нонна ушла одеваться к Дусе. Кульков надел свое, привычное,— защитная штурмовка из авиазента и такая же, защитного цвета, фуражка, что-то вроде польской конфедератки.
— Стал похож на человека,— сказал он, одобрительно оглядев Гордеева.— Жарко не будет?
— Будет жарко — сниму,— сказал Гордеев. На нем была черная суконная куртка, надетая поверх свитера, брюки заправлены в сапоги. В кармане куртки он нащупал спичечный коробок и пустую пачку из-под «Лайки»...
Переодевание мало изменило Саньку. В нем только больше проступило то мужское, солдатское, что в нем было всегда.
Зато Нонну нельзя было узнать в стеганой кухлянке и кирзовых сапогах. От прежнего наряда остался на ней только цветастый платок, но и он был повязан как-то лихо, по-новому. И вошла она вразвалочку — не то бригадир в поле, не то прораб на стройке.
— Ай да Нонка! — восхитился Кульков.— Сапоги не трут? Смотри, ходить будешь много!
Они спустились, верней, скатились по крутому скользкому после дождей склону к реке. Вася был уже здесь и беседовал о чем-то с мотористом.
Кульков поздоровался с дядей Мишей и представил ему гостей.
Моторист дядя Миша был, что называется, свой человек. В какие только штормы не попадали! Казалось, еще одна волна, и над ними навек сомкнётся ненасытная Волга.
Дядя Мища был большой, надежный, краснолицый. Держался он независимо и добродушно, не проявляя к гостям излишнего интереса,— перевидал всяких.
— Вода прибыла,— доложил он Кулькову.— На шлюзах сбросили...
Волга напротив Сарбая раскинулась вширь километров на пять, но левый дальний берег ее был густо изрезан протоками. Туда, к протокам, омывающим лесистые острова, предстояло им плыть. Вега нетерпеливо нюхала землю. На катер, однако, забралась она без всякого удовольствия. Кульков пропустил всех, велел Нонне сесть поближе к ветровому стеклу. Сам же он остался стоять, придерживая висевшее на плече ружье, и стоял всю дорогу, пока маленький катер упруго шел наперерез волнам, веером рассеивая брызги от задранного кверху носа. Шли свободным фарватером — ни суденышка. Острова приближались. За неделю, что он здесь не был, осень докрасила в рыжий цвет все, что ей предстояло докрасить. Золотились дубы и осокори, золотился и ходил под ветром камыш.
Вошли в первую протоку. Спокойная ее вода отличалась по цвету от серо-голубой волжской. В протоке вода была густо-синяя. Такой синей она не бывает даже летом. Неторопливо покачивались на ней сухие листья. За первой протокой пошла вторая, третья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12