https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_kuhni/
Страна Наири
Роман
(армян)
Этот наирский архаический город всецело походил на все древние и новые наирские города: был мал и немноголюден, дряхл и пылен. На современном языке про такие города принято говорить — отсталый уездный городишко. Один бог ведает, когда был основан этот древний наирский город. Но передают, что основателями этого города были древние наиряне быть, широкоплечие и кряжистые халдеи или же густоволосые урартийцы. Думается нам, однако, что это историческое обстоятельство не имеет особенного значения, тем более что от того древнего халдейского или урартийского города ныне, очевидно, не осталось и следа. На месте их глиняных врытых в землю хижин теперь в этом маленьком наирском городишке стоят одноэтажные, двух- или даже трехэтажные постройки: дома и лавки, которые так же походят на те древние урартийские хижины, как, читатель, твой нос похож на... Эйфелеву башню. Из этих новых домов и лавок некоторые имеют даже железные красные или зеленые крыши,— обстоятельство, берущее свое начало в двадцатом веке и новизною своей заслуживающее особенного внимания. В однообразном море приземистых домов и лавок эти железные крыши поражают глаз так же резко, как поразила бы взор в восточной деревушке разукрашенная перьями шляпа европеянки. И недаром в этом наирском городе до сих пор с таким необъятным страхом и благоговением говорят про того человека, кто первым покрыл железом крышу своего двухэтажного дома. Это — всем известный, всеми уважаемый, так называемый генерал Алеш, переваливший за восемьдесят наирянин, с которым читатель будет иметь еще много случаев встретиться в этом моем, подобном поэме, романе.
Дома, как я упомянул уже, в этом наирском городе приземистые, большей частью одноэтажные, с плоскими крышами,— но в море этого однообразия домов и лавок, прямо в центре города высится, словно попавшее из чужого мира или упавшее с небес каменное чудо,— представляете себе?..— пятиэтажный гигант, некое недоразумение из камня... Знакомый нам учитель приходской школы г. Марукэ Драстаматян— тоже своего рода чудо в этом городе — всякий раз, проходя мимо этого здания, говорит про себя или же собеседнику, если таковой оказывается: «Одно дело мы, другое — европейцы... Да-с». И, окидывая взором необыкновенно маленькие четырехугольные окна пятиэтажного здания, добавляет: «Уж слишком отстали мы!» Так думает г. Марукэ, и он, конечно, прав.
Г-н Марукэ кончил курс местной городской семилетней школы, месяца два-три жил в Берлине — по крайней мере так уверяет он, г. Марукэ. Он питает любовь лишь к новому и совершенному и абсолютно не выносит старины; поэтому он, вполне резонно, в этом наирском городе пользуется репутацией европейца, и все — стар и млад,— кроме учителя второй приходской школы, товарища Вародяна,— уважают его.
Но город, кроме этого пятиэтажного чудо здания, имел ряд других чудес, коими, к сожалению, не интересовался г. Драстаматян. Однако, что бы там ни думал г. Марукэ, без этих чудес наирский город в глазах самих обитателей его обязательно лишился бы если не всех, то, по крайней мере, доброй половины своих прелестей. И в самом деле, почему не могут считаться совершенным чудом хотя бы крепость или же, скажем, мост Вардана, либо, наконец, церковь Апостолов? А скользкий камень в овраге? Гробница отшельника? Всего не перечесть: это диковины, удивительные чудеса, невероятные творения.
Начнем с крепости.
На западном конце города, выше, на желтом скалистом холме угрюмо и мрачно, точно восточный деспот, воссела крепость и со своего скалистого трона смотрит на город. Кажется, будто гигантский каменный ящик
всей своей тяжестью упал сверху и повис на холме; сначала гигантский каменный ящик, а затем друг за другом посыпались вниз большие и маленькие, тяжелые и легкие, различной формы сундуки и сгрудились один над другим, друг к другу. Чудеса! Не понимаешь и только поражаешься.
. Говорят, что при постройке этой крепости наирские мастера взамен связующей массы употребляли яичный белок — отсюда и причина ее неуязвимости. Неприступна она, эта крепость, и лишь измена, коварная, низкая наирская измена сдала ее чужеземцам. Одни глупцы могут не поражаться этой крепости, и в числе таких глупцов, да будет нам позволено сказать,— г. Марукэ. Пусть скажет, прошу я, г. Драстаматян, этот высокомерный «европеец»,— чем, чем бы мог защищаться древний город от напора первого же врага, не будь этой крепости? Оттуда, с неприступных стен — лишь возникнет война — должны сыпаться снаряды. Придет день — и оттуда, со скалистых твердынь крепости, обрушится на врага, словно железный кулак, твердая, непобедимая мощь наирского племени! Такой выглядит эта крепость — и, конечно, для понимающего. Вот почему внизу, в городе, спокойны в домах — дремлют там беззаботно и безмятежно. А наирянин лавочник, лениво и беспечно зевая, ждет покупателя. И какое имеет значение то совершенно случайное и временное обстоятельство, что ныне, в 1913 году, на самой высокой башне крепости развевается не наирский, а украшенный орлом флаг! Крепость построили наиряне, но, к сожалению, эта же самая крепость ныне защищает пришельцев. Настанет день — и они уйдут! И вновь с неприступных твердынь крепости, словно страшная железная угроза, воспрянет наирский дух, мощь, сила тысячелетняя страны наирской... И зажжется вновь неугасаемой веселостью, возликует тысячелетняя страна — Наири!..
Так думали о крепости жившие в этом наирском городе настоящие наиряне, и что бы мог выставить против этого факта какой-нибудь, хотя бы и европеец, г. Драстаматян?..
С обеих сторон крепости, этого гигантского сундука, зигзагами спускаются вниз, к городу, точно чудовищные горбатые верблюды, остатки городских стен. Прежде, в давно минувшие времена, тут тянулась в виде сплошной цепи каменного верблюжьего каравана прочная стена, которая, спускаясь от крепости, пересекала реку и, охватив весь город, долгое время защищала население от всяких напастей. Ныне же уцелели местами одни лишь горбы тех гигантских каменных верблюдов — кривые, бугристые холмы. Уцелели ныне одни лишь чудо остатки тех древних стен: одни вот тут, прилепившись к стенам крепости, другие там, на берегу реки, третьи далеко-далеко, вне города. Все они покрылись мхом. Несведущий невольно подумает: кто бы мог обтесать, облагородить, покрыть мхом камни этого холма?.. Один же гигантский кусок этой легендарной стены и доселе торчит на середине реки, протекающей через город. Эта застрявшая в реке часть стены и называется теперь мостом Вардана. Думают, что тут был мост, и уверены, что такой мост мог соорудить один лишь воевода Вардан, так как нынешний простодушный наирянин все великое и гигантское, все наирское и победное приписывает Вардану Мамиконяну, этому последнему отважному наирянину, про которого теперь всякий простой наирянин знает лишь, что в четверг на масленой во всех наирских церквах в его память совершается обедня, поется «амперы» и что в тот день у всех наирян есть именинники. Но, конечно, не в этом причина, что мост Вардана в глазах наирян выступает в ореоле таинственного чуда, гигантской красоты. Передают — и об этом знают все,— что утопившиеся в реке собираются в страшной пропасти под мостом. Гигантская каменная груда над пропастью и стоит,— вот в чем дело! Под грудой этой пусто, совершенно пусто. Над этой пустотой, словно стародавнее наирское чудо, перекинут тяжелый и прочный мост — мост Вардана.
В этой необъятной, бездонной пропасти, куда даже вода не решается влиться, живут водяные, ведьмы, буйволы с человечьими головами, огромная водяная змея, считающаяся владычицей моста, его добрым духом, и две русалки. Вот причина того, что ни один горожанин не решается купаться у моста. Случалось не раз с каким-нибудь благочестивым, добрым, умным наирянином, что тот, проходя ночью поблизости моста Вардана, внезапно чувствовал, что его тянут вниз, к пропасти — зовут, молят, норовят задушить. И сколько раз в праздник Вардана с каменного амвона церкви святого Геворка отец усик предупреждал горожан, что в таких случаях всякий истинный наирянин немедленно должен вспомнить храброго воеводу Вардана и укрепиться верой дедов. Он должен вспомнить те великие цели, во имя которых пал Вардан на Аварайрском поле, и не колебаться. И если он тверд — рассеется, превратится в ветер та злая сила, которая по желанию недруга повисла над мостом Вардана. И мост Вардана обратится для верующего в скинию веры, в добрый дух, в столп Воскрешения... Так не раз говорил отец Иусик. Но обычно случалось, что в самый критический миг исчезало из ограниченного мозга нестойкого горожанина имя Вардана, уступая место пустому пространству, гнетущему ужасу, каковое обстоятельство, кстати сказать, еще сильнее увеличивало чудесную прелесть моста Вардана в глазах горожан. И я не знаю, не могу себе представить, до чего жалким и неинтересным должен был казаться этот наирский город в глазах его обитателей, если бы не мост. Но в этом столь удивительном и интересном древнем городе был примечателен не один только мост. И если бы было предложено населению отказаться от одного из чудес города, то еще вопрос,— не отказалось ли бы оно от моста Вардана в пользу церкви Апостолов? Я этим хочу сказать, что, несмотря на то что мост Вардана был столь близок сердцу горожан, не меньшее значение имела для тех же горожан церковь Апостолов. Для этого древнего города церковь Апостол лов — величайшее и заветнейшее чудо, краса и диво, и, кроме нее, для горожан нет другого дива, более пленительного. В этом наирском городе церковь Апостолов то же, что душа для тела, мозг, глаза или сердце для организма. Короче, церковь Апостолов для населения этого города была то же, что для парижан Нотр-Дам.
Севернее крепости, внизу, на склоне горы висела церковь Апостолов, точно изваянная из камня серая птица. Церковь Апостолов походит на птицу сверху, когда вы смотрите с крепости, но вблизи она производит впечатление сидящего вардапета (монаха). Сидит на склоне горы этот каменный старый вардапет, сидит века и будет сидеть, покуда существует мир и в беспредельном мире — страна Наири. Наверху, на оконечности купола — крест, простой двукрылый наирский крест. Начиная с креста, спускается, подобно обращенному вверх призматическому волчку, купол на гигантский каменный сундук. Такова церковь Апостолов. Чудо, не постигаешь — до того она проста. Но чтоб читатель ясней, отчетливей представил себе пленительную простоту церкви Апостолов, я очерчу тут ее приблизительную внешность. Вот она: Проста, ясна эта церковь,— в ней будто нашел свое олицетворение дух наирский. Снаружи она проста, незатейлива, но для понимающего — как она величественна и необозрима!..
Я расскажу тебе, читатель, про церковь Апостолов точно так, как рассказывали мне: хочешь — поверь, хочешь— смейся. Однако я забыл сказать, почему церковь эта называется церковью Апостолов,— именно отсюда и начинается все чудесное и поразительное этой церкви.
На каменных стенах купола этой каменной церкви, снаружи, наирский мастер изваял образы двенадцати апостолов — в одиночку, бок о бок. Понимаете вы? Высек он на камне чудесные образы! Все еще доселе ясно смотрят на зрителя с отдающих древностью, покрытых мхом стен купола — они, эти высеченные на твердом, сухом наирском скалистом камне чудесные образы. Внимательный зритель заметит и то, что черты лица одного из апостолов изваяны небрежно: отсутствует нос, а взамен глаз смотрят сверху две черных безобразных дыры. То образ Иуды — скажет вам сведущий. Его наирский христианин- мастер представил в образе чудовища. Но как будто на церкви и не было высечено образа Иуды, ибо, хотя церковь эта и называлась официально церковью Двенадцати Апостолов, народ упорно зовет ее церковью Одиннадцати Апостолов — и народ прав: он не считает Иуду, он не принимает его в расчет. Однако,если, бы народ не считал и всех двенадцати апостолов, все же церковь Апостолов ничего не потеряла бы от своей вековой прелести. Ибо одно дело ее прозвание, другое — прелесть. И то, что я сейчас расскажу тебе, дорогой читатель, пусть не покажется басней или пустым измышлением. Если как-нибудь случайно попадешь ты в этот город, расспроси про церковь Апостолов, и тебе каждый местный житель расскажет то же самое, что я собираюсь тебе рассказать, а может, расскажет и больше. Дело было так.
На расстоянии двухсот-трехсот шагов от церкви Апостолов, по дороге, ведущей в церковь, и доселе стоит полуразрушенный домик. Стены его все еще держатся, но крыша обвалилась; ныне он походит на груду песка, невзрачную развалину. Всего двадцать—двадцать пять лет. назад домик этот имел дверь и окна, и в его сырых, низких комнатушках жил беженец, ныне своим именем всем известный,— Тато из Муша. Человек этот был несчастен: в одном из далеких наирских городов во время погрома он потерял свою семью; босой и голый, он добрался до города и по счастливой случайности нашел приют в этом, находящемся у церкви, домике. Жил Тато из Муша в домике этом и ничего не замечал. Но вот однажды встречается на базаре с одним из своих земляков, недавно приехавшим с далекой родины. Рассказывает тот ему страшные вещи. Рассказ все о том же — резня, резня и резня, ^изнасилованные женщины, пропавшие дети. Затем — бегство, чужбина, беспросветная нужда. Слушает его Тато из Муша и вспоминает свое,— вспоминает жену, детей. Заходят они вместе в кабак и начинают пить горькую, отдающую кровью наирскую водку. Тато начинает рассказывать приятелю о городе. Выходят они, качаясь, из кабака и видят крепость, мост Вардана, церковь Апостолов. Говорит ему приятель, что настанет день, когда вновь воспрянет и вырвется из тьмы дух наирский и грозно обрушится на голову врага железная месть. Этак беседуя, приходят они в домик Тато и ложатся спать. Но вот среди ночи Тато кажется, что кто-то зовет его сладким голосом. Зовет его кто-то из погреба. Встает Тато, будит товарища, и они вместе, при свете лампы, спускаются вниз в сырой, душный страшный погреб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Роман
(армян)
Этот наирский архаический город всецело походил на все древние и новые наирские города: был мал и немноголюден, дряхл и пылен. На современном языке про такие города принято говорить — отсталый уездный городишко. Один бог ведает, когда был основан этот древний наирский город. Но передают, что основателями этого города были древние наиряне быть, широкоплечие и кряжистые халдеи или же густоволосые урартийцы. Думается нам, однако, что это историческое обстоятельство не имеет особенного значения, тем более что от того древнего халдейского или урартийского города ныне, очевидно, не осталось и следа. На месте их глиняных врытых в землю хижин теперь в этом маленьком наирском городишке стоят одноэтажные, двух- или даже трехэтажные постройки: дома и лавки, которые так же походят на те древние урартийские хижины, как, читатель, твой нос похож на... Эйфелеву башню. Из этих новых домов и лавок некоторые имеют даже железные красные или зеленые крыши,— обстоятельство, берущее свое начало в двадцатом веке и новизною своей заслуживающее особенного внимания. В однообразном море приземистых домов и лавок эти железные крыши поражают глаз так же резко, как поразила бы взор в восточной деревушке разукрашенная перьями шляпа европеянки. И недаром в этом наирском городе до сих пор с таким необъятным страхом и благоговением говорят про того человека, кто первым покрыл железом крышу своего двухэтажного дома. Это — всем известный, всеми уважаемый, так называемый генерал Алеш, переваливший за восемьдесят наирянин, с которым читатель будет иметь еще много случаев встретиться в этом моем, подобном поэме, романе.
Дома, как я упомянул уже, в этом наирском городе приземистые, большей частью одноэтажные, с плоскими крышами,— но в море этого однообразия домов и лавок, прямо в центре города высится, словно попавшее из чужого мира или упавшее с небес каменное чудо,— представляете себе?..— пятиэтажный гигант, некое недоразумение из камня... Знакомый нам учитель приходской школы г. Марукэ Драстаматян— тоже своего рода чудо в этом городе — всякий раз, проходя мимо этого здания, говорит про себя или же собеседнику, если таковой оказывается: «Одно дело мы, другое — европейцы... Да-с». И, окидывая взором необыкновенно маленькие четырехугольные окна пятиэтажного здания, добавляет: «Уж слишком отстали мы!» Так думает г. Марукэ, и он, конечно, прав.
Г-н Марукэ кончил курс местной городской семилетней школы, месяца два-три жил в Берлине — по крайней мере так уверяет он, г. Марукэ. Он питает любовь лишь к новому и совершенному и абсолютно не выносит старины; поэтому он, вполне резонно, в этом наирском городе пользуется репутацией европейца, и все — стар и млад,— кроме учителя второй приходской школы, товарища Вародяна,— уважают его.
Но город, кроме этого пятиэтажного чудо здания, имел ряд других чудес, коими, к сожалению, не интересовался г. Драстаматян. Однако, что бы там ни думал г. Марукэ, без этих чудес наирский город в глазах самих обитателей его обязательно лишился бы если не всех, то, по крайней мере, доброй половины своих прелестей. И в самом деле, почему не могут считаться совершенным чудом хотя бы крепость или же, скажем, мост Вардана, либо, наконец, церковь Апостолов? А скользкий камень в овраге? Гробница отшельника? Всего не перечесть: это диковины, удивительные чудеса, невероятные творения.
Начнем с крепости.
На западном конце города, выше, на желтом скалистом холме угрюмо и мрачно, точно восточный деспот, воссела крепость и со своего скалистого трона смотрит на город. Кажется, будто гигантский каменный ящик
всей своей тяжестью упал сверху и повис на холме; сначала гигантский каменный ящик, а затем друг за другом посыпались вниз большие и маленькие, тяжелые и легкие, различной формы сундуки и сгрудились один над другим, друг к другу. Чудеса! Не понимаешь и только поражаешься.
. Говорят, что при постройке этой крепости наирские мастера взамен связующей массы употребляли яичный белок — отсюда и причина ее неуязвимости. Неприступна она, эта крепость, и лишь измена, коварная, низкая наирская измена сдала ее чужеземцам. Одни глупцы могут не поражаться этой крепости, и в числе таких глупцов, да будет нам позволено сказать,— г. Марукэ. Пусть скажет, прошу я, г. Драстаматян, этот высокомерный «европеец»,— чем, чем бы мог защищаться древний город от напора первого же врага, не будь этой крепости? Оттуда, с неприступных стен — лишь возникнет война — должны сыпаться снаряды. Придет день — и оттуда, со скалистых твердынь крепости, обрушится на врага, словно железный кулак, твердая, непобедимая мощь наирского племени! Такой выглядит эта крепость — и, конечно, для понимающего. Вот почему внизу, в городе, спокойны в домах — дремлют там беззаботно и безмятежно. А наирянин лавочник, лениво и беспечно зевая, ждет покупателя. И какое имеет значение то совершенно случайное и временное обстоятельство, что ныне, в 1913 году, на самой высокой башне крепости развевается не наирский, а украшенный орлом флаг! Крепость построили наиряне, но, к сожалению, эта же самая крепость ныне защищает пришельцев. Настанет день — и они уйдут! И вновь с неприступных твердынь крепости, словно страшная железная угроза, воспрянет наирский дух, мощь, сила тысячелетняя страны наирской... И зажжется вновь неугасаемой веселостью, возликует тысячелетняя страна — Наири!..
Так думали о крепости жившие в этом наирском городе настоящие наиряне, и что бы мог выставить против этого факта какой-нибудь, хотя бы и европеец, г. Драстаматян?..
С обеих сторон крепости, этого гигантского сундука, зигзагами спускаются вниз, к городу, точно чудовищные горбатые верблюды, остатки городских стен. Прежде, в давно минувшие времена, тут тянулась в виде сплошной цепи каменного верблюжьего каравана прочная стена, которая, спускаясь от крепости, пересекала реку и, охватив весь город, долгое время защищала население от всяких напастей. Ныне же уцелели местами одни лишь горбы тех гигантских каменных верблюдов — кривые, бугристые холмы. Уцелели ныне одни лишь чудо остатки тех древних стен: одни вот тут, прилепившись к стенам крепости, другие там, на берегу реки, третьи далеко-далеко, вне города. Все они покрылись мхом. Несведущий невольно подумает: кто бы мог обтесать, облагородить, покрыть мхом камни этого холма?.. Один же гигантский кусок этой легендарной стены и доселе торчит на середине реки, протекающей через город. Эта застрявшая в реке часть стены и называется теперь мостом Вардана. Думают, что тут был мост, и уверены, что такой мост мог соорудить один лишь воевода Вардан, так как нынешний простодушный наирянин все великое и гигантское, все наирское и победное приписывает Вардану Мамиконяну, этому последнему отважному наирянину, про которого теперь всякий простой наирянин знает лишь, что в четверг на масленой во всех наирских церквах в его память совершается обедня, поется «амперы» и что в тот день у всех наирян есть именинники. Но, конечно, не в этом причина, что мост Вардана в глазах наирян выступает в ореоле таинственного чуда, гигантской красоты. Передают — и об этом знают все,— что утопившиеся в реке собираются в страшной пропасти под мостом. Гигантская каменная груда над пропастью и стоит,— вот в чем дело! Под грудой этой пусто, совершенно пусто. Над этой пустотой, словно стародавнее наирское чудо, перекинут тяжелый и прочный мост — мост Вардана.
В этой необъятной, бездонной пропасти, куда даже вода не решается влиться, живут водяные, ведьмы, буйволы с человечьими головами, огромная водяная змея, считающаяся владычицей моста, его добрым духом, и две русалки. Вот причина того, что ни один горожанин не решается купаться у моста. Случалось не раз с каким-нибудь благочестивым, добрым, умным наирянином, что тот, проходя ночью поблизости моста Вардана, внезапно чувствовал, что его тянут вниз, к пропасти — зовут, молят, норовят задушить. И сколько раз в праздник Вардана с каменного амвона церкви святого Геворка отец усик предупреждал горожан, что в таких случаях всякий истинный наирянин немедленно должен вспомнить храброго воеводу Вардана и укрепиться верой дедов. Он должен вспомнить те великие цели, во имя которых пал Вардан на Аварайрском поле, и не колебаться. И если он тверд — рассеется, превратится в ветер та злая сила, которая по желанию недруга повисла над мостом Вардана. И мост Вардана обратится для верующего в скинию веры, в добрый дух, в столп Воскрешения... Так не раз говорил отец Иусик. Но обычно случалось, что в самый критический миг исчезало из ограниченного мозга нестойкого горожанина имя Вардана, уступая место пустому пространству, гнетущему ужасу, каковое обстоятельство, кстати сказать, еще сильнее увеличивало чудесную прелесть моста Вардана в глазах горожан. И я не знаю, не могу себе представить, до чего жалким и неинтересным должен был казаться этот наирский город в глазах его обитателей, если бы не мост. Но в этом столь удивительном и интересном древнем городе был примечателен не один только мост. И если бы было предложено населению отказаться от одного из чудес города, то еще вопрос,— не отказалось ли бы оно от моста Вардана в пользу церкви Апостолов? Я этим хочу сказать, что, несмотря на то что мост Вардана был столь близок сердцу горожан, не меньшее значение имела для тех же горожан церковь Апостолов. Для этого древнего города церковь Апостол лов — величайшее и заветнейшее чудо, краса и диво, и, кроме нее, для горожан нет другого дива, более пленительного. В этом наирском городе церковь Апостолов то же, что душа для тела, мозг, глаза или сердце для организма. Короче, церковь Апостолов для населения этого города была то же, что для парижан Нотр-Дам.
Севернее крепости, внизу, на склоне горы висела церковь Апостолов, точно изваянная из камня серая птица. Церковь Апостолов походит на птицу сверху, когда вы смотрите с крепости, но вблизи она производит впечатление сидящего вардапета (монаха). Сидит на склоне горы этот каменный старый вардапет, сидит века и будет сидеть, покуда существует мир и в беспредельном мире — страна Наири. Наверху, на оконечности купола — крест, простой двукрылый наирский крест. Начиная с креста, спускается, подобно обращенному вверх призматическому волчку, купол на гигантский каменный сундук. Такова церковь Апостолов. Чудо, не постигаешь — до того она проста. Но чтоб читатель ясней, отчетливей представил себе пленительную простоту церкви Апостолов, я очерчу тут ее приблизительную внешность. Вот она: Проста, ясна эта церковь,— в ней будто нашел свое олицетворение дух наирский. Снаружи она проста, незатейлива, но для понимающего — как она величественна и необозрима!..
Я расскажу тебе, читатель, про церковь Апостолов точно так, как рассказывали мне: хочешь — поверь, хочешь— смейся. Однако я забыл сказать, почему церковь эта называется церковью Апостолов,— именно отсюда и начинается все чудесное и поразительное этой церкви.
На каменных стенах купола этой каменной церкви, снаружи, наирский мастер изваял образы двенадцати апостолов — в одиночку, бок о бок. Понимаете вы? Высек он на камне чудесные образы! Все еще доселе ясно смотрят на зрителя с отдающих древностью, покрытых мхом стен купола — они, эти высеченные на твердом, сухом наирском скалистом камне чудесные образы. Внимательный зритель заметит и то, что черты лица одного из апостолов изваяны небрежно: отсутствует нос, а взамен глаз смотрят сверху две черных безобразных дыры. То образ Иуды — скажет вам сведущий. Его наирский христианин- мастер представил в образе чудовища. Но как будто на церкви и не было высечено образа Иуды, ибо, хотя церковь эта и называлась официально церковью Двенадцати Апостолов, народ упорно зовет ее церковью Одиннадцати Апостолов — и народ прав: он не считает Иуду, он не принимает его в расчет. Однако,если, бы народ не считал и всех двенадцати апостолов, все же церковь Апостолов ничего не потеряла бы от своей вековой прелести. Ибо одно дело ее прозвание, другое — прелесть. И то, что я сейчас расскажу тебе, дорогой читатель, пусть не покажется басней или пустым измышлением. Если как-нибудь случайно попадешь ты в этот город, расспроси про церковь Апостолов, и тебе каждый местный житель расскажет то же самое, что я собираюсь тебе рассказать, а может, расскажет и больше. Дело было так.
На расстоянии двухсот-трехсот шагов от церкви Апостолов, по дороге, ведущей в церковь, и доселе стоит полуразрушенный домик. Стены его все еще держатся, но крыша обвалилась; ныне он походит на груду песка, невзрачную развалину. Всего двадцать—двадцать пять лет. назад домик этот имел дверь и окна, и в его сырых, низких комнатушках жил беженец, ныне своим именем всем известный,— Тато из Муша. Человек этот был несчастен: в одном из далеких наирских городов во время погрома он потерял свою семью; босой и голый, он добрался до города и по счастливой случайности нашел приют в этом, находящемся у церкви, домике. Жил Тато из Муша в домике этом и ничего не замечал. Но вот однажды встречается на базаре с одним из своих земляков, недавно приехавшим с далекой родины. Рассказывает тот ему страшные вещи. Рассказ все о том же — резня, резня и резня, ^изнасилованные женщины, пропавшие дети. Затем — бегство, чужбина, беспросветная нужда. Слушает его Тато из Муша и вспоминает свое,— вспоминает жену, детей. Заходят они вместе в кабак и начинают пить горькую, отдающую кровью наирскую водку. Тато начинает рассказывать приятелю о городе. Выходят они, качаясь, из кабака и видят крепость, мост Вардана, церковь Апостолов. Говорит ему приятель, что настанет день, когда вновь воспрянет и вырвется из тьмы дух наирский и грозно обрушится на голову врага железная месть. Этак беседуя, приходят они в домик Тато и ложатся спать. Но вот среди ночи Тато кажется, что кто-то зовет его сладким голосом. Зовет его кто-то из погреба. Встает Тато, будит товарища, и они вместе, при свете лампы, спускаются вниз в сырой, душный страшный погреб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23