Проснулся я ровно в шесть — привычка эта осталась у меня после службы в армии и, судя по всему, - на всю жизнь, и хотя спал я мало, чувствовал себя бодро. Обычно, проснувшись, я лежу в постели минут пять, чтобы обдумать, что мне предстоит сегодня делать. Потом встаю, принимаю холодный душ, надеваю тренировочный костюм и тихо выхожу. Бесшумно приближаюсь к двери в другом конце коридора, легонько — двумя пальцами — стучусь. Дверь приоткрывается, показывается свежая, только что умытая мордашка Лели, „Доброе утро", — говорю я, „Доброе утро", — отвечает она и выходит тоже в тренировочном костюме — французском, голубого цвета, — который делает ее еще более очаровательной. Мы отпираем входную дверь: „Скобка" — так Леля на-
зывает директора — еще спит и видит себя начальником Балкантуриста, спят и остальные отдыхающие, только снизу, из кухни, доносится тихий перезвон посуды: завтрак будет готов к половине восьмого.
Мы бежим по дорожке, ведущей к селу, — два километра туда, два обратно. Время от времени делаем передышку. Возле самого села растет березовая роща. Для этих гор береза — нетипичное дерево, поэтому роща таит в себе особое очарование: она кажется такой нежной и беззащитной.
Леля гладит тонкие белые стволы и шепчет:
— Милые вы мои!
Этим утром я лежал в постели не больше двух-трех минут. В момент пробуждения включился компьютер у меня в мозгу. Программа не допускала никаких отклонений. Нужно встать, натянуть на себя тренировочный костюм, побежать в село и сделать то, что сделали бы на моем месте и Коломбо, и капитан Андонов. Если КТО-ТО пробрался к женщине с намерением ее убить и если этот КТО-ТО и влез и вылез через окно, он не мог не оставить следов. Шел дождь, земля была мокрой, и если на нее прыгнуть, как- должен был сделать тот человек, это все равно что поставить свою подпись.
Да, да, именно так! Проще простого установить, воспользовался ли кто-нибудь окном, чтобы пробраться в комнату к женщине. Мы с Лелей уже им воспользовались.
И душ, и бритье я решил оставить на потом. Сделаю несколько приседаний и глубоких вдохов перед открытым окном — такая же польза. Я вскочил, отдернул занавеску. Глазам моим открылась мягкая, ровная белизна. Это было настолько неожиданно, что показалось мне неправдоподобным. Двор, деревья и все остальное словно было посыпано сахарной пудрой. Сегодня двадцатое ноября, — вспомнил я. Снег выпал раньше обычного, но, как и всякий первый снег, был он чист и красив, к я не мог не ощутить радости, оставшейся у нас с детства от первой встречи с этим белым чудом. Я засуетился, заспешил: надо побыстрее сказать Леле! Но уже надевая костюм, чертыхнулся: какие теперь следы?! Сейчас и в селе, и во дворе под окном, как и повсюду, — белым-бело, девственно чисто и красиво!
Я отбросил костюм и, не торопясь, пошел в ванную. Открыл кран с холодной водой, повернул его до упора:
пусть, нечего себя жалеть, ты приехал сюда, мой милый Иван, заниматься; сейчас не летние каникулы, когда ты бил баклуши, а бабуля не знала, как тебе угодить (в ту историю ты влип случайно и выкарабкался благополучно благодаря капитану), сейчас ты здесь не для того, чтобы развлекаться и набирать вес, а для того, чтобы готовиться к защите диплома — через два месяца конец учебе, хватит тебе сидеть у государства на шее, пора начать трудиться, как все люди. Только спустя четверть часа я был перед лелиной дверью. Она сразу же мне открыла.
— Ты видел?
Ее голос дрожал от восторга.
— Видел, — ответил я кисло. Она уставилась на меня:
— Тебе не нравится снег?
— Напротив, но я расстроен тем, что не взял с собой лыж.
И все же первый снег невозможно встретить с плохим настроением. Мы бежали по дорожке в обычном ритме. Раз-два, раз-два. Вдох-выдох. Толщина снежного покрова была семь-восемь сантиметров, сверху еще падали снежинки, но все реже и реже; в полдень, наверное, покажется солнце, снег растает, и следы будут на месте.
- Эй! — обернулась ко мне Леля, бежавшая, как всегда, впереди. — Не отставай!
Выглядела она замечательно. У нее была фигура немецкой спортсменки, голова итальянки и улыбка рекламной манекенщицы. Было бы неплохо познакомить ее с бабулей — та все еще не может пережить моего разрыва с дочерью геолога и убеждена, что я навсегда останусь холостяком. Сегодня двенадцатый день нашего пребывания в доме отдыха, через восемь дней мы отсюда уедем и расстанемся с Лелей. И если я лопух — а бабуля именно таковым меня и считает, — то это будет разлука навеки, как поется в эстрадных песнях. Леля из Бургаса и приехала сюда только из-за прекрасного, по мнению каких-то ее знакомых, горного воздуха. Нет ли у нее в роду греческой крови? Греки — люди веселые и беззаботные и, как мне кажется, немного безответственные. Подвиги героев древнегреческой мифологии не что иное, как безрассудные авантюры; завершаются они счастливо только благодаря благоволению богов. Не знаю, как вы, дорогие читатели, но лично я, бывая в
Бургасе, невольно вглядываюсь в лица местных жителей, надеясь увидеть какого-нибудь праправнука аргонавтов. Мы уже приближались к березовой роще, и я было замедлил шаг, как вдруг Леля резко остановилась, почти упав на колени.
— Леля! — испуганно вскрикнул я, но она, не оборачиваясь, с возгласом ужаса, показала куда-то рукой. Подбежав, я поднял ее, ом судорожно вцепилась в меня.
— В чем дело, Леля?
— Посмотри ... Вон там ...
Метрах в десяти от березовой рощи рос высокий дуб. Он стоял как солдат на посту, оберегая березки. Обычно мы под ним отдыхали десять-пятнадцать минут прежде чем повернуть обратно. Сейчас под одной из его ветвей в странной позе стоял человек.
— Что это он делает: — растерянно спросил я, а Леля выкрикнула:
— „Делает"? Ок висит!
В несколько прыжков я очутился под деревом. К моему ужасу, Леля оказалась права. На ветви висела женщина, обвязанная за шею веревкой, и так как я видел повешенных только в кино —• но это совсем другое дело, — вначале я воспринял женщину как какой-то предмет, наброшенный на сук, вроде одежды, которую мы кидаем на вешалку в прихожей. Я даже крикнул: „Ей, что ты тут делаешь?" или нечто подобное и только потом осознал, что это именно то, что сказала Леля: это был повешенный, вернее — повешенная, ноги ее не доставали до земли сантиметров тридцать, а голова свесилась набок, точно так, как показывают в фильмах. Нетрудно было узнать в ней женщину, которую мы вчера вечером спасли от призрака Царского, а потом проводили ночевать к сестре. Она была в болоньевой куртке, темной юбке, резиновых галошах, излюбленной обуви деревенских женщин, и шерстяных носках. В первый момент я, как завороженный, смотрел именно на них. Носки были домашней вязки, края отделаны зеленой и красной нитками. Они ярко выделялись на фоне снега, усиливая всю абсурдность картины. На лице женщины застыло то са-мог выражение, которое я увидел вчера, когда ворвался к ней в комнату. Разница заключалась лишь в том, что сейчас на плечах у нее был сползший с головы платок, а исполненные ужаса глаза смотрели на меня неподвижно.
Не знаю, сколько прошло времени прежде чем я сообразил, что надо что-то делать. Преодолевая страх, я расстегнул „молнию" на куртке, попробовал нащупать пульс. Тело показалось мне теплым, еще живым. Я заметался в отчаянии: у меня не было ни ножа, ни стула или лестницы, поднявшись на которую можно было бы отвязать веревку, и я принялся лихорадочно рыться в снегу, ища камни, на которые можно было бы встать, но это оказалось безнадежным делом. И тут я догадался. „Леля, — позвал я, - иди сюда и держи ее!". Леля пэд-бежала, а я подпрыгнул и ухватился за сук, на котором висела женщина, сук был не очень толстым, он поддался, тело женщины стало опускаться вниз, и вдруг сук затрещал, обломился, и все мы оказались на снегу — и женщина, н Леля, и я. Я расслабил петлю, взял женщину за руки и крикнул Леле:
— Беги в дом отдыха! Нет, лучше в село, оно ближе. Разбуди корчмаря, и пусть он звонит в больницу и в милицию! Давай быстро!
Леля помчалась к селу, а я начал делать женщине искусственное дыхание так, как меня учили в армии. Не знаю, сколько времени я делал его; мне казалось, что бесконечно, а из села все еще никого не было. Наконец, показались трое — Леля, корчмарь и еще один мужчина. Отстранив меня, он наклонился над женщиной, потом выпрямился:
— Бесполезно. Она мертва.
— Вы врач?
— Ветеринарный, — ответил он, — но в данном случае это не имеет значения.
— Он мой зять, — пояснил корчмарь. И, вздохнув, добавил:
- Сейчас прибудет и милиция. Прославились мы, ничего не скажешь!
Осмотр места происшествия и остальные формальности продолжались больше часа.
Труп увезли на машине „скорой помощи", а нас с Лелей пригласили в милицейскую машину и доставили в городок. Мы рассказали следователю все, что нам было известно. Описали с мельчайшими подробностями случившееся накануне, сестра умершей подтвердила, что именно мы привели ее к ней, добавила, что ее сестра спала хорошо и встала ровно в половине шестого, чтобы собраться и пойти на работу в дом отдыха. Снег уже шел,
было светлее, чем обычно, она проводила ее до улицы в шесть с чем-то, во сколько именно, сказать затрудняется, но но радио уже передавали новости -- значит, было где-то десять-пятнадцать минут седьмого.
Следователь отпустил пас, попросив не покидать дом отдыха, так как мы можем еще ему понадобиться. Нас отвезли на машине обратно. Когда мы вошли в дом, Леля вздохнула:
— Вот каким оказался двенадцатый день! — и тут же скрылась в своей комнате.
Я тоже хотел пойти к себе, но не тут-то было! Доктор Эйве перехватил меня у самого входа и чуть ли не силой втащил в гостиную, где находилась вся наша компания плюс директор дома отдыха. Глаза у всех горели от любопытства. Доктор Эйве усадил меня в центре напротив камина и, театрально хлопнув в ладоши, воскликнул:
— А теперь рассказывай!
Я чувствовал себя уставшим, нервным и не испытывал ни малейшего желания говорить.
— Надеюсь, — произнес я, намереваясь как-то выкрутиться, — что товарищ директор уже осведомил вас обо всем, что случилось сегодня утром.
Я с самого начала заметил в стороне его худую фигуру. Откашлявшись, он назидательно произнес:
— Я рассказал все, что знаю, но вам известно больше моего, и вы должны информировать отдыхающих.
— Почему это я должен? — вскипел я и в тот же момент понял, почему Леля прозвала его „Скобкой". Как я уже отмечал, он был высоким и худым и, разговаривая, наклонялся вперед так, что тело его образовывало дугу. У собеседника было такое ощущение, что его сдавили клювом и не желают выпустить.
— Должны, потому что отдыхающие встревожены. А ведь вы находитесь здесь, чтобы поправить свое здоровье — физическое и психическое. Сейчас, например, некоторые из отдыхающих хотят уехать. Это повредит репутации дома отдыха, а все вы, смею предположить, вовсе этого не желаете.
— Кто хочет уехать?
Я задал этот вопрос спонтанно и по очереди оглядел всех присутствующих. Затем сказал:
— Никто не должен покидать дом отдыха.
И чуть было не добавил: „Потому что вы можете понадобиться следователю. Проклятый компьютер в моей голове, не давший мне как следует выспаться, продолжал работать. Лампочки мигали еще сильнее. Молниеносно, как на кинопленке, в мозгу пронеслись картины подобных ситуаций, вычитанных в разных детективах. Если существует убийца и его надо искать, почему бы не начать именно отсюда, с дома отдыха, где работала жертва? Наверное, в моем тоне было нечто особенное, потому что Выргов тут же отреагировал:
— Объясните, пожалуйста, что вы вкладываете в эти слова „никто не должен покидать дом отдыха"!
Он привстал с кресла, глаза его воинственно сверкали. Овладев собой, я спокойно ответил:
— Я имел в виду, что не нужно уезжать, ничего ведь особенного не произошло! Испокон веков случаются самоубийства, они были и будут. Предполагают, что женщина впала в глубокую депрессию из-за своих личных, семейных проблем. Муж ее бросил, живет в далеком городе с другой женщиной. Дочь тоже далеко, шесть, лет назад вышла замуж за одного парня из Видииа, и с тех пор от нее ни слуху ни духу ... У кого из нас нет проблем? Месяц назад в Софии одна женщина покончила с собой из-за того, что муж не захотел купить ей меховое пальто. Так что, если посмотреть на все более спокойно, не случилось ничего из ряда вон выходящего. Вы же смотрели позавчера вечером передачу „Дороги и автомобили"?
Фифи недоумевающе взглянула на меня:
— Ну и что из того?
— А то, что вы слышали, сколько человек оказались жертвами автопроисшествий за одну неделю? Семеро убитых и шестнадцать раненых.
— И? ..
Это „И?" принадлежало фармацевту. Как всегда, я невольно взглянул на его руки. Его длинные белые пальцы напоминали клещи.
—И никто из нас не уехал из-за этого из дома отдыха. Никто не встревожился, не дрогнул... Все остались перед телевизором и продолжали смотреть следующую передачу. Помнится, это была какая-то комедия.
— Да, по Марку Твену, — подтвердила суфлерша.
— Хм! — насмешливо хмыкнула Вэ Петрова с другим не имеет ничего общего!
— Очень даже имеет, — сказал Одно я. — Когда несчастье не касается нас непосредственно, мы остаемся равнодушными. Сейчас оно тоже нас не касается . . . Эта женщина нам никто. Хотя она и работала здесь, мы с ней даже не были знакомы. Не знаем, как ее зовут. Я не обвиняю никого в равнодушии — ни вас, ни себя. Просто все мы так устроены для того, чтобы могли жить. Вы только себе представьте, что было бы, если бы мы сопереживали все, что происходит вокруг нас, все, что мы видим, о чем слышим?! Да мы бы уже через неделю загнулись! . . Так что, товарищ . .. товарищ Виолетта . . .
Я тщетно пытался вспомнить ее фамилию. Это моя старая слабость: лица помню хорошо, но имена ...
— Петрова, юноша, — сердито произнесла она. — Виолетта Петрова, запомните наконец! А почему это я не могу уехать? Вы, что ли, мне запретите? По какому праву? Вчера раскапывают могилу, сегодня вешаются, завтра бог знает что еще случится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20