Там все прогнило,
матушка. Это у германцев бывало трудно. У них все на чести! Да печенеги в
толк не возьмут, как это слово можно нарушить. А ромеи за серебряную
монету мать родную продадут...
Он хотел добавить, что за медную продадут и веру своего Христа, но
после той ночи, когда княжич стал князем, когда трупы вывозили подводами,
а кровь замывали еще и на другой день, в княжьем тереме разговоров о вере
избегали. Святослав никого не казнил, но к христианам относился
недоброжелательно, грозно хмурил брови при виде нательных крестов.
Еще раз поклонившись, Добрыня вышел из горницы. Гридни, встречаясь с
ним взглядом, вздрагивали и подтягивались, суетливо щупали оружие. Добрыня
был нещаден к неряхам и неумехам, как все старшие дружинники Святослава.
Слишком много зависело в дальних походах от того, как подвязан меч, как
смотришь по сторонам, как готов отразить удар, направленный в спину твоего
соратника.
Добрыня, спустившись в челядную, отыскал взглядом у котлов скрюченную
в три погибели тощую фигурку. Владимир, весь в копоти, черный, как
обугленная головешка, исступленно скоблил железные бока огромного котла.
Темные выпуклые глаза Добрыни изучающе смерили взглядом племянника.
Сам Святослав был темнорус, но все дети обликом получились в матерей:
Ярополк и Олег -- золотоволосые, с ясными голубыми глазами, даже Владимир,
сын рабыни, пошел не в отца, а в мать -- с темными, как терн, глазами,
волосы черные, как вороново крыло, кожа смуглая даже зимой, обликом дик и
резок. Даже больше похож на руса, чем отец, русич. Поговаривали даже, что
его мать -- из племени русов, но на самом деле кому дело до сына рабыни?
Да и разве могла гордая руса стать рабыней?
Он холодно улыбнулся. Знаем, какого роду-племени мать этого мальца, а
ему, Добрыни, сестра, но пока что не скажем. Рановато.
-- Эй, бросай это важное дело!
Владимир испуганно вскинул голову, тут же втянул ее в плечи. Живет в
ожидании удара, понял Добрыня. Если не сломается, что случится скорее
всего, то дубок вырастет стойкий ко всем невзгодам.
-- Мне велели...
-- Кто?
-- Прайдана.
-- Сейчас я твоя Прайдана. Пойдешь со мною.
-- Слушаюсь, дядя,-- ответил Владимир преданно.-- Сейчас?
-- Немедля.
Он смотрел на мужающего подростка бесстрастно, лишь в глубине глаз
было одобрение. С детства уяснивший по презрительному отношению взрослых,
что он не полноценный холоп, а всего лишь сын рабыни, которая попалась на
глаза хмельному княжичу в жаркую ночь, этот малец научился отстаивать свою
честь жестоко. Когда не может, сила бывает чересчур велика, затаивает
гнев, лишь меряет обидчика пристальным взглядом, словно прицеливается куда
нанести удар, когда рука окрепнет. Добрыня замечал, что даже самых
бесшабашных пробирало беспокойство. Сын рабыни умеет скрывать мысли,
держит язык за зубами, в отличие от настоящих княжичей, сыновей Святослава
от благородной княжны -- те живут легко и беззаботно.
И растет не по годам быстро. Высокий и широкоплечий, по виду старше
своих сверстников, мускулистый, правая рука чуть толще от постоянных
упражнений с оружием, но и левой они с Сувором обучили наносить удары с
той же точностью и силой, луком владеет лучше иных дружинников, в схватках
уже догоняет взрослых мужей. Но и этого мало: упражняется до изнеможения,
бросает дротик без устали, рубит мечом толстые прутья, прыгает в тяжелом
снаряжении на одной ноге через двор, потом обратно, и так много-много
раз...
Добрыня видел, как Святослав сперва смотрел неприязненно, заставлял
высокородных сыновей следовать сыну рабыни в воинских занятиях, но те
бросали скучные и тяжелые упражнения, едва строгий отец скрывался из глаз.
И Святослав сквозь зубы хвалил юного челядинца. Правда, за глаза.
Добрыня помедлил, все еще рассматривая племянника пристально и
придирчиво, но тот смотрел преданно, вопросов не задавал. Он был готов
куда угодно и как угодно дяде-богатырю, которого любил и чтил.
Удовлетворенный, Добрыня кивнул:
-- Княгиня отправляет меня с тремя боярами послом в Царьград. С собой
берем дюжину воинов, больше не разрешено базилевсом, троих отроков, двух
слуг и одного конюха.
Владимир молчал, только щеки заалели. Добрыня покачал головой:
-- Не всякому выпадает удача. Побывать за морем! Да другой горло
сорвет, деньги все истратит, но его не возьмут... Хотя какая удача? Удача
слепа, она и дурням выпадает. А ты сам добился, того не подозревая... Ты
хоть знаешь, чего добился?
Владимир смотрел, онемев. Сердце стучало так сильно, что ветхая
залатанная рубашка уже не подпрыгивала, а тряслась на груди.
-- Ты добился,-- продолжал Добрыня с расстановкой,-- что ты уже стал
лучшим... Пока что с конями. Но ты уже незаменим... почти.
-- Дядя,-- прошептал Владимир.
-- Догадался? За тебя замолвили словцо кони. Изволят тебя иметь при
себе и в поездке за море!

Море распахнулось как гигантские ставни. Блистающий мир чистейшей
воды надвинулся с такой мощью, что сердце Владимира затрепетало как крылья
бабочки в бурю. Воздух был свеж и чист, каким никогда не бывал в лесу или
поле, где всегда тесно от запахов травы, зелени, земли, цветов, навоза, а
здесь необозримая масса воды была чистейшей и прозрачнейшей с оттенком
таинственной зелени.
Их огромный корабль поднимало как щепочку, долго вздымало ввысь, все
выше и выше, так что матча задевала облака, еще чуть -- упрется в небесную
твердь, и Владимир потрясенно видел со всех сторон только бескрайний синий
мир, даже без волн! Потом так же неторопливо корабль соскальзывал с гребня
водяной горы, скользил вниз, с боков наконец вырастали такие же волны, но
корабль падал все ниже, в водяную бездну, с обеих сторон высились
прозрачные, как лед, стены ущелья из воды, а корабль старался достичь
дна... и в самом деле Владимир потрясенно уже различал близкое дно: с
янтарно желтым песком, диковинными морскими зверями дна, и сердце
сжималось в страхе... но в последний миг корабль снова начинал долгий путь
наверх.
Добрыня бурчал, что кормчий трус и неумеха, боится плыть напрямик,
ползет вдоль берега, боится утопнуть на глубоком, однако Владимир и так
едва-едва различал на виднокрае темную полоску земли. Ежели оторваться и
от нее, то как не потеряться в беспредельном окиян-море?
Возбуждение не оставляло с того благостного мига, когда Добрыня велел
взять его при посольстве в Царьград. Сердце стучало так, что к вечеру уже
болело, изранившись о худые ребра. Он ходил за конями, кормил и чистил,
купал, чинил одежду, бегал с поручениями, но всякий раз, оказавшись на
палубе, подпрыгивал и верещал в диком восторге. Дважды снился страшный
сон: никакого моря, никакого корабля, а он все в той же грязной и душной
челядной, полной вони и храпящих холопов!
Он никогда не думал, что воды может быть столько. И вокруг, и внизу
под кораблем. Кормчий рек, что плывут над вершинами гор, а до этих гор еще
с полверсты! Если и врет, то не сильно, Владимир зрел сквозь чистую
прозрачнейшую воду на десяток саженей вглубь, что немыслимо в их Днепре,
но дна так и не узрел...
Добрыня обронил, что в открытом море вовсе чудо-юдо плавает на других
чудах-юдах, еще чудами-юдами и погоняет! Там Морской Змей, там драконы и
странные существа, но редкие герои отваживаются пересекать даже это не
шибко широкое море напрямик. Ромеи и русы привыкли плавать по морям, не
выпуская из виду берегов, так надежнее, пересечь море поперек -- дело
рисковое всегда. С ватагой разбойников -- да, но слам такое молодечество в
упрек, не в заслугу.
Владимир сперва считал города и порты, куда заходили корабли взять
питьевой воды, потом перестал, голова шла кругом. Толмач по большей части
бражничал с воеводами, Владимир приноровился подавать кувшин с вином,
сладости, убирал грязную посуду, а сам жадно впитывал каждое незнакомое
слово, сравнивал со своими, ловил речи бояр и ответные речи толмача, снова
сравнивал, вникал в смысл, еще смутный, удивительный, обрывочный... Но
разве кто-то возьмется обучать языку раба?
Однажды рано утром он выбежал наверх, ежась от утреннего ветерка,
тоже странного и непривычного, ахнул, ухватился за канат.
Неправдоподобное лазурное море впереди словно бы обрывалось, закрытое
торчащими как иглы рассерженного ежа мачтами кораблей. Паруса были
спущены, черные мачты торчали, словно обугленные. Неужто на свете их может
быть столько?
А дальше прямо из воды вырастали белоснежные горы, отвесные стены,
настолько гладкие и чистые, что глаза лезли на лоб, отказываясь верить...
И вдруг он понял потрясенно, эти стены сложили человеческие руки! Судя по
всему, здесь сторожевые крепости, ромейские заставы богатырские. Наверху
зубчики, едва заметно глядятся крохотные окна. Самую высокую сосну поставь
на такую же, а потом еще и еще, и то не достанут даже до середины башен!
Или местные боги здесь держали оборону от других богов?
Волны с тяжелым грохотом обрушивались на несокрушимое основание
башен, что вырастали прямо из чистейшей воды. Когда наконец росский
корабль приблизился к первой, Владимир с еще большим потрясением увидел
сквозь прозрачнейшую воду, как стена из исполинских глыб опускается все
ниже и ниже, куда человеку не донырнуть, не всякая рыба туда опустится, а
тяжелые обтесанные ломти скал лежат ровненько, стена выглядит сплошной,
волосок не просунуть между глыбами гранита... Или морские боги строили?
Рулевой, им был сам кормчий, лохматый мужик поперек себя шире,
покосился на застывшего в изумлении мальчишку:
-- Что, громом пришибло?
-- Его... строил сам Род? -- прошептал Владимир благоговейно.
-- Я сам так думал. Ты рыжих муравьев видел?
-- В лесу? -- удивился Владимир, он не отрывал зачарованных глаз от
исполинских стен.-- Кто же их не видывал!
-- Малы, а какие хоромы строят!.. Их лесные кучи еще выше. Ежели,
конечно, сравнить их рост и рост ромеев.
Холодный насмешливый голос заставил Владимира захлопнуть глупо
раскрытый рот. Он покачал головой:
-- Мы же такое не строим...
-- Откуда деревья в стране песка и камня? -- хладнокровно заметил
кормчий.-- Потому и строят из того, что есть. А камень на камень можно
громоздить и до неба... Буди старших!.. Вон уже гавань. Там башни еще
повыше.
Владимир попятился. Глаза стали круглые, как у молодого совенка:
-- Неужто могут быть еще выше?
Кормчий сплюнул через борт.
-- Это собачьи конурки в сравнении с теми, что запирают вход в
Золотую Бухту.
Когда Владимир сбегал вниз, оттуда уже плелись, хватаясь за стенку,
зеленые и опухшие от морской болезни бояре. Они лечили ее неразбавленным
вином, теперь на них было смотреть страшно. Правда, вид встающих из моря
исполинских башен потряс даже их, только Добрыня напускал равнодушный вид,
он-де уже третий раз в Царьграде, но Владимир подметил, что воевода
хитрит. Царьград и есть Царь-град, наверное, даже ромеи из других городов
тоже раскрывают рты на всю варежку.
-- Царь городов,-- сказал благоговейно боярин Волчий Хвост.
-- Это пока только порт,-- объяснил толмач тоном полнейшего
превосходства.-- Он весь мандракий, что означает загон для овец. Только в
этом загоне сотни кораблей со всего света... Еще мой дед строил стены
этого загона. Глубина в море была больше ста локтей, туда на кораблях
возили каменные глыбы и скидывали в море, скидывали, скидывали... Камень
брали на берегу, там раньше были горы. Больше года возили глыбы и
сбрасывали в море. Гору источили норами, потом норы превратились в
огромные пещеры, затем горы рухнули, их разобрали на глыбы и сбросили
опять же в море, потом на месте гор образовались пропасти, но и оттуда
поднимали глыбы неотделанного камня, грузили на корабли, вывозили в
открытое море, сбрасывали. Наконец лучшие ныряльщики сообщили, что в
глубине уже можно различить вершины подводных гор!.. Ну, а дальше,
понятно, все было намного проще.
Владимир потрясенно смотрел на исполинские башни. Облака задевают
острыми зубьями! Построить такие горы проще того, что внизу под водой?
Какие же тогда там? И все это построили не боги? Так что же за люди живут
в этих землях?
-- Как они могли... Как могли сотворить такой город? Я уж думал, это
Славен, столица вирия!!!
Добрыня, который сам жадно пил из всех кружек, как он это называл, то
есть, учился у всех, подхватывал крохи знаний где мог, о Царьграде знал
уже не меньше, чем о Киеве. Чтобы подлить масла в огонь, рассказал, что
этот древний град, который зрят бояре, вовсе не древний, а построенный на
развалинах старого разрушенного императором Константином, что жил
всего-навсего полтыщи лет тому.
-- Полтыщи? -- у Волчьего Хвоста волосы встали дыбом.-- А когда же
тот... старый...
Добрыня, кичась своими широкими познаниями, начал рассказывать, как
один из аргонавтов, внук самого Посейдона, возвращаясь из похода за
золотым руном, ахнул при виде красивейшего места на берегу Пропонтиды. А
так как доля добычи при нем уже была, награбил довольно, то решил там и
поселиться. К нему примкнуло несколько искателей приключений, они помогли
построить маленький городок. Помогли, разумеется, больше мечами и копьями,
чем молотками и лопатами. Отважного аргонавта звали Византом, потому и
городок назвали Византом.
Визант стал воротами из Европы в Азию. И обратно. Здесь сошлись
дороги из Европы, Азии, Африки, отсюда со страхом цивилизованные народы
смотрели в сторону степей, где на том берегу морского пролива показывались
орды беспощадных скифов, а за их степью лежала еще более таинственная
страна гипербореев, там зимой с неба падают белые холодные перья.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8