Он слышал, как треснула под плетью ветхая рубашонка. Жгучая боль
полосовала тело. Он попробовал подняться, но сильный удар по голове бросил
на землю. Сверху гремел крик разъяренной огромной женщины, в голове
мутилось, он чувствовал тошноту.
Убьет, мелькнула тоскливая мысль. В полубессознательном состоянии он
встал на четвереньки, вскрикнул от страшной боли в боку: острый носок
сапога ударил по ребрам. Его отшвырнуло, он перекатился трижды, всякий раз
хватая в пригоршни пыль и грязь, во рту стало солоно, он выплюнул кровь.
Гаснущим сознанием слышал и звонкий детский смех -- счастливый и
беззаботный. Через перила свесились и с удовольствием наблюдали две
белокурые головки. Один княжич крикнул со смехом:
-- Прайда, попелюшник уползает!
-- Как ящерица,-- добавил другой.
-- С перебитой спиной!
Он в самом деле пытался ползти, но свистящие удары плетью сбивали с
ног. Лохмотья рубашки опустились на землю. Он наступал на них локтями и
коленями, падал лицом в залитую его кровью грязь, вызывая неудержимый смех
там наверху:
-- Прайда, у запечника штанишки целы!
-- Прайда, а ты сможешь...
Внезапно удары прекратились. Владимир лежал вниз лицом,
распластавшись как раздавленная колесом лягушка. Изо рта текла тонкая
струйка алой крови. Исхлестанное тело жгло, на спину со злым гудением
падали большие мухи, оводы, слепни. Он чувствовал, как жадно лижут
сукровицу, вонзают жало прямо в свежее мясо на спине...
Визгливый голос Прайданы иногда прерывался густым мужским баском.
Постепенно Владимир услышал своего заступника:
-- Негоже тебе, негоже... Малец еще! Да и кто тебе так котлы
почистит, посуду уберет?
-- Не лезь!.. Хоть ты и боярин, но здесь распоряжаюсь я, княжья
ключница! Мне все хозяйское добро доверено!
-- Дура ты,-- отозвался мужской голос беззлобно.-- Ты ж почти убила
ребенка в злобе своей ненасытной!.. А другие челядины ленивы.
Владимир ощутил, как острый носок сапога снова пнул его в бок, но уже
не с такой силой. Ключница прорычала как зверь:
-- Не издохнет. У него как у кошки девять жизней.
Однако в ее голосе не было уверенности. Холодная тень сошла с его
окровавленной спины, шаги удалились. Краем глаза он увидел человека,
который вступился. Боярин Блуд! Раньше лишь скользил по нему мутным
взором, не замечал, как и другую челядь. Спасибо тебе, боярин... Останусь
жить, все для тебя сделаю!
Он с трудом подобрал под себя руки, попробовал подняться, но суставы
в локтях подломились, рухнул лицом в теплую грязь из горячей пыли и его
крови. Сверху на два голоса залились счастливые детские голоса. Вниз
полетели огрызки яблок, недоеденные груши.
В другое время он бы ухватил такой огрызок, жадно вонзил бы зубы:
голод терзает непрестанно, но сейчас сил хватило лишь на то, чтобы кое-как
сесть. Голова кружилась, перед глазами плыло от сильного удара кулаком по
темени.
-- Эй,-- крикнул чистым, как весенний ручеек, голосом старший из
благородных сыновей князя, Ярополк,-- а ползком до свинарни, где твое
место, сможешь?
-- А он только так и может,-- ответил второй, Олег. Его милое, как у
девочки, личико брезгливо кривилось.-- Он сам свин, только еще не
подрос... Но воняет уже как от взрослого свина!
Оба захохотали. Владимир пытался встать, ноги дрожали. С улицы во
двор, сильно хромая, вошел Сувор, покачал головой. Владимир смотрел, как
огромный воин приблизился, легко взял на руки, понес. Земля и небо
колыхались, от воина шло надежное тепло. Владимир наконец позволил себе
сомлеть.

В себя пришел от боли и тишины. Женщины ушли на ночные посиделки, в
соседней челядной при свете лучин прядут и поют то веселые, то тоскливые
песни. Холопы тоже ушли, челядная вдруг стала большой и страшной.
Забившись на печи в дальний угол, он достал из-за пазухи заветный узелок
из ветхой грязной тряпицы. Он всю жизнь прятал его, сколько помнит, то за
сараем, то за досками в конюшне, но сейчас день был особенно горек, и эта
тряпица грела пальцы.
Узелок поддался нехотя, на ладонь выкатился тяжелый перстень. На
ободранной ладошке он казался особенно огромным, пугающим. В тяжелом
кольце недобро поблескивал кроваво-красный камень. Вокруг него как муравьи
темнели волшебные значки. Его мать, которую он почти не помнит, тайком
передала ему и еще сказала, что перстень когда-то принесет счастье.
-- Волшебный,-- прошептал он разбитыми губами,-- чародейский...
Скорее бы твои чары проснулись!.. Неужто обязательно надо стать взрослым?
Борясь со сном, он завязал волшебный перстень в узелок, сунул за
пазуху. Сны пришли счастливые. Его перестали дразнить запечником,
попелюшником, золушником, зато увидели какой он сильный, умный и
красивый...
А он всех обижальщиков сажает на пали, чтобы умирали долго, а оттуда
в муках видели, как он победно скачет на красивом коне!


Глава 2

На другой день, когда он, закончив таскать воду на задний двор
свиньям, носил воду лошадям, во двор тяжелым галопом ворвался огромный
воин на тяжелом коне. Воин был в коническом шлеме, широкие булатные
пластины блестели поверх кольчужной рубашки из толстых колец, слева висел
щит размером с дверь, справа торчал самый громадный меч, какой Владимир
когда-либо видел.
Лицо воина было грозное, в шрамах. Синие глаза слегка навыкате
смотрели холодно, предостерегающе. С ним словно ворвалась в спокойный мир
грозовая туча с громами и молниями.
Он спрыгнул с неожиданной легкостью. Владимир едва успел поймать
поводья: голос всадника был густой, мощный.
-- Поводи по двору. Запалишь -- уши оборву.
Он весь был похож на медведя, вставшего на дыбы -- огромного,
нечеловечески сильного, которого рассердить легко.
Владимир проводил его уважительным взглядом. Тот взбежал на высокое
крыльцо, прыгая через две ступеньки, как легкий отрок. Спина у него была
могучая, кольчуга едва вмещала тяжелые, как валуны, плечи.
-- Сам знаю,-- пробурчал он, когда его никто не мог услышать.-- Ишь,
ухи оборвет! Твои бы лешачьи ухи оборвать. Я лучше тебя знаю, как ходить
за конем.
Он бежал рядом с жеребцом, удерживая повод и направляя по кругу,
оглаживал по мокрой дрожащей коже. Полузагнанное животное постепенно
замедляло бег, а когда перешел на шаг, еще сделал пару кругов и только
тогда повел в конюшню.
Сувор по обыкновению сидел на крылечке. За Владимиром наблюдал из-под
приспущенных век. Этот сын рабыни был самым быстрым среди сверстников,
самым работоспособным, усердным. С зари и до зари таскает воду, кормит
коней и свиней, чистит за ними, разжигает очаги на поварне, рубит дрова,
до блеска отскребывает закопченные котлы, моет посуду, перетаскивает столы
и лавки... Никогда не сидит без дела, и будь на то воля его, Сувора, то
уже сейчас бы поменял с любым из высокородных княжичей. Хоть Ярополком,
хоть Олегом, что и сейчас важно наблюдают сверху через перила за
происходящим во дворе. Разряженные, ухоженные, розовые, не умеющие без
помощи кормилиц даже одеться!
Но не суждено юному Владимиру не то, что подняться до уровня
княжичей, но даже приблизиться. Быть ему челядником, затеряться в отроках,
быть холопом при дворе или гриднем!
-- Иди сюда, сынок,-- сказал он негромко, когда Владимир показался в
воротах конюшни.-- Вижу, накормил и напоил боевого коня... Начинаешь
завоевывать не только коней, но и людей. Пусть кому-то не по нраву, но
помню и тебе говорю: ты не только сын рабыни, но и сын грозного воителя
Святослава! В твоих жилах течет кровь не только русича, но и настоящего
руса, завоевателя земель. Тебе учиться не только скакать на коне, но и
держать топор. А доверят, то и меч! Ты не должен остаться в челяди.
Пробивайся в дружинники.
У Владимира остановилось дыхание:
-- Но кто научит?
-- Я. Ты упорен, а я когда-то был знатным бойцом. Служил у ромеев,
знаю, как выстоять супротив дюжины, как нападать и защищаться.
Сердце Владимира едва не выскочило:
-- Я... я буду послушным учеником!
-- Верю. Потому и говорю тебе, а не другим. У нас считают, что если
прицепил к поясу меч, а в другой руке у тебя щит, то уже и воин! Я таких
дюжину сомну. Дурачье тупое и ленивое. Оружием владеть надобно. И дурак
тот, кто скажет, что уже освоил бранное умение. Предела учебе нет.
Выстругай сперва деревянный меч, вместо щита найди крышку от кадки. К
железу перейдем много погодя...
Меч у Владимира уже был, из толстой березы, тяжелый, с острым краем.
Бегом принес старому дружиннику, тот оглядел придирчиво, суровое лицо
потеплело. Мальчишка уже не щадит себя! Мог бы выбрать прутик полегче. А с
этим рука скоро устанет... Что ж, трудно в учении, легче в битве.
Он только успел показать Владимиру стойку воина, как хлопнула дверь.
На крыльце появился тот самый гигант. Он окинул мальчишку внимательным
взором, в котором тому почудилось пренебрежение, затем Сувора:
-- Учишь? Хорошо. Как он?
-- Старается,-- ответил Сувор коротко.
Богатырь внимательно изучал мальчишку:
-- Владимир? Что ж, я слышал, на заброшенном поле вырастают самые
прочные стебли.
Владимир прошептал с мольбой:
-- Я могу работать от зари до зари!
Богатырь сказал неспешным раскатистым голосом:
-- Будем учить вместе. Это, как я понимаю, мой племянник.
Сувор кивнул:
-- Ты Добрыня? Богатырь с застав пограничных?
-- Просто с дальних,-- бросил исполин.
-- Вся Киевская Русь наслышана о тебе!
-- Киевская? Другой Руси уже нет... пала под чужими мечами. Просто
Русь... Так этот малец старается?
-- Добрыня, из него вырастет хороший воин.
-- Да, он крепок в кости,-- цепкие глаза Добрыни пробежали по тонкой
фигурке мальчика.-- А мясо нарастет.
-- Что кости,-- возразил Сувор.-- Ты бы видел, как он занимается!
Когда что с конем: заболеет или захромает, то кличут его! Где что лежит,
спрашивают, у него память как у заморского слона, кому весть передать --
мигом слетает и нигде не задержится. Его хотели услать в село к матери,
сама княгиня возжелала, но вдруг узрели, что малец уже незаменим!..
В глазах мальчишки внезапно защипало. Губы дрожали, будто их трясли.
Его никогда не хвалили, а сейчас сразу двое! Да еще кто! Сувор, который
бывал и под Царьградом, служил в Риме, воевал в Болгарии, ходил в Испанию,
и легендарный Добрыня, чьи воинские подвиги на дальних пределах Руси
заставляют дрожмя дрожать врагов! И о котором такое рассказывают
кощюнники, что душа замирает от сладкого трепета...
А он, всеми прогоняемый запечник и золушник, оказывается, племяш
этого героя-исполина! Который силен и с мечом, и в застолье, и в красной
лжи, кого князья посылают в чужие страны!
Он стоял растерянный, жалко шмыгал носом. Глаза наполнились слезами.
Он чувствовал, как на плечо опустилась огромная ладонь. От нее шло
непривычное родительское тепло. Густой голос, привыкший повелевать
дружинниками, проревел с высоты:
-- Крепись. Теперь я буду чаще бывать в стольном граде Киеве... И
тоже пригляну за тобой, малец. При случае, конечно. От меня еще
наплачешься!

На заднем дворе в каморке доживал век странный старик по имени Горюн.
Он был в молодости воином, так говорили, спас при таинственных
обстоятельствах жизнь самому князю Олегу, потом долго был волхвом, но ушел
и оттуда, занялся складыванием кощюн. Его слушали охотно, он знал великое
множество историй, как героических, волшебных, бытовых, так и про зверей,
рыб и птиц.
Когда Владимир прибежал на другой день, Горюн оглядел его
сочувствующе:
-- Опять били? Что за радость, бить ребенка? Даже для бабы это
бесчестно... Очень больно?
-- До свадьбы заживет,-- ответил Владимир, как отвечали взрослые в
таких случаях.
-- Гм... Трудно тебе тут прижиться. Пожалуй, тебе надо сразу готовить
себя в волхвы.
У Владимира загорелись глаза. Даже боль в избитом теле забыла про
свои острые зубы, прислушалась:
-- Я бы хотел... Но меня возьмут?
-- Ты смышленый. У тебя цепкая память, я все примечаю. Ты трудолюбив,
как муравей, для волхва это необходимо. И ты любишь учиться, от чего
отворачиваются другие.
-- Люблю! -- сказал Владимир горячо. Он сел рядом, взял старика за
руку, подлащиваясь, попросил: -- Расскажи еще про Авариса, который ничего
не ел, пока стрелу не обнес по всему белому свету!.. Или про Таргитая,
нашего первого царя!..
Старый волхв усмехнулся, положил на голову мальчика худую ладонь,
настолько высохшую, что казалась бы прозрачной, если бы ее не обтягивала
потемневшая за годы дряблая кожа:
-- Дите... Не был Таргитай первым царем, как не был и Аварис самым
первым из наших героев... Память волхвов хранит дела времен столь дальних,
столь далеких... И о временах диких и страшных... Вот была в старину такая
прожорливая баба, что однажды в припадке голода съела и своих детей. Но не
устыдилась, а только вошла во вкус, начала пожирать у соседей свиней, коз,
а потом уже и коров. Наконец накинулась и на людей. У мужиков рука на нее
не поднималась: все-таки баба! Да еще красивая, а красивым все можно, им
все прощается, ибо красота дана от богов, они так отмечают себе равных...
Так она поела всех в родном селе, затем пошла по другим, оставляя после
себя пустые дома и сараи, конюшни и свинарни. Тут уж сам Перун не
выдержал: закрыл глаза и метнул в нее молнию. Убил, а труп бросил в море.
Так она и там, тварь ненасытная, от голода пробудилась, стала пожирать
каждый утонувший корабль!.. А потом вовсе озверела, стала нападать и на
целые корабли...
-- А почему ее зовут Харибдой? -- спросил Владимир, едва дыша от
страха.
1 2 3 4 5 6 7 8