..
Они плясали и кувыркались вокруг костра. Томас наблюдал с брезгливым
интересом. Придет истинная вера, и здесь тоже заблещет свет Христова
учения. А пока пусть покувыркаются напоследок. Не ему руки марать.
Олег лег в сторонке от костра, осторожничал, на лесной народ смотрел
тоскливо. Рыцарь прав: пройдут, сметут и сотрут, начертают свои письмена.
Правда, когда сами научатся. Сейчас даже короли на Севере -- неграмотные,
суеверные. Но будущее за ними, потому что они живут жадно и яростно, свое
доказывают с пеной у рта, готовы защищать с мечом в руке, класть свои и
чужие жизни. Это они подняли полмира на освобождение гроба своего пророка.
Какие войска двинулись на Восток! Впервые, сколько Олег помнил, война
началась не для того, чтобы захватить чужие земли, ограбить, набрать
пленных для продажи в рабство, а девок на потехи, а чтобы освободить
святую вещь от поругания... Понятно, что будут грабить и насиловать,
старые привычки уходят тяжко, но уже стыдятся, скрывают даже те, кто шел
только для грабежа... А это уже много.
А эти жители Старого Леса знают и умеют неизмеримо больше простого
люду, в таких делах даже короли -- простой народ, но ни к чему не
стремятся, ничего не жаждут. Живут как жили их прадеды, не замечают, что
сам мир уже другой На месте лесов возникает степь, та превращается в
пески, а через тысячи лет пески могут ссыпать в провал, ущелье, а оттуда
выплеснуться целым морем и затопить все окрест. В новом мире -- новые
люди!
Уйдут, как постепенно ушли даже боги, сказал себе невесело. Где они,
эти титаны, сотворенные Родом? Первые, явившиеся на землю? Уходят даже
бессмертные. Ведьма, при всем знании, не понимает, что из--за плеча этого
молодого рыцаря на нее обрекающе смотрит будущее. Невежественного, полного
суеверий и предрассудков, нелепого с его суждениями... Но рыцарь несет
жизнь в застойное болото, в которое опять начал превращаться белый свет.
-- Пляшите, -- сказал он вслух, -- уходить надо с пляской.


Глава 3

Просыпаясь, Томас ощутил в одной ладони рукоять меча, другая ладонь
была на мешке с чашей. Спать на чаше не очень удобно, зато не скрадут.
Спит чутко, сразу ухватится за меч, ежели дернут за мешок. Успокоенный,
подремал еще, с трудом заставил себя открыть глаза.
Калика сидел, скрестив ноги, встречал утреннюю зарю. Лицо было
строгим и торжественным. Томас благоговейно замер: в такие минуты сэр
калика походил на пророков. Но не тех, какими их все чаще рисуют, а какими
они были на самом деле -- могучими, полными сил, ибо сильный дух выживет
только в сильном теле. Правда, так говорят еретики, но еретики тоже
христиане, только другие.
Купцы запрягали коней, готовились ехать дальше. Ведьма не исчезла,
что-то колдовала над горшком подозрительного вида. Скатерть была на месте,
объедки выглядывали из-под кустов, помятых и потоптанных, а на скатерке
по-прежнему лежал жареный поросенок с яблоком во рту, пахло гречневой
кашей.
Томас, с сожалением поглядывая на все еще полную скатерть и особенно
на полные кувшины, предложил внезапно:
-- Послушай, красавица, а чего бы тебе не пойти с нами?
-- Эт куды? -- спросила ведьма подозрительно.
-- В благословенную Господом Британию. Край у нас холодный и суровый,
но лишь потому, что Господь весь жар вложил в наши сердца и души.
Олег отвернулся, подумав, что столько и выпить невозможно, чтобы
старая карга показалась красавицей. Сильны воины нового бога!
Ведьма с осуждением покачала головой.
-- Только дурни по свету шатаются. С Оловянных островов приперся,
скажи кому -- не поверят. Все беды от перемен. Похмеляться будешь?
-- А что за ритуал?
-- Тебе понравится, -- пообещала ведьма.
Томас с подозрением смотрел на огромную чашу, окованную по краю
старым серебром. В чаше было хорошее красное вино, потому и принял из рук
ведьмы, хоть в утреннем свете сразу увидел, что чаша сделала из
человеческого черепа.
-- Это из такой я и ночью отведал?
-- Отведал? -- не поняла ведьма. -- Ты всю ночь пил! А кто эти кусты
потоптал, как не ты?
Томас встревожился:
-- Я?
-- Да еще как лихо!
-- С чего бы это?
-- Показывал, как пляшут ваши нечистивые друиды, потом что-то плел
про башню Давида, сарацин, Навуходоносора, геенну гадкую, сэра Горвеля по
ноздри в землю, на дубы кидался, танцу ассасинов купцов учил, про попугаев
рассказывал, на дерево лазил...
Несчастный Томас простонал, держась за голову:
-- А на дерево почто лазил?
-- А про каких-то абезьянов рассказывал. Как девок крадут и в ветках
непотребное творят... У меня сердце чуть не выскочило, когда ты меня на
самую верхушку... Фу, стыдоба какая! У нас бабы с медведями живут, тоже
поневоле, когда те их всю зиму в берлогах держат, но то ж медведи! Все
одно что мужики в полной силе, да еще и волосатые... А обезьяны хуже
сапожников.
Томас понуро опустил голову. Это ж сколько грехов придется
замаливать, ежели бабка не врет? Да и пить из человеческого черепа --
простит ли капеллан? Правда, вино хорошее...
Чаша в его руке была холодная и тяжелая. Серебро поблескивало
загадочно, красная поверхность казалась темной, как смола.
-- Хоть хороший человек был? -- буркнул он несчастливо.
-- Яростный воин, -- поклялась ведьма. -- Сильный и неустрашимый.
Голос его был подобен рыку льва, грудь широка, как дверь, а руки с мечом
не знали устали. Он многих уложил под дерновое одеяльце, прежде чем его
опустили на одно колено. Но и раненый он продолжал сражаться. Когда ему
отсекли ногу, он стал обрубком на пень и дрался так, что еще троих поверг
бездыханными!
Томас благоговейно отхлебнул вина. Иссохшееся тело жадно приняло
влагу, он ощутил, как частицы мощи неизвестного воина, вымываемые крепким
вином из толстой кости, переливаются в тело, руки, ноги и сердце
христианского воина Томаса Мальтона из Гисленда.
Конь призывно заржал, и Томас стал нехотя приподниматься. Олег
сказал, не поворачиваясь:
-- Европа все еще покрыта дремучими лесами. На конях проехать
трудно... Зато местные... гм... жители обещают помогать.
-- А разве тут кто живет?
-- И неплохое вино пьют.
-- Ну, ежели та ведьма, -- проворчал Томас.
Он поднялся, страдальчески перекривился. В голове раздавался
колокольный звон, хотя как сэр Томас не оглядывался, колокольни не зрел,
но духом не устрашился, так как миражей насмотрелся еще в песках Великой
Сарацинии.
-- Ты вроде против?
-- Нет-нет, -- возразил Томас поспешно. -- Вино было просто отменное.
Хоть и краденное.
-- Ну, даже твоя вера не мешает грабить.
-- Грабить и красть -- не одно и то же. Грабить -- благородно, а
красть... красть нехорошо.
-- Даже у язычников?
Томас задумался над трудным богословским вопросом. Потом вспомнил,
как выворачивался их священник, когда ему задавали неразрешимые вопросы
вроде: "Сможет ли Бог создать такой камень, который не сможет поднять?"
или "Был ли у Адама пупок?", -- сказал с нажимом:
-- Бабка сама язычница!
-- Есть веры еще древнее, чем ее. Они для нее -- язычники.
Томас подумал, решился:
-- Язычников -- можно. И нехристей. И еретиков.
Обереги в пальцах Олега постукивали, скользили, как обкатанные водой
камешки. Всякий раз застревали только фигурки змеи и меча. Даже ребенок
поймет: обереги сулят дорогу и схватки. Что ж, в эти края еще не пришел
закон. Правит тот, у кого меч длиннее.
Оседлав коней, поехали, оставив зарю за спиной. Томас от нетерпения
приподнимался в стременах, словно надеялся узреть туманные скалы Британии,
которую калика звал по старинке Оловянными островами. Правда, он намекнул,
что ежели он, Томас Мальтон из Гисленда, донесет чашу в сохранности, то и
Британией звать перестанут, а всю огромную страну с народами и десятками
королевств назовут в честь его славного, хоть и малого племени англов.
Томас боялся и не любил пророчеств языческих волхвов -- все-таки от
дьявола! -- но это пусть бы исполнилось, даже если гореть ему за это в
огне.
К полудню выбрались на берег извилистой речки. На той стороне белели
хатки, почти скрытые лесом. Речка долго выбирала русло, меняла его,
возвращалась на старые места, забросав илом да тиной старую дорогу, а
деревья то подступали к самой воде, то уступали место густым зарослям
осоки.
Вдоль берега шла тропка. Томас без раздумий направил коня по
утоптанному. Будет брод -- переправятся, брод не заметить трудно. Калика
на ходу свешивался с коня, срывал пучки травы, нюхал, даже пробовал на
зуб. Томас ехал недвижимый, как башня. В рыцарском доспехе шевелиться
трудно, куда уж выкидывать трюки подобно дикому степняку. Можно только
утешиться, что степняки в царство небесное не попадут, они все язычники.
Иначе было бы зазорно сидеть бок о бок с узкоглазыми да желтолицыми. А то
и вовсе с простолюдинами! Но бог справедлив, такого унижения человека
благородного происхождения не допустит.
Здесь, ближе к северу, уже чувствовалась близость осени. Яркие, как
забрызганные кровью, мухоморы торчали из темно-зеленой травы, сами
просились в руки, зато грибы благородного происхождения наперед не лезли,
скромно и с достоинством ждали, когда их узрит царский взор человека.
Кусты терна стояли, обвешанные черными ягодами, одуряюще пахло из колючих
зарослей малинника.
Олег молча указал на медвежьи следы, хозяин леса не упускает случая
полакомиться сладким, так же молча слез с седла и бесшумно углубился в
колючие заросли. Томас поерзал, но рыцарский долг велел остаться в седле и
охранять друга. В густых ветвях перекликались птицы, тревоги в их голосах
Томас пока что не уловил.
-- Отведай, -- пригласил Олег, выходя из чащи. -- Скоро этих лесов не
останется.
Томас принял горсть ягод.
-- Почему?
-- Вырубят, раскорчуют, а землю пустят под пашню. Потом ветер выдует
землю, она ж распаханная, останется песок. Будут великие Пески... Я такое
уже не раз видывал.
У Томаса мороз пошел по коже.
-- Сэр калика, страшно говоришь... Мы хоть успеем доехать? А то мой
конь в песках завязнет.
Олег скорбно качнул головой.
-- Мы-то успеем. Это будет лет так через восемь-десять тысяч. А вот
твоим правнукам придется туго...
Томас пошевелил губами, потом пальцами, подсчитывая годы, широко
заулыбался:
-- Пусть спросят у сарацин, как в песках города строить. Как думаешь,
сарацины и тогда будут?
Он с неожиданной легкостью соскочил с коня, безбоязненно углубился в
колючие заросли. Слышался треск, хруст, довольные возгласы. Затем
послышался страшный рев, ругань. Олег положил ладонь на рукоять палицы,
прислушался. Сильнее запахло малиной. Рев становился раздраженнее, потом
уже ревели на два голоса. Олег равнодушно отвернулся. Было бы странно,
если бы сэр Томас не наступил на спящего медведя. Мохнатый лакомка так
ленив, что и спит в малиннике, чтобы, проснувшись, снова жрать ягоды во
все медвежье горло.
Олег перебирал обереги, вслушивался в тайные голоса, вчувствовался в
смутные образы. Наконец, перебивая видения, прорезался крик:
-- Сэр калика! Сэр калика, я медведя поймал!
-- Ну так тащи сюда, -- ответил Олег равнодушно.
-- Не идет!
-- Гм... Тогда плюнь, сам иди сюда. Ехать пора.
-- Не пускает!
-- А-а... вырвись как-нибудь.
-- Так он на мне сидит, проклятый! Шлем зачем-то сковыривает!
Олег нехотя пошел в чащу. Малинник был в рост человека, дикий и
озверевший в тесноте. Ветви переплелись, колючки торчали во все стороны,
острые, как волчьи клыки. Когда осторожненько отводил ветку, другая тут же
пыталась с размаху хлестнуть острейшими клыками. В чаще орал Томас,
торопил. Там слышались глухие удары, сиплое взревывание.
Наконец через сплетение веток Олег увидел горбатую спину хозяина
леса. Тот пытался нахлобучить на свою лохматую голову шлем, обиженно
взревывал. Ноги Томаса Олег заметил не сразу: медведь был чудовищно
огромным, накрыл рыцаря целиком.
-- Сэр Томас, -- позвал он неторопливо, -- ты где?
Голос рыцаря был слабым, словно из самого медведя:
-- Сэр калика... здесь я... под этим дурнем... Ишь, в рыцари ему
восхотелось...
-- Во дурень! -- ахнул Олег. -- Что в рыцарях хорошего?
-- Ему... объ...ясни...
-- Чего ты туда залез? -- удивился Олег. -- Медведя в рыцари
посвящаешь?
-- В рыцари... не так... Сгони его с меня. Он мне доспехи помял!
Олег вытащил из мешочка рыбину -- все равно протухла, -- швырнул
медведю. Тот с готовностью слез с рыцаря, благодарно подобрал лакомство и
вломился в заросли. Слышно было, как затрещал орешник, вскрикнула
испуганная птица, и все затихло.
Томас остался лежать вверх лицом, бледный и задыхающийся. Руки едва
шевелились, что-то искали.
-- Чаша цела, -- успокоил Олег. -- В мешке на твоем коне.
Томас прохрипел:
-- В задницу чашу!.. А где...
-- Шлем? Вон в кустах. Медведь как ребенок, все бросит ради
лакомства.
-- Ребенок? Эта зверюка -- ребенок?..
Олег подумал, признался:
-- Скорее, абезьян. Те же повадки. В наших лесах он заместо абезьяна.
Томас с великим трудом приподнялся, сел. Грудь была смята могучей
лапой, рыцарь дышал тяжело, хватал ртом воздух, как рыба на берегу.
-- Обезьяна... Пустить бы эту обезьяну в их леса...
-- А что не так? -- не понял Олег. -- Он и по деревьям лазит не хуже.
Только не всякая ветка его выдержит... И не всякое дерево...
-- Да и земля может проломиться, -- добавил Томас ему в тон. Он
поднялся, покачнулся. -- Помоги мне вылезти из доспеха. У меня в мешке
есть инструменты, надо поправить.
-- Сам? -- удивился Томас.
-- А что? -- спросил Томас высокомерно. -- Работа кузнеца --
благородная работа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13