Болотник вынырнул тяжело, с трудом выволок намокший ковер. Олегу помахал
лапой с перепонками между пальцами.
-- Ладно, теперь топить вас не буду. Ковер староват, но сгодится.
-- И все? -- удивился Олег. -- Раз уж мы здесь, отведи к Хозяину.
Болотник покачал головой.
-- Какой хозяин? О чем глаголешь?
-- Везде есть хозяин, -- сказал Олег. Он впервые за долгое время
улыбнулся. -- На Руси без твердого хозяина нельзя, пропадут.
-- Тут болото, а не Русь.
-- К этому шли. Порядок и хозяин, что отвечает за порядок.
-- Не доросли лицезреть его лик.
-- Как хошь, -- сказал Олег равнодушно. -- Сами придем. Только тебя
выдерут, что через твое болото прошли, а ты знать не знаешь.
Болотник подпрыгнул, вгляделся в суровое лицо волхва.
-- Ишь... Да, ты такой, что сам доберешься. Я уж думал, таких не
осталось. Только ждите до вечера, сейчас он занят.
С прижатым к груди ковром без плеска ушел под воду. На этот раз
оранжевая молния, отягощенная ковром, скользнула много медленнее.
Сидя у костра, Томас сказал с проникновенным удивлением:
-- Сэр калика, я бы никогда не поверил, что у вас здесь живут самые
ревностные христиане, если бы своими глазами не узрел!
-- Что за чушь? -- нахмурился Олег. -- Такая отвратительная
клевета...
-- А как же? Полкняжества, как ты сам сказал, вышли искать бедную
девушку. Разве это не пример сострадания?
Яра презрительно фыркнула. Томас сердито выгнул бровь, швырнуть бы в
нее чем-нибудь, да под руками пусто, а Олег сказал с непередаваемым
презрением:
-- Ничего себе сострадание! В придачу к этой девке, а она сама по
себе такова, что за обрезок ее ногтя будут биться три княжества, хоть и
норовистая, правда, дают еще и полкняжества! Тут кто угодно в болото
полезет. Сейчас дома опустели, все молодые мужики пиявок кормят по
болотам, всех жаб целуют.
Томас спросил озадаченно:
-- Полкняжества? Зачем?
-- В приданое, понятно,
Томас повернул голову, долго смотрел на болото, Спросил осторожно:
-- А велико ли княжество?
Олег отмахнулся:
-- Да так себе. Чуть поболе Британии. Ну, раза в два-три. Народу,
правда, раз в десять -- земли больно богатые. Чернозем хоть на хлеб мажь,
а сено такое накашивают, хоть попа корми. Да ты сам видел, через какие
края едем... С местным князем в родстве короли шведские, норвежские,
император германский, а еще и шахи и падишахи Востока. Разве что с королем
англским еще нет, что чудно... Тьфу, дочь последнего короля Британии,
Гарольда II, Гита, вышла за Владимира Мономаха и завела кучу детворы...
Томас потемнел, в глазах было жестокое разочарование. Он с тоской
посмотрел на ровную гладь болота, где застыли, как вклеенные в смолу,
широкие листья, потом с ненавистью покосился на Яру. Женщина, повернувшись
спиной, усердно терла платье. Со спины она выглядела виноватой.
Спали, как коней продавши. Или без задних ног, как говорил Томас.
Ночью квакало, хлюпало, по ним прыгало что-то мокрое и склизкое, у Томаса
пытались утащить мешок с чашей, так ему показалось. Не просыпаясь, он
подмял что-то, придушил, а мешок снова подгреб под себя. Он всегда спал,
чувствуя чашу щекой и обеими ладонями.
Утром он очнулся от ощущения внезапной перемены. Раздался звук,
словно кто-то незримый тронул басовую струну, но откуда она здесь? Разве
что шмель сердито гуднул возле уха, но шмели на ночь замирают полуживыми
комочками...
Темное небо меняло оттенки. Нет, даже цвета. Чернота сменилась
лиловостью, на глазах налилась грозным фиолетовым. Томас настолько сжился
с этим миром, даже болотным, что все чувства насторожились еще до того,
как проснулся, а сердце стукнуло сперва вопросительно, потом, уверившись,
что не ошиблось, пошло стучать сильнее и чаще, нагнетая горячую кровь в
мышцы, готовя к неожиданностям безжалостной жизни.
Над болотом небо стало цвета побежалости металла, какая бывает на
лезвии перекаленного меча у нерадивого кузнеца. Казалось, вот-вот оттуда
посыпятся искры из-под колес боевой колесницы языческого бога.
Шагах в пяти от Томаса сухо, словно лопались переспелые арбузы,
крякнули камни. Он вжался в землю, даже пальцы вогнал.
В неподвижном темном воздухе неслышно возник полупрозрачный столб
света!
Мир застыл. Умолкли сонные болотные птицы, волны перестали шлепать в
берег, но мир, так показалось Томасу, словно бы вздохнул с облегчением.
Наконец-то! Вернулся скрепляющий стержень, на котором держится все и вся.
Теперь все пойдет на лад.
Столб полыхал, сердце Томаса сжималось от тоски и тревоги. Свет
выглядел древним, если такое можно сказать о свете, ведь это единственное,
что не изменилось в нашем кровавом мире с момента его сотворения. И
все-таки свет был не тот, который он видел ежечасно. В нем гремела
торжествующая мощь тех времен, когда мир был молод, беспечен и бесшабашен.
Когда по этим местам неслись конные армады киммеров, скифов и других
древних народов. А может, и еще более древних, когда по земле ходили
только боги, ныне ставшие демонами. И каждый оставлял частичку силы здесь,
в этом свете...
Томас боялся шелохнуться, чтобы видение не исчезло. Яра спала рядом,
бледное лицо было изнуренным. А в призрачном свете медленно проступило
грозное лицо. Глаза полыхнули, в грозном веселье раздвинулся
кроваво-красный рот. Лик был ужасен, но Томас не мог оторвать глаз. Это
был демон, огненный демон, однако в нем била ключом та неземная мощь, что
заставляет не только восхищаться -- мы ведь признаем достоинства врагов,
-- но и вызывает преклонение.
Страшный голос, сухой треск искр, проревел негромко, но Томас сразу
ощутил, как ослабли члены, а во рту стало сухо.
-- Кто вы, посмевшие?
Яра попробовала во сне натянуть одеяло, обиженно подогнула колени к
подбородку, засопела. Томас судорожно толкал калику, тот сопел,
поворачивался на бок. Наконец прохрипел недовольно, не раскрывая глаз:
-- Ну чего тебе?
-- Проснись! Тут кто-то спрашивает, кто мы!
Калика сонно огрызнулся:
-- А ты уже и не знаешь?
Он попытался отвернуться, но Томас вцепился, как клещ, потряс. Голова
калики болталась, он наконец открыл глаза. Мгновение смотрел на блистающие
столб с ужасным ликом внутри, зевнул и снова попытался улечься.
Остолбеневший Томас выпустил его из рук, лишь потом, опомнившись,
поднял в сидячее положение. Заорал на ухо:
-- Сэр калика! Это, наверное, и есть тот Хозяин, о котором говорил
болотник!
-- Это я говорил, -- проворчал калика. Он открыл глаза, зевнул, глядя
в страшное лицо. -- Доброе утро!.. Хотя какое, к черту, утро, эти рыцари
хуже петухов. Ты и есть здесь Хозяин?
Лицо в столбе исказилось в страшной гримасе. Словно в огненную воду
бросили камень, так лицо раздробилось и пропало, но мурашке по спине
Томаса побежали еще гуще. Из блистающего пламени за ним наблюдали, он
чувствовал, нещадные глаза демона.
Голос был едва слышен из-за хрипа, треска, щелканья, будто лопались
мелкие угольки:
-- Кто ты, посмевший не пасть на колени, не просящий пощадить жалкую
жизнь?
Калика двинул плечами.
-- А нам жисть не дорога. Что в ней? Одни неприятности. Да и надо же
знать, кому кланяться. Вот сэр Томас, вишь, какой красивый да статный, не
кланяется даже королю германскому, как и султану сарацинскому, потому что
не положено: свои хозяева обидятся. Еще высекут.
Томас поморщился.
-- Сэр калика, благородных рыцарей не секут. Им секут головы, а не то
место, которым некоторые... Позволь узнать, могучий дух, ты и есть тот
Хозяин, о котором нам взахлеб говорил почтенный болотник?
Голос из пламени протрещал громче:
-- Так меня называют местные племена.
Все-таки от Томаса не ускользнула уклончивость ответа. Олег сказал
подозрительно:
-- Мне показалось, что мы могли бы пролететь... без помех.
Томас замер. Столб стал намного ярче, слепил глаза.
-- Да. Но не очень далеко.
После тяжелого, как гора, молчания Олег сказал осторожно:
-- Нас ждут?
-- И очень близко.
-- Понятно, -- сказал Олег. -- Но каков тебе интерес?
А Томас спросил, опустив ладонь на рукоять меча:
-- Ты на чьей стороне?
Столб горел ярко не обжигающим огнем. Олег не чувствовал жара, хотя
встал совсем близко. Томас чуть пригнулся, всматриваясь в белый огонь.
-- Я на своей стороне, -- ответило пламя. -- У меня есть свой
народ... нравится он вам или нет... но он мой, и я о нем забочусь. Когда
здесь появляются чужаки, я их, понятно, скармливаю своим.
Томас оглянулся за помощью на волхва, но язычнику такое отношение
местного божества было явно привычным. Кивнул, подумал еще.
-- Понятно... этих скормить не удалось?
Столб, будто в гневе, стал выше, вспыхнул, но померк и стал даже
ниже, чем был.
-- Ты опять угадал, кто бы ты ни был. У них есть защита.
-- Чья?
-- Я знаю все в своем болоте. И могу. Но что дальше... Моя мощь так
далеко не простирается.
Томас опять вмешался:
-- Ты нам поможешь?
Из огненного столба прозвучал холодный, как лунный свет, ответ:
-- Я помогаю только поклоняющимся мне.
Томас перекрестился, сказал громко:
-- Я тверд в истинной вере.
-- Истинная вера -- вера в меня.
Олег прервал уже открывшего рот Томаса:
-- Что ты хочешь от нас?
-- Только узнать, кто вы и почему против вас брошены такие силы. А
потом я вас... отпущу.
Подозрительному Томасу показалось, что столб хотел сказать что-то
другое. Или последнее слово подразумевает иной смысл. Например, их
принесут в жертву.
Олег посмотрел на столб, как показалось Томасу, с симпатией и
некоторым сожалением.
-- Новые времена, новые люди... И новые боги.
Снова наступило долгое молчание. Слышно было, как вдали хлюпала вода.
Там толпился болотный народ, не осмеливаясь подойти близко. Наконец
огненный столб проговорил с сомнением:
-- Опять новые... Разве мир рушится опять?
Проснулась Яра, смотрела на Олега с недоумением. Томас тоже косился
на калику, многое в нем оставалось тайной.
-- Нужно успеть на этот раз раньше.
-- Ты говоришь, -- прозвучал голос угрожающе, -- словно ты из Старых.
Я превращу вас в пепел!
Олег сказал невесело:
-- Разуй глаза, Табити. Когда-то правила Великой Степью. Самые
могучие народы, потрясавшие миры, поклонялись твоей мощи. Но пришел новый
бог... Ты помнишь того синеглазого с дудочкой? Никто его не принимал
всерьез. Но он ссадил кочевников на землю, приучил пахать и сеять, а тебя
заточил среди этих болот... А ты все еще не веришь в новых богов?
Голос, полный гнева и ярости, упал до шепота:
-- Разве время творения еще не ушло?
-- Каждое время творит своих богов, -- ответил Олег невесело. -- Не
все они удачны. Как и мы. Теперь богов творят сами люди. А люди слеплены
не только из ума и воли, как хотелось бы волхвам... Хватает глины
слабости, уныния, суеверий, дурости, лени, невежества, драчливости. Когда
эта дрянь в человеке берет верх, тогда на свет появляется такое... Разве
Род сотворил Корса -- бога обжорства и пьянства? Люди! Дали ему силу,
целые племена поклонялись... Их стерли в пыль те, кто создал себе богов
потрезвее.
-- Кто он, новый бог?
-- Ты не поверишь. Бог рабов и для рабов. Но ему охотно кланяются и
свободные племена, потому что в каждом человеке слишком много от раба. За
свободу надо стоять, а когда кто-то приходит и очень сладко говорит, что
рабом быть проще и спокойнее, что надо вручить свою судьбу другому --
сильному, который все видит и все знает, который придет и все рассудит...
Многие добровольно отдают свою свободу. Сладкая ложь проходит там, где не
прошел меч.
-- Неужто человек пал так низко?
Олег пожал плечами.
-- Я видел сильного и мудрого богатыря Калидара, когда тот оброс
грязью и спал вместе со свиньями... Но когда он выздоровел -- я думаю, он
хворал, хотя телом был крепок и силен все так же, -- то снова совершал
подвиги. Если у человека бывают болезни, то, наверное, бывают и у всего
человеческого племени.
Снова прогремел яростный, но уже полный горя голос Табити:
-- Иная болезнь убивает вовсе. Что делаешь среди больных ты, который
не болен?
-- Я прозевал начало этой болезни. Или слабости, называй как хочешь.
Когда началось, я искал Истину в темной пещере. Нас много было, ищущих...
В пещерах, лесах, горах... Мы все приходили в мир, провозглашали свою
Правду, иных делали верховными жрецами, иных забивали камнями, распинали,
бросали в котлы с кипящим маслом... Я создавал правду для сильных и
свободных, был опьянен прошлыми победами... Но другой, который искал
Правду в пустыне, придумал утешение для слабых и нищих духом, для калек,
уродов и рабов... Когда я вышел со своими идеями, оказалось, что я
опоздал, страшно опоздал...
-- Навеки?
-- Шестьсот лет, Табити! Через каждые шестьсот лет в мир приходит
пророк с новым учением и становится богом. Первый, Лосиха, пророк охоты,
царевич из мелкого царства на юге, плотник из Назарета... Последним был
погонщик верблюдов на жарком востоке. У него учение молодое, сильное,
злое, но и учение рабов присобачили короли Запада: объявили войну молодому
богу. Так что, не поверишь, но мы с этим молодым рыцарем возвращаемся с
первых войн, когда дерутся не за земли, рабов или богатства, а
схлестнулись сами боги!
После тяжелого молчания Табити снова подала голос. Теперь в нем было
непривычное для яростного огня страх и непонимание:
-- Но ты... из Старых? Почему ты здесь?
-- Болезнь не сломить, но надо помочь переболеть быстрее. И не
остаться роду людскому калекой. Тогда и вернем старые культы и древних
богов. Потому нам нужно как можно быстрее дойти и донести. Ты в состоянии
задержать их?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13