Он сказал, что понимает, что пугает меня. Но не отпустил. Он схватил меня за плечо своей огромной ручищей, большим и указательным пальцами впившись мне в ключицу. Если бы я попытался вырваться, хватка сделалась бы только крепче. Лишь когда я снова чуть не упал, от боли, он отпустил. Он сказал, что страх смешон, как чих или отрыжка, и что он научит меня с ним справляться. Я сказал: спасибо. Он потрепал меня по голове. Я мог дышать полной грудью. Мы запрыгнули в машину и направились в сторону палатки с буррито.
Внутри фургон Бобо шикарно отделан. Черная бархатная обшивка от пола до потолка. Специально для любителей дробовиков. Задняя часть обита промышленной резиной, чтобы любую грязь можно было просто смыть. Снаружи фургон кажется огромным, однако внутри не так уж много места, если только вы не лежите на полу, откуда кажется, что он простирается во все стороны в бесконечность, словно домик на дереве в детстве. С одной стороны имеется небольшое окошко, а с другой табличка: «УРА РЕЗНЕ» – отличная приманка для юных металлистов.
За рулем я, поэтому Бобо может всласть разглядывать мальчиков на улице. Все это странно, потому что вообще-то мальчики-проститутки – любимое лакомство Бобо. Каждый Божий день он тратит уйму времени, смакуя их и обсасывая, но потом вдруг, очухавшись, словно стыдится самого себя. Он заигрывает с ними и ведет себя по-детски, разыгрывает из себя милую добрую гориллу, а потом глядь – он уже трахает их во все дырки и тащит на бойню.
Вот что происходит каждое воскресенье в десять часов вечера: я сажусь за руль, и мы выезжаем на прогулку по городу, разглядывая мальчиков на улицах. Билл сидит на заднем сиденье, а Бобо – рядом со мной, на переднем, отбивая пальцами дробь на приборной панели. Бобо занят тем, что выбирает парнишку. Больше всего ему нравятся шестнадцатилетние брюнеты (но только прямоволосые, не кудрявые) без растительности на теле, разговорчивые, мускулистые и, само собой разумеется, с большим членом. Стоит такому парню залезть к нам в фургон, и на его жизни можно ставить крест. «Б…ский фургон!» – всегда говорят они мне, будто он мой. Раньше я отвечал: «Спасибо». А сейчас перестал. Они всегда с самого начала доверяют Бобо, потому что у него на животе растянулась надпись «Умри!»
– Ты, случаем, не спидонос? – всегда спрашивает Бобо.
– Иди к черту, конечно, нет! – всегда отвечают они и запрыгивают внутрь.
Если бы хоть один из них ответил, что он ВИЧ-инфицирован, счастливчик прожил бы дольше. Я трогаюсь. Билл выкрикивает: «Атас!» Валит парня лицом вниз, защелкивает на нем наручники и начинает ржать, словно слабоумный, которому не терпится в туалет. А потом снимает все на «Полароид». Я стараюсь вести себя бесстрастно, будто ничего не происходит: просто смотрю вперед. Но то, что происходит внутри фургона, – полное безумие. Билл говорит: «Мы намерены трахнуть тебя, а потом разрезать на мелкие кусочки вот этой штукой (показывает парню нож) или прострелить твою задницу вот этим (показывает пушку). Если б зависело от меня, я бы сначала прикончил тебя и только потом трахнул, но… Решения, решения… Оставь самое вкусное напоследок или просто нырни в море крови!» Я притворяюсь, что слушаю плейер, громкость выставлена на максимум. Я еду по трассе номер пять на север до Палмдейла – по одной и той же дороге из раза в раз. Бобо достает свой блокнот, протискивается назад и начинает зачитывать оттуда: «И снизошел на Бобо Господь и повелел: „Смири свой гнев резиновыми прокладками, дабы правда не сочилась из тебя наружу“». Для пущей выразительности он дает парню блокнотом по лбу. Созерцай принудительное спаривание и его необузданную ярость в присутствии роя разнузданных и озлобленных недоносков – и он тычет углом в глаз парню (тот голосит). Я съезжаю с авеню Эл и поворачиваю направо, в ущелье Клэкер, съезжаю на слякотную дорогу и еду до подножия холма, там всегда пустынно. Самоцитирование тем временем продолжается: «…и откатили они камень от родника в поле, и посмотрели, какая из этого вышла пое…нь. Теперь вы готовы к самому главному. Очиститься через ликование. Удалите ближнему печень. Принесите в жертву бездомного». Я останавливаю машину. Они выволакивают вопящего парня наружу. Я делаю радио погромче. Билл тащит его на цепи с накинутой на горло удавкой. Бобо выносит фонарик и войлочную сумку, полную инструментов. Если верить бумажнику, его зовут Томас Хамфри. Они заходят за большой валун. Обычно все занимает две или три песни.
Я просто сижу. Я ни к кому ни разу и пальцем не притронулся. Иначе потом чувствовал бы себя отвратительно. Так что, уважаемый детектив Костоправ, если вы утверждаете, что Билл и Бобо – животные, я процитирую вам слова Судзуки: «Пастуху не следует пытаться властвовать над стадом; животные лишь будут несчастными и восстанут. Вместо этого пусть он приведет стадо на большой луг, и они будут пастись, как им должно». Именно так и обстоят дела. Бобо и Билл жуют свою жвачку по ту сторону валуна.
Кино: мне бы хотелось арендовать у своей сестры кусок земли в Орегоне (за ноль долларов) и построить там себе чудесный маленький домик. Все жилое помещение будет сплошным зеленым парником. Всего одна комната. Никаких посторонних вещей – лишь матрац, чтобы спать, и повсюду растения, покачивающиеся в гармонии и касающиеся своими мягкими листьями моих ушей каждый раз, когда я поверну голову.
А это не кино: они возвращаются, хихикая и тяжело дыша. Все в крови. Я выключаю радио как раз на песне «Бисти Бойз» «Отсоси и поцелуй». Их лица забрызганы кровью. И пахнет от них серой и сыром. Они начинают описывать мне все в подробностях: какой звук издало тело после первого серьезного надреза, как напряжение переросло в панику. Билл отрезал парню два пальца и засунул их ему в нос. Сообщив это, он вынул остальные из своего кармана и спросил: «Не нужны?» Он также рассказал, что на вкус кровь похожа на коктейль с томатным соком. Он ставит альбом «Кто следующий?» группы «Ху» и затягивает песню «Борис-паук».
Мы все проголодались. Буррито. Мне не нужно спрашивать, я и так знаю. Я еду прямо к «Покито Мае», моей любимой палатке. Они ждут в фургоне, а я делаю заказ. Одно и то же каждый раз. Три буррито-асада, три карнитос-тако и один тамале для Бобо. Затем я прохожу в винную лавку и покупаю ящик пива и два пакета чипсов – один с приправой «начо», один с обычным вкусом.
Бобо погрузился в молчание, он почти в коме. Обычно он постоянно командует: поверни налево, притормози, остановись. Билл интересуется у Бобо, не хочет ли тот чипсов. Но тот отворачивается и сидит, уставившись в окно. Мы заканчиваем есть и едем дальше. Билл пытается выразить свои переживания:
«Мне бы хотелось казнить кого-нибудь на электрическом стуле. Посмотреть, как он будет извиваться под напряжением в тысячу вольт. Знаешь, мы ведь давно уже никого по-настоящему не мучили. По-твоему, я балуюсь? Сейчас все стало происходить слишком быстро. Раз-два, и они уже готовы. Впрочем, может, мне просто раньше казалось, что все было дольше. Пытка требует терпения и предварительного плана, чтобы вылиться во что-то стоящее. Нам необходима вода, или стартовый пистолет, или дерьмо, чтобы разбудить их и держать в сознании до самого конца. Мы слишком гонимся за сиюминутными удовольствиями. И еще: мы превращаемся в уличное хулиганье. В пустынных крыс. Помнишь, что мы вытворяли в школьном сортире?»
Прихожу в себя. На дворе июль, среда или четверг – точно не могу сказать. Американский банк показывает, что сейчас 12:46,25 градусов тепла. На небе молния. Но не шаровая, а просто гигантские вспышки света тут и там. В лобовое стекло ударила одна-единственная капля дождя. Других нет. Так что я решаю не включать дворники. Билл продолжает: «С другой стороны, нет ничего приятнее, чем грамотное обезглавливание. Холодная чистота лезвия. Ого, посмотри на этого клубного очаровашку. Из него вышел бы отличный бифштекс. Притормози».
Я повинуюсь. Бобо откидывается на сиденье. Билл подается вперед, ложится животом на колени Бобо и высовывает голову из окошка, словно жираф:
– Простите, вы не знаете, как добраться отсюда до Волшебной Горы?
– Знаю, – отвечает парень, – только это далековато будет. Вы, ребята, потерялись?
На нем мешковатые джинсы и черная футболка, оттянутая назад, так что нам виден его голый живот. У него черные волосы, много прыщей, и ему, вероятно, лет семнадцать. А может быть, и двадцать пять, трудно сказать.
– Да, мы не очень представляем, где находимся. Куда мы заехали? – Билл всовывает и высовывает свою голову из окошка в псевдобеспокойстве.
Рот парнишки приоткрывается. Он вроде улыбается, но выглядит обескуражено. Наконец смеется, а потом говорит: «И?»
– Может, прокатишься с нами? – спрашивает Билл своим невинным голоском. – Мой отец… (он целует Бобо в лоб, на что Бобо никак не реагирует)… разрешит выпить пива и заплатит за всех.
– Звучит заманчиво. Тогда я залезаю внутрь?
Попался. Он залезает в фургон.
ПОЖАЛУЙСТА, ОКАЖИСЬ ПОЛИЦЕЙСКИМ. Я так больше не могу. Давай ты будешь Костоправом. И пристрелишь их. Мне так хочется спать.
БУДУЩЕЕ
СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ МЕНЯ ни с того ни с сего посетило вдохновение. Я сидел в кино и смотрел, как Эррол Флинн вытворяет всякие штуки на экране, как меня вдруг осенило. Я подумал: моя покойная жена-она, конечно, мертва, но ей совершенно не обязательно оставаться мертвой. Побыла и хватит. А теперь я могу вернуть ее обратно. Ни всякими там фокус-покусами, а самой настоящей свиной кровью.
Я сделаю много-много отверстий в ее артериях, и вся бальзамическая жидкость вытечет из нее. Тогда я смогу влить на ее место свиную кровь. Уверен, это сработает. А потом я подсоединю ее вены к своим, и это поможет ей вернуться к жизни.
Таковы мои установки. Я также намерен заняться строительным бизнесом и перевозками. Мои такси будут возить людей по всей Америке по самым низким тарифам. В мои машины будет влезать больше народу, чем в восемь поездов, вместе взятых, и они будут в два раза быстрее ракет. Еще я надстрою три дополнительных этажа к нашему дому, и это будет зона отдыха. Я представляю себе, как там разместится кинотеатр, теннисный корт, кегельбан и плавательный бассейн. И надо будет обязательно оставить немного места для того, чтобы и жена могла там что-то разместить. По своему усмотрению.
Я определенно самый умный мужчина на земле. Целую неделю я был трупом с дыркой от пулевого ранения в сердце. Так что теперь меня ничто не остановит, разве что сокрушительный удар молотком по черепушке.
Сын будет помогать мне в моем предприятии, хотя сейчас он и не в состоянии думать ни о чем, кроме танцующих в космосе планет.
НАСТОЯЩЕЕ
СЫН СЧИТАЕТ, РАЗ ЕГО МАТЬ УМЕРЛА, мы должны зарыть ее в землю. Несмотря на то что мы еще не все испробовали. Она мертва. Это правда. Однако нельзя утверждать на сто процентов, что мы испробовали все способы вернуть ее к жизни. Этот мир – скользкое место. Грязное и вводящее в заблуждение. Смерть почему-то представляется трассой с односторонним движением, но кто сказал, что невозможно попытаться проскочить в обратном направлении, когда на дороге мало транспорта.
В некотором смысле мне понятно желание сына поскорее похоронить мать, прежде чем она начнет разлагаться. Однако неприятных моментов не всегда возможно избежать, особенно если речь идет о сохранении жизни. Мальчику привили правильные взгляды на жизнь: мы должны класть мертвецов в землю и удерживать их духовную сущность – нежно, но крепко. Или они – нашу. А отсутствие тела может привести к неожиданному развитию отношений. Постоянный звон в ушах. Земля, по которой ходишь, станет постоянным укором. А во сне разыгрываются новые варианты событий. Всем известно, как привидение или целая их банда могут зависнуть у вас над кроватью, мешая вам спать. Они спускают воду в туалете, щиплют вас за ляжки или примеряют вашу одежду. Как только привидение привыкает к своей новой ипостаси, у него тут же появляется набор вполне привычных человеческих качеств. Например, призрак женщины начинает завывать все чаще и чаще и становиться непредсказуемым. Она начинает требовать внимания, а когда получает его, естественно, делает вид, что вы не существуете.
То, что мы не можем закопать в землю, мы сжигаем. Люди боготворят пепел или хотя бы утешаются маленькой мрачноватого вида урной. Можете мне поверить: уж я-то знаю законы и традиции нашего общества, Наша беда в том, что нам не разрешается хоронить своих мертвых. Гражданам нельзя хоронить своих родных без посторонних, в приватной обстановке. Самый горестный момент в жизни выставляется на публику и обходится в кругленькую сумму. В здешних краях принято заранее договариваться с гробовщиками обо всех посмертных процедурах. В нашем городе этими делами заправляет семейка неотесанных ирландцев. Их контора называется «Калахан и сыновья». Все как один пропойцы. Хоронят всех подряд. У них монополия на мертвецов. Так что в некотором смысле мой сын экономит мне кучу денег. 1568 долларов и девяносто центов, если быть точным. Мне не нравится мысль, что кто-то, кроме меня, будет раздевать мою жену. А потом еще и обмывать, одевать во что-то красивое и возвращать на ее лицо улыбку. Мы в состоянии сами выкопать яму и упокоить ее с миром, но если нас поймают за этим занятием, мы отправимся прямиком в тюрьму. Они даже могут решить, что мы ее убили, до тех пор пока врач не даст заключения о причинах ее смерти. В больницах к пациентам относятся как к мебели. Лично я – последователь Научной церкви Христа. Материя иллюзорна и бренна. Она – смертная ошибка мира. Моя жена умерла своей смертью, в кресле. Дух же есть непреходящая истина. Вот что ей нужно в данный момент-моя концентрация, а вовсе не вызов врача на дом. Любовь всегда должна и будет удовлетворять наши потребности. Я бы чувствовал себя, словно кто-то высыпал пачку соли в мою окровавленную глазницу.
ОДНАЖДЫ Я САМ УБИЛ человека, который копал яму. Незнакомца. Я был пьян. Увидел, что он копает. Меня это разозлило. Не знаю почему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41