https://wodolei.ru/catalog/mebel/Opadiris/
Он вышел из игры победителем. Аксел был прав: законы действительно ничего не значили и были вымыслом, оторванным от реальности. Но истинная сила – как раз в умении им следовать и, не нарушая их, создавать что-то ценное. Пока Аксел распространял по миру наркотическую чуму, менял женщин и повесил на себя убийство, Эгон обогащал мировую науку, тем самым совершая что-то полезное, вместе с Адриенной думая о покупке домика во Франции, о ребенке. Сбылось сказанное тогда в лагере Ла-Роша: Эгон стал геологом, а Аксел – неудачником. Аксел умрет или до конца дней угодит за решетку.
* * *
Аксел выжил, а спустя полгода после того, как он оправился от ранений, состоялся суд. Эгон был на суде. Среди присутствовавших оказалась масса старых знакомых: великан Бобби, два-три мужчины из кафе, Ренэ из «Грима», а на скамейке для прессы сидел Михил Полак, журналист, с которым он иногда беседовал в «Гриме», написавший в то время статью о торговле людьми.
Когда в зал привели Аксела, Эгон заметил, что тот хромает. Женщина в первом ряду встала, и они наспех обнялись. Стражи порядка, по-видимому, это позволяли. Аксел искал глазами знакомые лица и несколько раз дружески кивнул в сторону публики. Когда же увидел Эгона, от радости и удивления его лицо расплылось в улыбке.
По реакции зала Эгон понял, что противники Аксела и убитого Питье сформировали два отдельных блока, сидевших по разные стороны от прохода, и что он, сам того не подозревая, занял место среди сторонников Аксела. Без слов было ясно, что цепь, связавшая две группировки, прочнее, чем сама смерть, которая их сейчас разъединяла; они выступали против чистеньких, приодетых граждан за столом, чьи ничтожные правила были так же смехотворны в сравнении с их – настоящим – законом, как прогноз погоды в сравнении с самой погодой. Простодушие судьи, пришедшего в изумление оттого, что во время тренировки в спортзале необходимо иметь при себе пистолет, вызвало всеобщее злорадство.
Один за другим они давали ложные показания о партиях гашиша, о которых якобы и слыхом не слыхивали, о кораблях, собственниками которых не являлись, об оружии, случайно оказавшемся в карманах их брюк. Все они были продавцами, владельцами спортивных клубов и кафе, автослесарями. Среди них не было ни держателей борделей, ни телохранителей, ни торговцев наркотиками. Они были настолько пусты, что пули должны были проходить сквозь них навылет. Алберта Спралинкса, раненого друга Питье де Нейве, в их кругах называли Гребешком. У них у всех были эдакие уменьшительно-ласкательные прозвища, которые как бы еще больше оттеняли их зловещий облик. Интересно, сколько всего убийств они могли бы совершить сообща? Посреди этой всепоглощающей лжи Аксел чувствовал себя как рыба в воде, будто это было частью его работы – периодически появляться на судебных заседаниях и наблюдать за разыгрывающимся на его глазах спектаклем.
Все выглядело настолько рутинным, что Эгон ужаснулся, когда обвинитель вдруг потребовал от судьи девять лет тюрьмы.
Девять лет!
Аксел кивнул и был выведен из зала.
Эгон покидал здание суда в состоянии подавленности. Лишь спустя какое-то время он понял почему. Дело было в той женщине. Он ожидал увидеть полногрудую шлюху, всю в губной помаде, а вместо нее обнаружил благовоспитанную особу с приятными манерами, не слишком молодую, но весьма привлекательную. Она знала, в каком мире крутится Аксел, и, надо полагать, мирилась с этим. Когда-то Эгон отказался от экспедиции в Суринам и Бразилию, потому что не хотел на четыре месяца покидать Адриенну. Ей же придется ждать годы, пока Аксел выйдет из тюрьмы.
Профессорское место, на которое рассчитывал Эгон, досталось другому. Он был разочарован, но продолжал писать рецензии на книги в научные журналы, составил вместе с коллегой брошюру по геологии для средней школы, брал больше часов. И хотя предмет, который он преподавал, мало у кого вызывал интерес, он радовался, что школа, с тех пор как он устроился туда на работу, выпускала гораздо больше студентов геологии, чем раньше.
Уже много лет в нем зрел этот вопрос, и неоднократно он прокручивал в голове разговор, который за этим последует.
– Ты меня любишь? – спросил он.
– Да.
– Меня, Эгона Вахтера?
– Да.
– Тогда ты не захочешь, чтобы я это сделал. Потому что тогда я больше не буду Эгоном Вахтером. Эгон Вахтер – геолог, который еще в детстве почувствовал в себе эту страсть, оставшуюся с ним навсегда. Лишить его этой страсти невозможно, не превратив в того, кем он не является. Не важно, хороший ли он геолог и сделал ли он успешную карьеру. Он такой, какой есть. Тот, кто хочет любить Эгона Вахтера, должен это принять, даже если он простой учитель географии, который ставит оценки, не влияющие на аттестат, и даже если он внес лишь крупицу знаний в науку о Земле.
– Я подумаю об этом, – сказала Адриенна.
Наказание, назначенное Акселу, растаяло, как снег под лучами солнца. Его осудили на шесть лет, после апелляции хотели дать четыре, но в результате сошлись на трех, а спустя несколько месяцев освободили досрочно за хорошее поведение. Если вычесть время, проведенное в больнице, то убийство человека стоило ему в общей сложности меньше полутора лет.
Перестрелка превратила его в знаменитость. Не только благодаря его прошлому, но и потому что он слыл реформатором голландского преступного мира, возглавляя экстремистскую организацию, охватывающую более десяти стран, с оборотом в сотни миллионов долларов. Журналист Михил Полак приписывал ему целую серию убийств. Аксел подал на Полака в суд, но проиграл.
Даже если только четвертая часть из всего о нем написанного была правдой… Эгон с омерзением читал о разделении власти, запугивании, приговорах, отпиленных ногах и отрубленных членах – мир неписаных законов и наказаний, ад, перенесенный из фильмов в реальность, в котором Аксел сейчас был королем.
Среди всей этой гнусности Эгона больше всего шокировала одна история: первое убийство, заказанное Акселом много лет назад. Двое мужчин вошли в переполненный ресторан и убили мирно ужинавшего человека. Эгон вспомнил тот случай; подобное было тогда новым явлением для Голландии, и о нем подробно рассказывали все газеты. По записной книжке Эгон уточнил, когда именно Аксел отвез его в Бельгию – оказалось, через две недели после убийства.
Жутко и невероятно: мальчик, который в роскошном саду Юренн ораторствовал о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной; мальчик, которому Эгон объяснял, как взрываются звезды при соприкосновении с рукой любимой девушки; мальчик, в котором еще был жив смельчак, забравшийся на солонки в лагере, – этот мальчик мог приказать своему вассалу убить человека.
После проигранного судебного дела Аксел больше не связывался с прессой. Он не прятался – наоборот, был постоянно на виду. Он никогда не уделял особого внимания одежде и теперь построил на этом свой имидж. Имея возможность позволить себе все, он тем не менее ходил по городу небритый, в стоптанных кроссовках и выцветшем плаще – королевской мантии, которая как раз и демонстрировала его богатство и его одиночество – удел всех королей. Его телохранители, однако, носилидорогие костюмы. Он по-прежнему хромал, отчего выглядел еще более устрашающе. По телу бежали мурашки, когда ты натыкался на это смертоносное чучело. Его знали все – для широкой публики он являлся единственным убийцей, которого можно лицезреть живьем.
Эгон тоже видел его пару раз. При этом ему хотелось настроиться на сентиментальный лад, подумать о мальчике из Ла-Роша, утратившем свою невинность, хотя уже тогда Аксел был подонком. Эгон быстро сворачивал на боковую улицу или заходил в магазин, чтобы избежать встречи. Но однажды в булочной, где он покупал бутерброд, кто-то сжал его плечо. Обернувшись, он увидел перед собой горящие голубые глаза Аксела.
– Что было в тех солонках? – спросил Аксел.
– Ничего, – ответил Эгон.
– Ничего, – кивнул Аксел. – У нас все в порядке, а? Так держать. – И пошел дальше под прицельными взглядами всех посетителей магазина.
Настанет день, думал Эгон, когда на первой полосе газет появится его фотография: Аксел, изрешеченный пулями, с открытым ртом, свешивается из машины. Но газеты напечатали лишь его свадебную фотографию с той миловидной женщиной из зала суда. Ее звали Ими. У них были дети, они жили в самом дорогом районе, и Аксел по-прежнему ходил в лохмотьях, спокойный и невозмутимый. Однажды взорвалась машина, в которой он, по-видимому, должен был находиться, – убили его телохранителя Бобби, а он остался цел и невредим. Он посещал галереи, покупал картины, участвовал в крупной регате. В Ратанакири арестовали голландского предпринимателя Херберта Доорненбоса, обнаружив у него в двойном дне чемодана несколько килограммов героина. Газеты писали о смертной казни и возможной причастности к этому Аксела ван де Графа. А Аксел сидел на скамейке в парке и смотрел, как его дочка кормит уток.
Как-то раз Адриенна вошла к Эгону в кабинет.
– Мне надо с тобой поговорить, – сказала она, присев на старый диван, заваленный бумагами, книгами и контрольными работами, которые еще предстояло проверить. – Что ты думаешь о наших отношениях?
Доорненбоса приговорили к смертной казни. Он подал на апелляцию, но мера пресечения осталась прежней. Доорненбос заявил, что не будет просить о помиловании.
Эгон купил маленькую квартиру в спальном районе и попробовал устроиться на полную ставку. Однако к тому времени географию исключили из числа обязательных предметов, а для нефтяных компаний он уже был слишком стар. Директор школы, где он работал, предложил ему преподавать еще и испанский, что не составило бы для него никакого труда. Но Эгон отказался – он был геологом.
В газете он прочитал статью об американской экспедиции археологов, антропологов и биологов на плато Рорайма, на юго-востоке Бразилии, близ Венесуэлы и Гайаны, одну из самых недоступных территорий в мире. Рорайма! Желание участвовать в экспедиции было таким же сильным, как юношеская тяга к геологии. О плато Рорайма он читал еще давно, в самой первой книжке по геологии – одна из старейших формаций на земле, образовавшаяся около миллиарда лет назад. Наверняка там тоже было геологическое окно, как в Юреннских пещерах. У него закружилась голова, когда он представил себе, в какие умопомрачительные тайны можно проникнуть через такое окно. Эта черная дыра во времени была возвратом в прошлое, возвратом на миллиард лет назад!
В статье ничего не говорилось об участии в экспедиции геологов, и он тут же написал письмо в Америку. Ответ пришел незамедлительно: за сорок тысяч гульденов он мог купить себе участие в экспедиции.
Его банк не захотел увеличить ему ипотечный кредит, а журналы не проявили интереса к его идеям. В голове пульсировала фраза, брошенная Акселом тогда в магазине: «У нас все в порядке?» Он имел в виду: «У меня-то все в порядке, а ты – простофиля». Эти роли были распределены еще на перроне центрального вокзала: он был свидетелем триумфа Аксела, мерой его правоты.
Аксел перетрахал всю Голландию, наверняка продолжая заниматься этим и по сей день. В то же время он был женат на Ими, сияющей от счастья на семейной фотографии. Эгон посвятил Адриенне четырнадцать лет, Аксел – несколько минут, но до последнего момента тот случай в «Гриме» оставался для нее увлекательным приключением, о котором она с удовольствием вспоминала. Эгон служил науке, Аксел – самому себе. Эгон никому не причинил зла, Аксел же доводил до отчаяния лагерных вожатых, убивал людей, плодил наркоманов, привел Доорненбоса на эшафот. Аксел пользовался славой и был сказочно богат, в то время как Эгон не мог раздобыть пары тысяч гульденов, чтобы совершить путешествие своей мечты.
Если ты подонок, мир лежит у твоих ног. Аксел был прав: образованность – лишь внешний лоск, который объединяет трусов и защищает их от истинных хозяев этого мира, тех, кто хватает все без разбора.
Лишь один закон действительно имеет силу – закон Аксела.
«Я признаю, что проиграл, – думал Эгон. – Аксел выиграл».
Эгон занялся подсчетами. Героин, который нашли у Доорненбоса, тянул как минимум миллионов на пять. Сколько, интересно, получал курьер, доставляющий такой груз? Один процент – это уже пятьдесят тысяч. Пусть даже меньше – все равно хватило бы на поездку с американцами. Он вспомнил об исчезновении Фризо и Хилденгонде, о том предложении, которое в свое время сделал ему Аксел, и пожалел, что тогда им не воспользовался. Сейчас все обстояло гораздо серьезнее – тебя ждала гильотина. Потрясающая авантюра – смерть или геологическая экспедиция!
Доорненбосу назначили день казни. Эгон кожей чувствовал страх, обуявший этого человека, горечь его одиночества в камере, вдали от всего, что было ему дорого и знакомо. В то же самое время он представлял себе, какую радость испытывал Доорненбос, когда отказался от добропорядочности и наслаждался своим бесстрашием, прогуливаясь по Ратанаку со смертоносным грузом, – все это смахивало на хулиганство. То же самое испытывала и Адриенна, когда поднималась с Акселом в его комнату.
Только представь себе: Ратанакири!
Уже одно только это!
3
Ум Пен
Спустя две недели после обнаружения трупов двух иностранцев на парковке близ аэропорта Ратанака, столицы Ратанакири, в другом конце города, в районе Рассей Кео, где в больших прудах разводили рыбу, появился голландский журналист.
Пруды были изрезаны глинистыми насыпями, на которых росли невысокие пальмы. Идиллическая зелень манговых деревьев на том берегу, казалось, скрывала виллы миллионеров, но жители Рассей Кео обитали со своими семьями в свайных хижинах размером с пляжную будку. Вдоль хижин были прорыты канавы с водой, по которым, подвернув штанины или саронг, то и дело шлепали люди. Перед каждым домом стоял глиняный кувшин, предназначенный для сбора питьевой воды. Спрос на водопроводную воду, газ, электричество, а также на счастье принимал здесь абсурдные формы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
* * *
Аксел выжил, а спустя полгода после того, как он оправился от ранений, состоялся суд. Эгон был на суде. Среди присутствовавших оказалась масса старых знакомых: великан Бобби, два-три мужчины из кафе, Ренэ из «Грима», а на скамейке для прессы сидел Михил Полак, журналист, с которым он иногда беседовал в «Гриме», написавший в то время статью о торговле людьми.
Когда в зал привели Аксела, Эгон заметил, что тот хромает. Женщина в первом ряду встала, и они наспех обнялись. Стражи порядка, по-видимому, это позволяли. Аксел искал глазами знакомые лица и несколько раз дружески кивнул в сторону публики. Когда же увидел Эгона, от радости и удивления его лицо расплылось в улыбке.
По реакции зала Эгон понял, что противники Аксела и убитого Питье сформировали два отдельных блока, сидевших по разные стороны от прохода, и что он, сам того не подозревая, занял место среди сторонников Аксела. Без слов было ясно, что цепь, связавшая две группировки, прочнее, чем сама смерть, которая их сейчас разъединяла; они выступали против чистеньких, приодетых граждан за столом, чьи ничтожные правила были так же смехотворны в сравнении с их – настоящим – законом, как прогноз погоды в сравнении с самой погодой. Простодушие судьи, пришедшего в изумление оттого, что во время тренировки в спортзале необходимо иметь при себе пистолет, вызвало всеобщее злорадство.
Один за другим они давали ложные показания о партиях гашиша, о которых якобы и слыхом не слыхивали, о кораблях, собственниками которых не являлись, об оружии, случайно оказавшемся в карманах их брюк. Все они были продавцами, владельцами спортивных клубов и кафе, автослесарями. Среди них не было ни держателей борделей, ни телохранителей, ни торговцев наркотиками. Они были настолько пусты, что пули должны были проходить сквозь них навылет. Алберта Спралинкса, раненого друга Питье де Нейве, в их кругах называли Гребешком. У них у всех были эдакие уменьшительно-ласкательные прозвища, которые как бы еще больше оттеняли их зловещий облик. Интересно, сколько всего убийств они могли бы совершить сообща? Посреди этой всепоглощающей лжи Аксел чувствовал себя как рыба в воде, будто это было частью его работы – периодически появляться на судебных заседаниях и наблюдать за разыгрывающимся на его глазах спектаклем.
Все выглядело настолько рутинным, что Эгон ужаснулся, когда обвинитель вдруг потребовал от судьи девять лет тюрьмы.
Девять лет!
Аксел кивнул и был выведен из зала.
Эгон покидал здание суда в состоянии подавленности. Лишь спустя какое-то время он понял почему. Дело было в той женщине. Он ожидал увидеть полногрудую шлюху, всю в губной помаде, а вместо нее обнаружил благовоспитанную особу с приятными манерами, не слишком молодую, но весьма привлекательную. Она знала, в каком мире крутится Аксел, и, надо полагать, мирилась с этим. Когда-то Эгон отказался от экспедиции в Суринам и Бразилию, потому что не хотел на четыре месяца покидать Адриенну. Ей же придется ждать годы, пока Аксел выйдет из тюрьмы.
Профессорское место, на которое рассчитывал Эгон, досталось другому. Он был разочарован, но продолжал писать рецензии на книги в научные журналы, составил вместе с коллегой брошюру по геологии для средней школы, брал больше часов. И хотя предмет, который он преподавал, мало у кого вызывал интерес, он радовался, что школа, с тех пор как он устроился туда на работу, выпускала гораздо больше студентов геологии, чем раньше.
Уже много лет в нем зрел этот вопрос, и неоднократно он прокручивал в голове разговор, который за этим последует.
– Ты меня любишь? – спросил он.
– Да.
– Меня, Эгона Вахтера?
– Да.
– Тогда ты не захочешь, чтобы я это сделал. Потому что тогда я больше не буду Эгоном Вахтером. Эгон Вахтер – геолог, который еще в детстве почувствовал в себе эту страсть, оставшуюся с ним навсегда. Лишить его этой страсти невозможно, не превратив в того, кем он не является. Не важно, хороший ли он геолог и сделал ли он успешную карьеру. Он такой, какой есть. Тот, кто хочет любить Эгона Вахтера, должен это принять, даже если он простой учитель географии, который ставит оценки, не влияющие на аттестат, и даже если он внес лишь крупицу знаний в науку о Земле.
– Я подумаю об этом, – сказала Адриенна.
Наказание, назначенное Акселу, растаяло, как снег под лучами солнца. Его осудили на шесть лет, после апелляции хотели дать четыре, но в результате сошлись на трех, а спустя несколько месяцев освободили досрочно за хорошее поведение. Если вычесть время, проведенное в больнице, то убийство человека стоило ему в общей сложности меньше полутора лет.
Перестрелка превратила его в знаменитость. Не только благодаря его прошлому, но и потому что он слыл реформатором голландского преступного мира, возглавляя экстремистскую организацию, охватывающую более десяти стран, с оборотом в сотни миллионов долларов. Журналист Михил Полак приписывал ему целую серию убийств. Аксел подал на Полака в суд, но проиграл.
Даже если только четвертая часть из всего о нем написанного была правдой… Эгон с омерзением читал о разделении власти, запугивании, приговорах, отпиленных ногах и отрубленных членах – мир неписаных законов и наказаний, ад, перенесенный из фильмов в реальность, в котором Аксел сейчас был королем.
Среди всей этой гнусности Эгона больше всего шокировала одна история: первое убийство, заказанное Акселом много лет назад. Двое мужчин вошли в переполненный ресторан и убили мирно ужинавшего человека. Эгон вспомнил тот случай; подобное было тогда новым явлением для Голландии, и о нем подробно рассказывали все газеты. По записной книжке Эгон уточнил, когда именно Аксел отвез его в Бельгию – оказалось, через две недели после убийства.
Жутко и невероятно: мальчик, который в роскошном саду Юренн ораторствовал о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной; мальчик, которому Эгон объяснял, как взрываются звезды при соприкосновении с рукой любимой девушки; мальчик, в котором еще был жив смельчак, забравшийся на солонки в лагере, – этот мальчик мог приказать своему вассалу убить человека.
После проигранного судебного дела Аксел больше не связывался с прессой. Он не прятался – наоборот, был постоянно на виду. Он никогда не уделял особого внимания одежде и теперь построил на этом свой имидж. Имея возможность позволить себе все, он тем не менее ходил по городу небритый, в стоптанных кроссовках и выцветшем плаще – королевской мантии, которая как раз и демонстрировала его богатство и его одиночество – удел всех королей. Его телохранители, однако, носилидорогие костюмы. Он по-прежнему хромал, отчего выглядел еще более устрашающе. По телу бежали мурашки, когда ты натыкался на это смертоносное чучело. Его знали все – для широкой публики он являлся единственным убийцей, которого можно лицезреть живьем.
Эгон тоже видел его пару раз. При этом ему хотелось настроиться на сентиментальный лад, подумать о мальчике из Ла-Роша, утратившем свою невинность, хотя уже тогда Аксел был подонком. Эгон быстро сворачивал на боковую улицу или заходил в магазин, чтобы избежать встречи. Но однажды в булочной, где он покупал бутерброд, кто-то сжал его плечо. Обернувшись, он увидел перед собой горящие голубые глаза Аксела.
– Что было в тех солонках? – спросил Аксел.
– Ничего, – ответил Эгон.
– Ничего, – кивнул Аксел. – У нас все в порядке, а? Так держать. – И пошел дальше под прицельными взглядами всех посетителей магазина.
Настанет день, думал Эгон, когда на первой полосе газет появится его фотография: Аксел, изрешеченный пулями, с открытым ртом, свешивается из машины. Но газеты напечатали лишь его свадебную фотографию с той миловидной женщиной из зала суда. Ее звали Ими. У них были дети, они жили в самом дорогом районе, и Аксел по-прежнему ходил в лохмотьях, спокойный и невозмутимый. Однажды взорвалась машина, в которой он, по-видимому, должен был находиться, – убили его телохранителя Бобби, а он остался цел и невредим. Он посещал галереи, покупал картины, участвовал в крупной регате. В Ратанакири арестовали голландского предпринимателя Херберта Доорненбоса, обнаружив у него в двойном дне чемодана несколько килограммов героина. Газеты писали о смертной казни и возможной причастности к этому Аксела ван де Графа. А Аксел сидел на скамейке в парке и смотрел, как его дочка кормит уток.
Как-то раз Адриенна вошла к Эгону в кабинет.
– Мне надо с тобой поговорить, – сказала она, присев на старый диван, заваленный бумагами, книгами и контрольными работами, которые еще предстояло проверить. – Что ты думаешь о наших отношениях?
Доорненбоса приговорили к смертной казни. Он подал на апелляцию, но мера пресечения осталась прежней. Доорненбос заявил, что не будет просить о помиловании.
Эгон купил маленькую квартиру в спальном районе и попробовал устроиться на полную ставку. Однако к тому времени географию исключили из числа обязательных предметов, а для нефтяных компаний он уже был слишком стар. Директор школы, где он работал, предложил ему преподавать еще и испанский, что не составило бы для него никакого труда. Но Эгон отказался – он был геологом.
В газете он прочитал статью об американской экспедиции археологов, антропологов и биологов на плато Рорайма, на юго-востоке Бразилии, близ Венесуэлы и Гайаны, одну из самых недоступных территорий в мире. Рорайма! Желание участвовать в экспедиции было таким же сильным, как юношеская тяга к геологии. О плато Рорайма он читал еще давно, в самой первой книжке по геологии – одна из старейших формаций на земле, образовавшаяся около миллиарда лет назад. Наверняка там тоже было геологическое окно, как в Юреннских пещерах. У него закружилась голова, когда он представил себе, в какие умопомрачительные тайны можно проникнуть через такое окно. Эта черная дыра во времени была возвратом в прошлое, возвратом на миллиард лет назад!
В статье ничего не говорилось об участии в экспедиции геологов, и он тут же написал письмо в Америку. Ответ пришел незамедлительно: за сорок тысяч гульденов он мог купить себе участие в экспедиции.
Его банк не захотел увеличить ему ипотечный кредит, а журналы не проявили интереса к его идеям. В голове пульсировала фраза, брошенная Акселом тогда в магазине: «У нас все в порядке?» Он имел в виду: «У меня-то все в порядке, а ты – простофиля». Эти роли были распределены еще на перроне центрального вокзала: он был свидетелем триумфа Аксела, мерой его правоты.
Аксел перетрахал всю Голландию, наверняка продолжая заниматься этим и по сей день. В то же время он был женат на Ими, сияющей от счастья на семейной фотографии. Эгон посвятил Адриенне четырнадцать лет, Аксел – несколько минут, но до последнего момента тот случай в «Гриме» оставался для нее увлекательным приключением, о котором она с удовольствием вспоминала. Эгон служил науке, Аксел – самому себе. Эгон никому не причинил зла, Аксел же доводил до отчаяния лагерных вожатых, убивал людей, плодил наркоманов, привел Доорненбоса на эшафот. Аксел пользовался славой и был сказочно богат, в то время как Эгон не мог раздобыть пары тысяч гульденов, чтобы совершить путешествие своей мечты.
Если ты подонок, мир лежит у твоих ног. Аксел был прав: образованность – лишь внешний лоск, который объединяет трусов и защищает их от истинных хозяев этого мира, тех, кто хватает все без разбора.
Лишь один закон действительно имеет силу – закон Аксела.
«Я признаю, что проиграл, – думал Эгон. – Аксел выиграл».
Эгон занялся подсчетами. Героин, который нашли у Доорненбоса, тянул как минимум миллионов на пять. Сколько, интересно, получал курьер, доставляющий такой груз? Один процент – это уже пятьдесят тысяч. Пусть даже меньше – все равно хватило бы на поездку с американцами. Он вспомнил об исчезновении Фризо и Хилденгонде, о том предложении, которое в свое время сделал ему Аксел, и пожалел, что тогда им не воспользовался. Сейчас все обстояло гораздо серьезнее – тебя ждала гильотина. Потрясающая авантюра – смерть или геологическая экспедиция!
Доорненбосу назначили день казни. Эгон кожей чувствовал страх, обуявший этого человека, горечь его одиночества в камере, вдали от всего, что было ему дорого и знакомо. В то же самое время он представлял себе, какую радость испытывал Доорненбос, когда отказался от добропорядочности и наслаждался своим бесстрашием, прогуливаясь по Ратанаку со смертоносным грузом, – все это смахивало на хулиганство. То же самое испытывала и Адриенна, когда поднималась с Акселом в его комнату.
Только представь себе: Ратанакири!
Уже одно только это!
3
Ум Пен
Спустя две недели после обнаружения трупов двух иностранцев на парковке близ аэропорта Ратанака, столицы Ратанакири, в другом конце города, в районе Рассей Кео, где в больших прудах разводили рыбу, появился голландский журналист.
Пруды были изрезаны глинистыми насыпями, на которых росли невысокие пальмы. Идиллическая зелень манговых деревьев на том берегу, казалось, скрывала виллы миллионеров, но жители Рассей Кео обитали со своими семьями в свайных хижинах размером с пляжную будку. Вдоль хижин были прорыты канавы с водой, по которым, подвернув штанины или саронг, то и дело шлепали люди. Перед каждым домом стоял глиняный кувшин, предназначенный для сбора питьевой воды. Спрос на водопроводную воду, газ, электричество, а также на счастье принимал здесь абсурдные формы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18