Ленин?
Картинка исчезла сразу, и это была не столько картинка, сколько игра воображения – эффект, который только оттенил историю носа и неожиданно взволновал зрителя. Каким-то образом намек на реальную историческую подоплеку только сделал фильм, который иначе мог бы показаться просто завораживающей фантазией безумца, более достоверным.
Нос словно откинулся назад, и тут в верхней части экрана появились женские ноги. Ноги присели и широко раздвинулись, опустив на нос занавес курчавых волос, которым и завершился фильм.
Стакан Квина опустел. Даже лед исчез. Надпись на стойке гласила, что каждый день здесь можно увидеть новый фильм. А еще надпись предлагала насладиться комбинациями фильмов – нажимать по нескольку кнопок сразу и тем самым создавать уникальные, невиданные доселе эффекты. Квин собрался было заказать еще выпивки, но тут вернулся официант, с извинениями, как и прежде, и пригласил его к Мадам Маме.
Они еще раз прошли по винтовой лестнице, но на сей раз по узкой и простой, без ковров и канделябров. Она вилась вниз вдоль потертых планок, образовавших квадратную шахту, – на каждом уровне ее поддерживало то, что потом оказалось крышей. Квин уже начал сомневаться, не идут ли они по пагоде, построенной под землей, а не на земле, в землю, со шрилем, уходящим в толщу земли, а не в небеса.
На дне колодца в пустой комнате, обшитой деревом, сидела она – крохотная седовласая женщина в черном кимоно; ее единственным украшением был овальный изумруд на лбу. Она наклонила голову, приветствуя его с изысканной любезностью, и заговорила на очень чистом английском, может быть чуть-чуть старомодном.
Мудрецы любят напоминать нам, сказала она, что единственная жизнь, которую мы знаем, – жизнь под землей, что мы должны пройти через много воплощений, прежде чем наконец увидим солнце. У пагоды тоже может быть три или пять этажей, но у моей – семь. Жив ли еще отец Ламеро?
Да, жив, отвечал Квин.
Как странно. Я всегда думала, что он умер еще в войну.
Нет, но, похоже, с тех пор живет затворником.
Понимаю. Что ж, он однажды был очень добр ко мне, а мы не должны забывать доброты. Что я могу сделать для вас, мистер Квин?
Отец Ламеро полагает, что вы могли знать моего отца в Шанхае. Он считает, что вы были там, когда мой отец погиб.
А когда это было?
Году в тридцать седьмом.
Лицо Мамы было по-прежнему бесстрастно.
Я действительно побывала там в то время, сказала она, и я знавала многих иностранцев; многие из них умерли, даже большинство. Но я не знала их имен. Мы в ту пору не звали друг друга по именам. Никогда.
И вы никогда не слышали о человеке по имени Квин?
Мама нахмурилась. Она расцепила руки, помедлила и сцепила их снова.
Мне кажется, слышала. Но это было не в Шанхае, это было в Токио. Это было как-то связано с тем, что случилось в Шанхае за восемь лет до того, как я туда приехала.
Мама говорила медленно. Она говорила о предвоенной Японии, о Шанхае и об отчаянии, которое она познала там. Она сказала, что восстановить в памяти события той мрачной эпохи означает начать мучительную, болезненную игру с прошлым. Она проговорила почти час и попросила Квина навестить ее снова. Одновременно она предложила ему услуги переводчика, чтобы помочь найти того, другого, о котором говорил отец Ламеро.
Квин ушел, ощущая странную близость с этой маленькой древней женщиной, – пусть даже она не стала говорить об обстоятельствах, при которых слышала имя его отца. Вместо этого она долго рассказывала о себе. Почему она ушла от ответа?
Квину казалось, что он понял. Герати сказал, что агентурная сеть действовала на протяжении восьми лет. Если его отец умер в Шанхае в то время, когда там жила Мама, тогда событие, о котором она только упомянула, эпизод, случившийся за восемь лет до того, может быть, связан с началом деятельности сети. Мама сказала, что это будет мучительная, болезненная игра с памятью, что вспоминать те годы нелегко, и Квин поверил ей, потому что мучительная игра могла носить только одно имя.
Шанхай.
Переводчик, тихий пожилой человек, предложил сразу же начать поиски в Цукидзи – том районе Токио, где, как сказали Квину, можно найти гангстера Кикути-Лотмана. В этом районе находился рыбный рынок, а значит, и лучшие суси-рестораны. Переводчик привел Квина в один из них, на главной улице, и указал на столик возле окна.
Если мы сядем здесь, сказал он, то сможем сориентироваться. Ну так как?
Переводчик поговорил с официантом, и вот уже им начали подавать блюда суси, Квину – дешевые ломтики осьминога и кальмара, переводчику – дорогих морских ежей, дорогую икру лосося и очень-очень дорогого северного муксуна, такого редкого, что иногда его нельзя было купить ни за какие деньги.
Квин пил пиво. Переводчик пил лучшее охлажденное саке – один завод в Хиросиме выпускал эту особую марку только раз в год, ко дню рождения Императора.
Квин допил пиво, ожидая, что переводчик расскажет, как им найти Кикути-Лотмана. Но тот не торопился, а вместо этого заказал второе блюдо суси, а потом и третье. Пока переводчик обменивался любезностями с кассиром, Квин понял, что оплачивает непомерно высокий счет. Выйдя на улицу, переводчик сделал несколько шагов к двери и остановился.
Осторожно, прошептал он. Мы должны действовать, не вызывая подозрений.
Они стояли на тротуаре лицом к двери. Переводчик многозначительно поднял глаза к небесам, икнул и расстегнул штаны. Квин отошел и ждал у бордюра, пока поток мочи обрушивался между ног переводчика и несся по переполненной мостовой. Старик вытер руки газетой и присоединился к Квину.
Первые сведения уже собрал, прошептал он. Здесь по соседству есть плавучий дом, о котором боятся говорить.
Откуда ты знаешь? спросил Квин.
Кассир сказал. Мы с ним быстренько обсудили местные магазины, и лавки, и дома, и все гостиницы, и лачуги, и рестораны, и отели в Цукидзи, поговорили о складах и хранилищах, о гаражах и так далее, и он ни разу не запнулся. Мы с ним славно поболтали. Так что остается только плавучий дом, разве нет? Я почти уверен, что это именно то, что мы ищем. Ну так как?
Квин последовал за переводчиком в кофейню, где после залитой солнцем улицы царила успокаивающая тьма. Переводчик спросил партитуру симфонии Моцарта, которая как раз звучала в кофейне, и читал ее, пока им готовили кофе. Летняя жара и пиво сделали свое дело – Квину захотелось спать. Вскоре он задремал. Перед ним так и стояла нетронутая чашка кофе, когда переводчик потянул его за рукав и разбудил.
Солнце как раз садится, прошептал он, лучшее время для сбора сведений. Кроме того, это Гайдн, а партитуры у них и нет. Ну так как?
Что «ну так как»? проворчал Квин.
Переводчик визгливо хихикнул.
Хорошо, давайте. Вот момент, которого мы ждали.
Квин думал, что такси отвезет их к каналу, где будет пришвартован плавучий дом, но вместо этого они поехали по широкой насыпи к молу. Переводчик лениво направился к концу мола, а таксист ждал. Квин побежал за ним. Переводчик стоял на краю мола, обозревая Токийский залив.
Какого черта, начал Квин.
Я знаю, задумчиво сказал переводчик, что нет ничего более прекрасного, чем этот залив на закате. Залив и силуэт города, и надо всем этим – наша величественная Фудзи-сан. Мне здесь всегда лучше всего думается. Если честно, у меня есть такое чувство, что еще одна порция сведений почти у нас в руках.
Переводчик перевел взгляд на Фудзияму, к небесам. Ветер дул ему в спину, так что струя мочи выгнулась аркой и упала в воду футах в тридцати.
Чудесно, задумчиво сказал старик.
Что чудесно?
Все. Просто чудесно, и вот мы здесь.
Где?
Именно здесь, повторил переводчик, уставившись то ли на священную гору, то ли на какое-то облачко в небе. Но нельзя мешкать, момент настал. Ну так как?
Такси отвезло их обратно в Цукидзи, в другой суси-ресторан, на сей раз большой и шумный. Переводчик распихал локтями пьяных крикливых людей, пробился к стойке и на деньги Квина подкупил официанта, чтобы им предоставили места.
Ведем себя естественно, прошептал переводчик, когда они уселись. Вот это место. Притворяйтесь, что мы просто заглянули сюда перекусить. Никто не должен заподозрить, что мы собираем сведения.
Перед ними громоздились горы сырой рыбы, и переводчик ел жадно, словно проголодал несколько недель. Он много пил и промурлыкал всю Моцартову симфонию, которая звучала в кофейне днем. Он смеялся, шумно ковырял в зубах, кричал, распевал военные песни, заказывал еще и еще суши и к ним – еще и еще саке.
Время шло. Пьяный и озлобленный Квин осоловел от жары. Было уже за полночь, когда ему принесли гигантский счет. Он собирался заплатить, уйти и никогда, никогда больше не встречаться с переводчиком, но, когда он поднялся, старик потянул его за рукав и настойчиво зашептал.
Правильно, ведите себя естественно. Только дайте мне деньги, я сам заплачу, сейчас как раз подходящий момент.
Возле кассы стояли весы, на которых взвешивали рыбу. Переводчик бросил на одну чашу весов несколько купюр, на другую счет и громко рыгнул.
Просто чудо! прокричал он.
Жалкая кухня! откликнулся пожилой кассир.
Лучший ресторан в Японии! завопил переводчик.
Исключено! закричал кассир.
Я настаиваю! заорал переводчик.
Да снизойдет на меня благословение Будды! заорал кассир.
Плавучий дом, прошептал переводчик.
Тут такого нет, прошептал кассир.
Переводчик высыпал на чашу весов пригоршню монет. Он погладил пачку банкнот и уронил их над чашей: кружась, они одна за другой падали поверх монет.
Снег, прошептал он. Падает снег и засыпает путь к замку – какое изысканное зрелище.
Много выпадет снега, прошептал кассир, чтобы замести следы чужака, стремящегося проникнуть в замок под покровом ночи.
Переводчик вытянул еще несколько банкнот из пачки Квина и уронил их на весы.
Неужели нужно опасаться могущественного хозяина замка?
Он могуществен превыше всякого могущества. Никто не сравнится с ним.
Никто? Это опрометчивое заявление. У нас ведь, в конце концов, есть император.
Но император утратил свое могущество еще в тринадцатом веке.
Верно. Он теперь просто фигура, бог. Настоящее могущество давно в руках военачальников. Не так ли?
Кассир пожал плечами.
О давно прошедших эпохах, прошептал он, я не знаю ничего.
Значит, вы хотите сказать, зашептал переводчик, что могущество этого господина в замке может сравниться с могуществом военачальников предыдущих эпох? Что он может сравниться с теми воинами, которые всего несколько десятилетий назад были нашими вождями, когда мы завоевывали Китай и Тихий океан? Можно ли сравнить эту империю с их Великой Восточноазиатской Сферой Всеобщего Процветания?
Великой Азиатской чем? прошептал кассир. Вы сказали – Китай? Тихий океан? Восточная Азия? Сферы процветания? Нет, эта империя не может сравниться с той, потому что она гораздо больше. И она существует на самом деле, не то что та, другая, – просто мечта, столь хрупкая, что рухнула за какие-то два дня под весом одной бомбы. Нет, эта империя существует, говорю вам.
Значит, тот, кто ею правит, вероятно, и впрямь могущественный император. Когда он созывает придворных у себя в замке, этот император из императоров?
Кассир зачерпнул деньги из чаши весов и выбил чек на маленькую сумму. Он перестал шептать и заговорил обычным голосом.
Пятьдесят граммов, сказал он. Это очень хороший белый муксун, маленький и круглый, но слишком хороший пловец, ни одному рыбаку не поймать. Боюсь, у нас нет того, что вы ищете.
Переводчик икнул. Кассир втянул воздух сквозь зубы. Они, шатаясь, вышли из ресторана и зашагали по улице, расталкивая толпы людей, покачивавшихся стоя на месте и обрызгивавших друг друга. Наконец переводчик нашел незанятую телефонную будку и, прислонившись к ней в тусклом свете уличного фонаря, расстегнул штаны.
Вот так, прошептал он, теперь у нас есть все. Во-первых, он сказал – пятьдесят граммов, это половина сотни или половина ночи. Полночь. Именно в полночь этот император гангстеров и появляется в своем плавучем доме. Во-вторых, он невысокий и круглый. В-третьих, подконтрольный ему незаконный бизнес образует империю, превосходящую по территории Японию времен Второй мировой. В-четвертых, его агенты не ограничиваются Востоком, они действуют по всему миру. В-пятых, он более могуществен, чем генерал Тодзё двадцать лет назад. В-шестых, я не знаю, что кассир имел в виду, назвав его белым. Японский язык очень неточен. Может ли быть так, что этот гангстер – европеец? Или наполовину европеец?
Думаю, да, сказал Квин. Но где же этот плавучий дом?
Как раз за рестораном, в котором мы только что были, именно поэтому мы и пошли туда. Сейчас большинство каналов в Токио – просто канализационные стоки, но один из немногих, что все еще может называться каналом, – за этим рестораном. Чистая вода. Именно то, что нужно, когда живешь в плавучем доме. Я думал о канализации, когда мы сидели в кофейне, и именно поэтому мы туда пошли, потом я подумал о чистой воде, когда мы смотрели на чистый силуэт Фудзи-сан на закате, и именно поэтому мы и пошли к заливу. Но у нас был длинный день, и, кажется, пора идти. Ну так как?
Квин вынул деньги.
Невозможно, сказал переводчик. Не возьму, даже и не думайте. В конце концов, я почти ничего для вас не сделал. И позвольте поблагодарить вас за суси, саке и Моцарта. Это был очень приятный день.
Уезжая, он помахал Квину с заднего сиденья такси; Квин был изумлен легкостью, с которой переводчик раздобыл информацию. Но, конечно, Квин не подозревал, что провел день в обществе бывшего капрала, того самого, что некогда служил шофером у великого шпиона и двойного агента времен прежней Империи и овладел десятью тысячами тайных приемов, пока возил в Кемпейтай своего хозяина, внушавшего ужас маленького барона со стеклянным, никогда не закрывавшимся глазом, возил по опасным улицам Мукдена и извилистым переулкам Шанхая, по путям загадочных заговоров и афер Токио, которые исчезли вместе с войной.
* * *
Обычно Большой Гоби смотрел телевизор и ходил туда-сюда по квартире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39