Пользуясь обеими руками, напрягшись всем телом, он выдернул оружие из тела. Туловище покойника вздрогнуло от натяжения и слегка приподнялось над землей, в то время как голова Ферна беспомощно упала назад. Пришлось приложить все усилия, тянуть и дергать кинжал, чтобы полностью вытащить его, но в конце концов это удалось. Человек встал, держа оружие перед собой в вытянутых руках. Я заметил, что его нисколько не заботит то, что он может испачкать свою нарядную одежду. У него был вид заговорщика из какой-нибудь пьесы, и это впечатление еще больше усиливалось благодаря кольцу затаивших дыхание наблюдателей вокруг него.Кое-кто отвернулся в замешательстве, другие невольно вскрикнули. Возможно, я тоже. Но я обратил внимание, что хорошо одетый человек с отвисшим подбородком, более чем кто-либо еще, казался… заинтересован происходящим. Очевидно было, что здесь он обладает определенной властью и авторитетом. На долю секунды я предположил, что он и есть коронер – хотя в таком случае хозяин гостиницы, безусловно, так бы его и приветствовал.Человек с двойным подбородком завернул кинжал в носовой платок (сделанный из тонкого шелка) и положил его на простыню рядом с телом Хью Ферна. Затем он поглядел на собравшихся зрителей и спросил:– Что здесь произошло?
Произошло, по-видимому, следующее.Доктор Хью Ферн, уважаемый и процветающий врач из города Оксфорда, друг детства Вильяма Шекспира, был приглашен сыграть роль брата Лоренцо в постановке «Ромео и Джульетты». Он слегка нервничал перед спектаклем – что я мог подтвердить, так как разговаривал с ним на эту самую тему незадолго до начала представления. Он преодолел свой страх перед сценой и стал получать удовольствие от игры. Как он там сказал во 'время перерыва? «Я мог бы ею всерьез увлечься».Вскоре после того, как он осмотрел мою ногу, пообещав позже приготовить для нее припарку, он зашел в одну из небольших кладовок дальше по коридору. Оказавшись внутри, он запер за собой дверь и оставил ключ в замке.(Пирман, кстати, был прав. Ни в одной из комнат не было засова изнутри. Фактически, только на одной был замок – той самой, где закрылся доктор. В этой каморке, да и в других тоже, не было ничего ценного – по крайней мере, до тех пор, пока там не повесили храниться костюмы нашей труппы. А раньше кому могло понадобиться старое тряпье и сломанная мебель? Мередит, хозяин, был склонен полагать, что в замке всегда был ключ, но не мог вспомнить, чтобы им когда-либо пользовались, – отсюда и скрежет, с которым ключ повернулся в моих руках.)Как бы то ни было, доктор вошел в комнату и заперся внутри, очевидно, для того, чтобы ему не помешали осуществить свое необъяснимое намерение. Почти сразу же Ферн, вероятно, вытащил из своей монашеской рясы кинжал, очень простой – таким мог бы пользоваться йомен, – безыскусный и прочный. Или же, если он не принес кинжал с собой, то обнаружил его там случайно. Или, если не обнаружил его случайно, то, вероятно, оставил его там заранее с целью сделать то, что он сделал потом.А потом он поднес кончик кинжала к груди на небольшом расстоянии от своего сердца, возможно нащупывая левой рукой подходящую точку между ребрами. Найдя эту точку – он был доктор, он лучше знал, куда нужно разить, – он схватился за рукоятку кинжала обеими руками и со всей силы вонзил его себе в сердце. Затем, когда из раны хлынула кровь, он упал на пол.Доктор скорее всего умер в очень короткое время, потому что вторая половина пьесы едва ли дошла до середины, когда за сценой в страшной спешке и в сопровождении госпожи Давенант появился мастер Шекспир, взволнованный, в поисках своего друга. Может быть, он подозревал, что что-то было не так. В любом случае он беспокоился, что Ферн буквально не был на своем месте, чтобы выйти на сцену. Потому последовал лихорадочный поиск костюма, похожего на монашескую рясу, спешное одевание и появление Вильяма Шекспира и Дика Бербеджа в следующей сцене в последнюю минуту.Бедный доктор же в это время был всего лишь в нескольких ярдах. Как минимум трое из нас – Шекспир, затем Николас Ревилл и, наконец, Эндрю Пирман – осмотрели снаружи комнату, в которой он лежал. Всем нам было тревожно, но никто не знал, что Ферн был уже мертв или умирал от нанесенной самому себе раны.Убеждены всем этим?Нет, и я тоже.Особенно нанесенной самому себе раной.Не то чтобы Хью Ферн физически не мог убить себя.Самоубийство – тяжкий грех, но мужчины и женщины совершали его и раньше и совершают его поныне, кто-то под влиянием момента, кто-то после долгого обдумывания. Все, что вам нужно, – это веревка, нож, яд… и сильное отчаяние вкупе с мужеством. Да что там, те же Ромео и Джульетта выказывают свою стойкость в этом деле. Говорят, что яд – женское оружие, но именно Ромео покупает его и выпивает над телом Джульетты в склепе, в то время как именно Джульетта, пробудившись от сна, хватает его кинжал и вонзает в себя – безусловно, мужественный поступок. Что же, если у юной девушки достаточно силы духа и тела для такого отчаянного решения, то, уж конечно, и старому доктору достало бы мужества.Но зачем Хью Ферну убивать себя? Если на то была серьезная и тайная причина (долг, болезнь, отчаяние), почему он выбрал настолько необычное для этого время и место – середина спектакля во дворе таверны? Почему не свести счеты с жизнью в уюте собственного дома на Хедингтон-хилл? И он был доктором. Если он точно знал, куда лучше направить кинжал, то ему, безусловно, – с его-то знанием трав и ядов – были известны и менее болезненные способы расстаться с жизнью.Еще я подумал о последних словах, что он сказал мне. О том, как он мог бы увлечься игрой. Как он собирался поставить припарку мне на ногу. Едва ли это был разговор человека, бывшего в пяти минутах от самоубийства.Поэтому дело не в том, что он не мог убить себя, а скорее в том (как я был уверен), что он этого не делал. Однако какова альтернатива?Вот человек, которого видели входившим в маленькую комнатку. Я сам видел, как он входил туда. Одежда священника, кромка волос вокруг лысеющей макушки. Я был уверен настолько, насколько вообще можно быть уверенным, что это был Ферн. А потом – вот его тело, лежащее внутри той же самой запертой комнаты. В самом деле, я сам нашел и достал ключ из дыры, проделанной Пирманом в деревянной двери, а затем отпер дверь снаружи. Другого входа или выхода в комнате не было, не считая зарешеченного отверстия, через которое могла проскользнуть разве что кошка.И все же я не был убежден.Вопрос «Что здесь произошло?» оставался без ответа.Что же касается человека, задавшего этот вопрос, хорошо одетого типа, так уверенно извлекшего кинжал из трупа, – он, как выяснилось, был еще одним местным лекарем и важной птицей. Звали его доктор Ральф Бодкин, а жил и практиковал он в западной части города, возле Замка. Судя по его платью и обращению, он, очевидно, был преуспевающим членом общины, как и Хью Ферн.На самом деле доктор Бодкин вместе с Вильямом Сэдлером был в числе наших зрителей в этот роковой полдень. Они сидели в галерее. Помню, что я упомянул при них обоих, что труппа запланировала спектакль на этот самый день. Может быть, это зажгло у них идею пойти и посмотреть пьесу вместе.И все-таки какой-нибудь мнительный ум может учуять здесь заговор – или хотя бы неестественное совпадение. Что делал Сэдлер в «Золотом кресте»? И зачем состоятельному врачу мешаться с простым людом, даже если и сидел он на более дорогом месте в галерее? Однако в их присутствии не было ничего необычного. Вильям Сэдлер захотел посетить представление из любопытства и, возможно, легкого тщеславия, ибо в этой истории именно он послужил прообразом Ромео – если не по его мнению, то по мнению Хью Ферна. Ральф Бодкин сопровождал его, потому что в свое время он был воспитателем Вильяма, как я решил, а теперь оставался для него кем-то вроде наставника. А предположение, что человек, подобный доктору Бодкину, занимает слишком высокое положение, чтобы посетить публичное представление, противоречит всему нашему опыту в «Глобусе», где мы имели удовольствие наблюдать причудливую смесь богатых, уважаемых, нерадивых и откровенно бесчестных.Ну и если по-настоящему мнительный ум считает, что появление Бодкина сразу после обнаружения тела было слишком своевременным, слишком уместным, то и это легко объясняется.Вместе с большей частью публики Вильям Сэдлер и Ральф Бодкин покинули «Золотой крест» в конце представления, совершенно не подозревая о драме за кулисами. Они прошли уже добрую часть пути к церкви Св. Эббе, когда их остановил гонец, посланный за коронером и возвращавшийся с пустыми руками. Этот запыхавшийся субъект, слуга по имени Перси, признал в докторе Бодкине равного специалиста и, возможно перепутав, выложил ему свое послание: что коронер уже занят другим покойником – не сможет прийти в «Золотой крест» раньше чем через несколько часов – и что тело тем временем надлежит сохранить в неприкосновенности. «Что за покойник?» – спросил Бодкин. «Который, первый или второй?» – сказал Перси. «Тот, что в "Золотом кресте"» – ответил Бодкин. «Ах, этот», – сказал Перси. «Да, этот, – сказал Бодкин. – Кто он?» «Я не знаю», – ответил Перси и помчался к церкви Св. Мартина и Корнмаркет.(Позже я слышал, что покойник – тот, первый, – который уже занимал внимание коронера, был некто, выуженный из реки Исиды в тот же день несколько раньше. Рыбак, видимо. Тогда я сразу же выкинул его из головы, настолько взбудоражены мы все были смертью Хью Ферна.)Так что доктор Бодкин развернулся и зашагал обратно к постоялому двору. Он пришел туда вскоре после слуги. Вильям Сэдлер, рассудив, что все, что бы ни произошло, не имеет к нему ни малейшего отношения, не был достаточно заинтересован трупом в таверне и решил отправиться по своим делам. Только потом он выяснил, что означенный труп принадлежит Хью Ферну, старому другу Константов и Сэдлеров.Эту часть истории я услышал от самого Сэдлера. В должное время я объясню, каким образом мне довелось задавать ему вопросы о событиях, окружавших смерть Ферна.– Все же, хотя вы и не знали о смерти доктора Ферна, – спросил я, – разве вы не заметили, что он больше не играет монаха?– Я заметил, что голос его изменился, – ответил Сэдлер. – И потом я пригляделся к фигуре в рясе и понял, что это другой человек. Кажется, я удивился, почему Ферн больше не играет. Его-то я сразу узнал в его костюме. Он постоянно поглядывал на зрителей.Я не стал говорить, что неопытные актеры часто так поступают, настолько они взволнованы тем, что находятся на всеобщем обозрении.– Вот так, я заметил, что его роль взял кто-то другой. Но я подумал, может, у вас, профессиональных актеров, так принято. Менять лошадей на переправе.– Обычно нет, – сухо ответил я.– Я вам, впрочем, кое-что скажу, Николас. Тот парень, что играл брата Лоренцо, – во второй половине, я хочу сказать, – он не был так уж хорош. Вот!– Вы говорите о Вильяме Шекспире.– Все равно, играл он не ахти как.– Он не ожидал, что ему придется играть, или, во всяком случае, играть тогда, – возразил я, спрашивая себя, зачем я так стараюсь защитить Шекспира, и сознавая, что мои попытки его оправдать все равно выглядят очень бледно.– Лучше ему заниматься сочинительством. Этот ваш Бербедж был неплох в роли Ромео. Очень бодр, однако.– Вы видели свою суженую на представлении?– Мою… а, вы о Саре. Да, она была там вместе со Сьюзен. И с этой фурией кормилицей, госпожой Рут. Они сидели в галерее напротив.– Вы разговаривали?– Разговаривали? Мы помахали друг другу.Это не очень походило на поведение в духе Ромео и Джульетты – двое влюбленных, чинно машущих друг другу с противоположных концов двора таверны. Никаких тебе ударов молнии. И все же я едва ли мог набраться смелости и спросить Вильяма прямо, чувствовал ли он страсть по отношению к Саре Констант. В ее чувствах, впрочем, у меня было мало сомнений. Я помнил улыбку, осветившую ее лицо на Броуд-стрит. Сонная одурь Вы поняли, что придется убить его, когда увидели, как он на вас смотрит. В том, что он знает, сомнения нет. Пожалуй, это был только вопрос времени, до того как он сделал бы определенные… открытия. Даже так, случай застал вас врасплох. Это был рискованный момент для действий. Вы предпочли бы быть в своем облачении, в своих доспехах. Но еще опаснее было бы ничего не делать, позволить доктору Ферну разоблачить вас… и нужно признаться, что риск и необходимость точно все рассчитать волновали вам кровь. Все чуть было не пошло прахом, но ясная голова и решительность вырвали успех из челюстей опасности. Уход доктора достоин сожаления, но рано или поздно это случилось бы. И так скоро после смерти возчика. Если судить задним числом, следовало бы задержаться тогда на берегу потока, убедиться, что человек скрылся в воде из виду. Следовало завалить тело тяжелыми камнями. А так труп Хоби, должно быть, отнесло вниз по течению к большой реке, так как обнаружили его на рассвете. Он зацепился за упавшее дерево, там, где река мелеет у моста Фолли-бридж. Если повезет, отметины на Хоби припишут действию быстрого потока воды и неизбежным ударам о коряги и камни. В любом случае судьи или коронер не будут очень тщательно исследовать труп. Закон не позволяет это. В этом-то и все дело, не так ли?
Я был достаточно встревожен смертью Хью Ферна, чтобы желать обсудить ее с Шекспиром. Возможно, с моей стороны это была наглость, но я выбрал его потому, что из всех старших именно он вытаскивал меня в прошлом из пары щекотливых ситуаций, именно его я весьма уважал и именно он охотнее всех готов был дать совет или подставить внимательное ухо младшим членам труппы.Также я верил, что Шекспир больше, чем кто-либо другой, был связан с тем, что произошло, лично. Доктор Ферн был его другом, и «Слуги лорд-камергера» находились в Оксфорде в основном благодаря этой дружбе. Вдобавок к этому Ферну досталась роль, которую должен был играть Шекспир. Сочинитель вместе с госпожой Давенант находился всего в нескольких ярдах от того места, где умер Ферн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36