Но персидская кошка служила очередным свидетельством, которых и без того предостаточно, что в этом мире почти все прочно связано со случайностью. Автомобильные номерные таблички, прогнозы погоды, индексы Доу-Джонса наглядно показывают, как плетется всемирная паутина. Хотя, глядя на кошку я старался вспомнить, что пауки – это мы. Сами плетем паутину.
Керри стояла на кухне, я сел на кушетку.
– Что значит – так и знала?
– Не хочу объяснять. Просто знала, что меня ждет испытание чем-то. Или кем-то.
– Не я, а ты прислала письмо.
– Письмо.
Я отметил, что это не вопрос.
– Значит, ты?
– Нет, я письма не посылала.
Я вытащил из кармана письмо, домашнее задание для ребенка после игры в футбол на грязном поле и принятого в штанах душа. Протянул листок, держа в обеих руках. Не хотелось, чтоб она его взяла. Керри подошла, прочла, потом вырвала, смяла, как папье-маше.
– Какой-то дерьмовый ребяческий бред.
– Ребяческий проступок! – воскликнул я. – Вандализм!
– Успокойся. Не злись на меня. До чего же я ненавижу адреналин.
– Давай минутку подумаем. Посиди со мной рядом.
– Не прикасайся ко мне.
– Я ни к чему не прикасаюсь.
Кошка наблюдала за мной. Керри села на другой край кушетки, прикрыв грудь руками, как щитом.
– А как насчет электронной почты? – спросил я. – У тебя есть компьютер?
– Бог с тобой, сообщение мог послать кто угодно. Может, ты сам его себе послал в пьяном виде.
– Я больше не пью. Как правило.
– Я тоже. Вообще ничего больше не принимаю. Дай подумать. Такие письма пишут слабые люди. По-твоему, я слабая?
– Нет.
Даже без торшера Керри светилась галогенным светом.
– Что-то с тобой происходит, Джон, – заключила она. – Буду за тебя молиться.
– Ни к чему хорошему это не приведет.
– А ты?
– Что?
– Молишься?
– Только словами из трех-четырех букв.
– О господи.
Кошка шмыгнула ко мне. Сначала я принял ее за Азаль с аэрозольным баллончиком краски в лапах. Она вскочила на кушетку, потом ко мне на колени.
– Ты ей понравился, – заметила Керри.
Я состарился телом, а она в мое отсутствие помолодела. Чувствовалось, что утратила жесткость, ноги вытягивались с кушетки все дальше и дальше, пока она совсем не обмякла, полностью расслабившись.
В нашем совместном прошлом всегда сидела, подавшись вперед, уткнувшись локтями в колени, разъясняя хитросплетение заговоров, паутинные нити которых тянутся из Вашингтона к Берлину, Копенгагену, Рио-де-Жанейро, Лондону, Кейптауну, Рияду, назад в Вашингтон. Это она хорошо уже видела, но история уходила все глубже, словно Керри сидела на корточках позади дикобраза и изо всех сил толкала его вперед.
Я с ней познакомился не в доме отдыха, а в отеле с названием, вводившим в заблуждение, и плавательным бассейном. По-моему, та самая лужа квалифицировалась именно так. Керри служила там горничной, с выгодой пользуясь своим проворством, работая посменно по двенадцать часов.
Однажды утром, пока я еще спал, вошла ко мне в номер, чтоб сделать уборку, и почти управилась к мо-ему пробуждению. Села в ногах кровати на мои ноги, я их из – под нее выдернул, но шасси уже были убраны, она воспарила слишком высоко, чтобы это заметить. Обхватила себя руками, с треском на скорости хлопая крыльями. Со стоном повалилась на спину, придвинулась ко мне. Я вынул у нее из рук табличку с надписью «Просьба не беспокоить», бросил на пол.
– Я за тобой наблюдала, – сказала она.
– Я просто спал.
– Меня уволят.
– Все лучше, чем умереть.
Я встал, отыскал в чемодане бутылку, сорвал обертку с пластикового стакана, который она постаяла на комод, налил два глотка виски.
– Держи.
Ей едва удавалось удержать стаканчик, поэтому я сел рядом, придержал ее руку, направил.
– Лекарство.
Она хлебнула, проглотила. Ей требовался валиум, но я надеялся, что спиртное подействует и утихомирит ее. Не подействовало, пришлось плеснуть еще.
– Тебе надо к врачу.
Керри снова выпила, села. Точно известно, что будет дальше: в ту же секунду, как ей станет лучше, снова ринется в Финикс, штат Калифорния.
– Нет, – сказал я, укладывая ее. Сам прилег рядом, прижал ее к себе.
– Я тебя разглядывала. Похоже, ты совсем одинокий.
– У меня своя проблема. Ты только что ее хлебнула.
– Знаю. Мусорное ведро постоянно набито бутылками. Может быть, незаметно выведешь меня? Меня будут искать.
– Поспи. Я оплатил номер еще на день вперед. Потом сможешь тайком уйти.
Я подобрал табличку с надписью «Просьба не беспокоить», открыл дверь, прицепил к ручке, посмотрел в обе стороны, откатил тележку горничной в конец коридора, вернулся и лег рядом с ней. Она спала, я гадал, к чему мы с ней движемся.
Через четыре часа выяснилось, что к трейлеру «Эйрстрим», набитому таким количеством комиксов, что отовсюду практически сочились чернила. Она весь день спала, а я пил и читал. Отключился как раз к тому времени, как она пробудилась. Такими и остались наши дальнейшие отношения.
– Забавно, – заметила она сейчас, – с виду ты почти совсем белый. Даже по глазам не догадаешься. На самом деле они не азиатские. Недостаток, да? Очень симпатичный. Хотя ты все равно помесь.
– Постоянно стараюсь разгладить одежду. И каждое утро встаю, весь помятый.
– Спи голый.
Смеркалось. Скоро придется спрашивать, можно ли переночевать.
– Что это за наклейка у тебя там на бампере? – спросил я.
– М-м-м…
– Наверняка имеет какой-то смысл.
– Я это не буду с тобой обсуждать. Речь не идет ни о каких высших силах и прочей белиберде. Все равно посмеешься.
– Просто интересно.
– Не желаю рассказывать. – Она пошла на кухню заваривать кофе. По-моему, знала, что я хочу взять ее за руку. – У тебя в голове полная каша, – заметила она, положив на поднос фильтр и наливая в кофеварку воду из бутылки.
– Что бы ты ни сказала, смеяться не буду. Что мне известно?
– Ну ладно, дело вот в чем. Видел «фольксваген» на улице? Кроме него, я ничего не могла себе позволить. Мне даже не разрешили пнуть по колесам, на пробу проехаться. Я его просто купила. Приехала к себе, села на ступеньку. Всего пару недель назад бросила амфетамин. Чувствовала себя жутко, в полной отключке, все кругом видела, как в троекратные очки. Думала: кончится это когда-нибудь или нет; может быть, я навсегда повредила мозги, зрение, нервную систему и все остальное. И решила – ладно, Керри, если так продолжается, когда ты собираешься навсегда завязать, почему бы и не развязать? Какой смысл бросать, если все равно находишься в депрессии и паранойе? И тут взглянула на ту самую наклейку. Разглядела, и мне показалось, будто Сам Господь лично мне в этой самой пустыне задает вопрос. И пока Он его задает, чуть ниже на ступеньке сидит дьяволенок из какого-нибудь моего комикса и советует принять дозу побольше. Все равно, мне стало чуть лучше. Казалось, меня кто-то заботливо предупреждает, словно папаша шестидесятых годов объясняет ребенку, что скорость смертельно опасна. В любой другой день нашла бы старое бритвенное лезвие и соскребла наклейку. А тут решила оставить на месте. Вдруг когда-нибудь кто-нибудь будет ехать позади меня в таком же состоянии и увидит. Может, ему тоже станет немножечко лучше, он продержится еще пару-тройку часов. Вот и все.
Теперь моя очередь, – продолжала она. – Ты женат?
Слыша этот вопрос, я вдруг понял, что вообще не вспоминаю о Рози.
– Скорее, формально связан брачными узами.
– Неразрывными?
– Ты вступала когда-нибудь в такую жуткую связь, что о ней говорить даже не хочется?
– Постоянно.
Керри вынула из карманчика блузки пачку импортных сигарет, вытащила одну и прикурила твердой рукой. Медленно выкурила до самого конца.
__ Что собой представляет твоя жена?
– Быка, а я не матадор. Постоянно сижу на рогах. Забудь о ней. Пойдем посидим на ступеньке.
Казалось, сигарета дымится почти полчаса. Время замедлилось, упиваясь редким моментом. Я покачал головой вверх-вниз – каменистые скалы в пустыне разделились, умножились. Вскоре мы очутились на луне, а другая стояла над нами. Койоты гонялись за кошками, но Азаль в трейлере ничто не грозило.
– Сигарета с ментолом?
– Да. А что?
– Ничего. У тебя есть записи евангельских песнопений?
– Нет.
– А приятель по имени Хесус?
– К чему ты ведешь?
– Просто хочу убедиться в случайном развитии событий.
– Оно не случайно.
Я взглянул на наклейку, но озарение не снизошло на меня. В глазах что-то смутно мелькнуло, просвистело предчувствие решения. То есть я начинал понимать, что задача делится на саму себя, на меня, математика усложняется еще больше, становится неразрешимой. Может, я возвращаюсь назад к какой-то настоящей любви, а письмо – лишь предлог? Нет, Керри я не любил. Восхищался ей, но не любил. На ступеньке не было жара. Сидя рядом, мы ощущали тепло, только вовсе не сексуальное. Стали братом и сестрой. Импрессионистская картина: «Двое на ступеньке: раздумье». Точки, точки, точки. Чтобы соединить их, понадобится десять тысяч эллипсов, и все равно какая-то ускользнет. Я что-то чую и не могу ухватить.
– Удалось тебе его представить когда-нибудь целиком?
– Что?
– Заговор.
– Я в эти игры больше не играю. Не думаешь, что от края пропасти лучше отойти назад? На почтительное расстояние. На такое, какое нас с тобой разделяет.
– Не знаю.
– А я знаю. Смотрю тебе в глаза и знаю: тебе где-то надо переночевать. Знаю: не хочешь просить из опасения нарваться на отказ, боишься, как бы я не подумала, что собираешься спать со мной. Поэтому можешь спать со мной. Не в том смысле. Просто рядом. Вполне близко, правда?
Мы улеглись в постель. Рядом с нами лежала Азаль. Я имею в виду кошку. Мы втроем были близки, как никогда в жизни.
Утром выпили кофе, который Керри приготовила прошлым вечером. Все спали не раздеваясь. Опасных моментов не возникало, мы уважали закон, который гласил: «Не сейчас. Больше никогда».
Я был весь помятый. Мы оба. Но я как-то понял, что значит становиться старше, когда возникает дружеское братское чувство к тому, кого не встречал много лет и кто уже не хохочет до колик над твоим брюшком и наметившимися залысинами.
Мы потягивали кофе. Дувший в окно ветерок уговаривал: «Не уходи», – закон приказывал: «Уходи поскорее».
Я поискал глазами умывальник, сушилку – в трейлере не было ни того ни другого. Каким наслаждением казалась чистая одежда, которой у меня никогда теперь не было. На мне постоянно отпечатывался вчерашний день.
– У меня есть кое-что для тебя, – сказала она.
Подошла к кухонному шкафчику, встала на цыпочки, вытащила с верхней полки из-за пачки сахара пухлый пакет для продуктов, принесла к столу, сунула мне в руки. Я открыл, заглянул. Цезарский салат из денежных бумажек.
– После твоего отъезда, – объяснила Керри, – я стала торговать наркотиками, чтобы свести концы с концами – кончик самокрутки с марихуаной с кончиком своего носа. Вот тогда дело пошло совсем плохо, потому что у меня всегда был припрятан запас. Тинейджеры слетались сюда в любое время ночи, богатенькие студенты. Ненавижу маленьких говнюков. Через пятьдесят лет увидишь восьмидесятилетних старцев, разъезжающих в «линкольнах», развалившись на сиденье, держа руль одной Рукой, в надетой задом наперед бейсболке с эмблемой Американской ассоциации пенсионеров. До сих пор сюда заглядывают время от времени. Я говорю: «Проваливайте». Не хочу тратить эту кучу денег. А ты можешь.
Если сунуть деньги в бумажник, задница станет толще, чем у Рози. Надо спрятать пакет, обменять в банке купюры на крупные.
Покончили с кофе, сонные, разморенные под теплым солнцем. Я все меньше и меньше чувствовал себя законопослушным, однако закону до моих чувств не было никакого дела.
– Мне надо…
– Угу, – кивнула она. – Можешь сделать одно одолжение? Брось свои поиски.
– Не могу. Я должен знать.
– Ты сам все это написал.
– Что? Письма?
– Историю целиком, черт возьми.
– Первую страницу ты вырвала прошлой ночью. Я запомнил ее наизусть.
– Позабудь. В последние годы я писала религиозное эссе, которое никто не принял. До сих пор узнаю что-то новое. Знаешь, Коран советует не спрашивать о том, что, открывшись, может ввергнуть тебя в беду.
Я направился к дверце.
– Постараюсь запомнить.
– Нет, не постараешься.
Она чмокнула меня в щеку, зашла в трейлер. Я взглянул на бамперную наклейку. Ничего. Сев в машину, запихнул пакет с деньгами под сиденье. Приятно не видеть на капоте надпись «ЖОПА», и хотя я пока получил лишь один новый ответ, что Керри не посылала письма, сердце мое исцелилось наполовину. Плакать не хотелось. Воспоминания о Рози не причиняли боли. Я даже физически чувствовал себя лучше. Засветился на десять секунд галогеном, пока не дернул Пегую за поводья, столкнувшись с кем-то задом.
– Что за черт? – заорал я, выскакивая из машины.
– Это ты мне объясни, – ответил водитель.
Один из тех самых парней, о которых говорила Керри.
– Ты что, не видел, что я тут стою?
– Видел твою жирную задницу. А откуда я знал, что ты назад подашь?
– Оттуда, что все выезжают задом с подъездной дорожки.
– Бред собачий. Керри дома?
Он сдвинул шляпу на затылок, продемонстрировав пустые глаза. Ему требовалось подзарядиться, чтобы почувствовать себя настоящим мужчиной.
– А ты кто, старикан ее, что ли? – спросил он.
– Она больше не торгует. Бросила.
– А я другое слышал.
– Ищи другую кухню, тут больше не варится. Лабораторий кругом полным-полно, гений.
Он почесал прыщ на носу.
– Дать тебе пинка под зад, что ли?
Я пошел к своей машине. Он открыл дверцу, чуть не сбил меня с ног, схватил за плечо и хотел развернуть, но я был слишком тяжел для него.
На ступеньке появилась Керри.
– Зайди в трейлер, – велел я.
– Позвоню копам.
– Слышал? Она звонит копам.
– Ладно, задница, – бросил парень. – Я сваливаю.
Дал задний ход и, должно быть, пятился всю дорогу до мамочкиного дома, чтобы не заблудиться.
– Все в порядке! – крикнул я Керри, сел в машину и поехал.
Между нами все очень хорошо кончилось, поэтому не хотелось, чтоб в памяти осталось хоть одно неверное слово, жест, и снова все испортило.
Я ехал к главному шоссе, но, взглянув в зеркало, увидел позади того самого парня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18