OCR Busya
«Пол А. Тот «Обратный отсчет». Серия «Интеллектуальный бестселлер»»: ЗАО Центрполиграф; Москва; 2007
ISBN 978-5-9524-2859-1
Аннотация
Джонатан Томас, по прозвищу Бродяга, получил письмо, в котором его угрожают убить. Покинув толстуху жену, негритянку Рози, он начинает свое путешествие по бывшим подружкам, пытаясь выяснить, кто же из них написал ему такое жуткое послание…
Пол А. Тот
Обратный отсчет
Восемь
Я трясся от страха, разорванный напополам, стоял, наполовину слившись воедино, рухнул, лишившись тела. Хотелось одного – пройти вдоль написанной в линию строчки на манер Джонни Кэша, строго, прямо, но строчка сама довела меня до тех букв, а потом, притопнув, споткнулась. Можно сказать, вообще не линейная строчка, а круг или даже дыра.
Я провел пальцем по словам, глубоко уходившим в бумагу, словно не напечатанным, а выбитым долотом.
«Я бы на твоем месте держала яйца очищенными. Смотри, чтоб не разбились. Может, тогда сумеешь смотреть на одну только девушку. Или так и не сможешь усидеть на месте, пока не умрешь?
С любовью – М. У. ».
М.У. Мэри Уиткомб – ментоловая сигарета, на вкус холодная, обжигающая при затяжке, смолистая глубоко внутри. Любила зарываться ко мне под мышку и спать до полудня. Не бревна пилила, а прорубалась сквозь джунгли. Часто говорила: «У тебя такой дикий взгляд, как будто ты вот-вот разревешься». Я старался забыть ее. Но, увидев конверт со штемпелем Сан-Диего, штат Калифорния, сразу понял, что это Мэри Уиткомб.
Хотел сразу же расспросить Рози насчет письма, однако действительно заскучал еще до его прихода. Она это знала. Не один месяц я средь белого дня грезил о своих прежних женщинах. И когда Рози за дверью спальни говорила по телефону с моей неродной матерью, было ясно – речь идет о воскрешении Бродяги.
Я два года просидел на месте. Задолго до того, перед закрытием завода «Дженерал моторс» в Сагино в штате Мичиган, получил откупные. Мне предложили пенсию, бесплатное проживание и питание в любом доме отдыха по всей стране. Зная, что завод переводится в Мексику, я с готовностью ухватился за предложение в намерении снова пуститься в бродяжничество, ненавистное матери, которая, видно, себя в том винила. Уехал в Калифорнию, где и остался.
За несколько лет побывал во всяких золотых местечках, у каждой золотой женщины, включая Сан-Диего и Мэри Уиткомб. Завершил бродяжничество, встретившись с Рози – черной тучей, застилающей солнце. Мне нравилось чувствовать на своей почти белой груди ее тяжесть, которая меня удерживала. Рози нравилась матери. Хотя мать не сильно любила представителей национальных меньшинств, я, наконец, перестал быть Бродягой, как она долго меня называла после закрытия завода.
Мы с Рози жили в хижине в каньоне в трех часах езды от Сан-Франциско, где слышался только грохот грузовиков, мчавшихся на юг и на север. Я за нее расплатился, передав курортные льготы другому парню, рано вышедшему в отставку. Все равно что себе самому, хотя, по-моему, я изменился. В то время я вытатуировал на груди имя Рози, как поется в песне. А со временем захотелось соскрести его наждаком.
Наш дом стоял так далеко от цивилизации, что издававшаяся в ближайшем городке Гузберри газета «Дейли сентинел» доставлялась по почте только через два дня. О чем там сообщается, можно было только гадать, потому что вокруг никогда ничего не случалось. Но Рози утверждала, что долбаные ученые ублюдки непременно читают газеты, поэтому непрочитанные стопки росли рядом с диваном.
Я свернул письмо, сунул в карман рубашки, уже подумывая поехать в Сан-Диего, чтобы постучаться в дверь Мэри Уиткомб. Даже не собираясь уезжать навсегда, я не был уверен, вернусь ли обратно. Рози ела, и ела все больше и больше, а вечерком поглядывала на меня. Я постоянно доверху набивал холодильник и не собирался на нее набрасываться.
Она выкидывала подлые трюки, стараясь зачаровать меня и удержать на месте, – то соблазняла нижним бельем, то прикидывалась, будто полностью меня игнорирует, читая свои книжки. Порой ныла, орала, порой у постели падала на колени в молитве, шептала: «Черт возьми, Господи, пусть он станет другим».
Теперь она крадучись вышла из спальни в прозрачной ночной рубашке, окрасившей крупные коричневые соски в красноватый воинственный марсианский цвет.
– Что за хреновину ты сейчас сунул в карман?
Я передернул плечами, зная, что она подглядывала у меня за спиной.
– Ничего.
– Я и отсюда вижу чертову бумажонку. Любовное письмо?
Она стояла перед книжной полкой, провисшей под тяжестью произведений Зоры Нил Херстон, Тони Моррисон, Майи Ангелу, Элис Уокер. Посередине красовалось драгоценное первое издание «Хижины дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу. Рози с большим удовольствием твердила:
– Это моя хижина, а ты – мой дядя Том.
– Рози, – возражал я, – я ведь не чернокожий.
– Живешь, как чернокожий. Может, умрешь в сорок лет.
– Да ведь мне уже сорок…
– Стало быть, уже умер.
Мы сотни раз разыгрывали сию одноактную пьесу для так и не появившихся зрителей.
В чем заключается проблема с Рози? Я так и не понял, какой вариант настоящий – то ли Рози, которая насмехается и оскорбляет меня, то ли Рози, с которой мы вместе охотно занимаемся неправильным самообразованием.
Для меня оно началось на заводе. Надо было забить чем-то голову, целый день сидя и дергая за рычаг. В свободное от работы время я читал, ходил по музеям и библиотекам, скупал все имевшиеся в продаже пластинки, только чтобы не думать о рабочем графике и о станке. Иногда собирался сам что-нибудь написать, но, заглядывая в книжные магазины, листая новые издания, обнаруживал, что современная литература интересуется, никого больше не интересуя, только домашними и семейными мелочами. Ее излюбленный сюжет – развод, чаще всего между двумя учителями, мир без неба, населенный людьми, погубленными полученным образованием, не имеющими другого выбора, кроме пригородного вальса. Их единственное утешение – собаки и ностальгические воспоминания о бейсболе; единственная надежда – неумело сделанные дети, сидящие на цепи, продетой в кольцо в носу; единственная забота – их будущее, поэтому они без конца твердят мантру: «Дети, дети!..» Любой детектив или полет на Марс гораздо ближе к реальности, чем подобные байки. Когда-нибудь я найду траекторию для собственной фантазии, может быть, даже в этой поездке.
С другой стороны, Рози читала, чтобы прийти в себя, перетасовать все, что знает, став папой в своем Ватикане с собственным собором. Она верила, что Иисус – Святой Дух, но Богом не признавала. Но ее убеждению, Он иногда, в зависимости от настроения, вмешивается в наши дела. Утверждала, что допустимо вставлять в молитву ругательства, чтобы привлечь Его внимание. Поэтому я часто слышал, как она на кухне орет: «Господи, мать твою, заставь его вымыть посуду хоть раз, черт возьми!»
Сейчас Рози потянулась ко мне, сверкнув золотым распятием на груди, и выхватила у меня из кармана конверт.
– Сукин сын, – проворчала она, быстро пробежав глазами листок, – что это за чертовщина?
– Письмо.
– Вижу, Том. От какой стервы?
– Кажется…
– Что тебе кажется, мать твою?
– …от одной бывшей знакомой.
– Белой? В чем дело? Ты ее обрюхатил?
– Понятия не имею, в чем дело. Хотелось бы выяснить.
– Да? Вот тебе дорожный атлас.
Я даже не догадывался, что атлас давно лежал под книжной полкой в ожидании нашего так и не состоявшегося свадебного путешествия. Она сунула его мне.
– Двигай.
– Рози, я…
– Чего – Рози? Хочешь ехать? Катись.
– Может быть, дашь подумать? Это ведь не любовное письмо, а угрожающее…
За окнами громыхали грузовики. На меня уставились ее соски – две грозные красные, зловеще сияющие планеты. Наедине с ней меня иногда била дрожь. Нетрудно представить, как Иисус, находясь в данный момент в подобающем настроении, тайком сует ей в руку нож.
Голова у меня затрещала от желания и боязни уехать. Мне стало слишком скучно, чтобы оставаться, и было слишком страшно отправиться в путь. Одиночество с раннего детства пугало меня. Мать бросала мне под ноги футбольный мяч и кричала: «Пинай! Каждый может в футбол играть! Черт возьми, просто бей по мячу, как мальчишка!»
Я спал всего с десятком женщин, включая Рози. Лишился девственности лишь в двадцать лет. Уходил, уезжал, когда связь прерывалась. Дольше всего просидел на заводе, жил сам по себе, свихнувшись оттого, что по десять часов каждый день нажимал на рычаг в ожидании сменщика. Связывался время от времени с женщинами, но ни разу не мог влезть в их кожу так, как хотелось бы. Они исчезали, прежде чем возникали.
В дороге я действовал так: случайно знакомился, заводил разговор. Был бродячим котом, и часто, к своему удивлению, через пару часов оказывался в доме у новой хозяйки, готовой охотно принять меня. Вскоре каждому сторожу было известно, зачем я шмыгаю из дома в дом. Тем не менее меня приглашали в следующий, сперва выставив блюдечко с молоком, потом открыв дверь, потом допустив в постель. К счастью, в кошачьей лапе имелся бумажник, полный пенсионных чеков.
Зачем, черт возьми, Мэри Уиткомб прислала письмо через столько лет? Если Рози не сможет меня удержать, то кто сможет?
– Чего в затылке чешешь? – спросила она. – Ничего ты не думаешь. Уже все решил.
Рози шмыгнула мимо меня в спальню, оставив дверь открытой. Правда, я уже решил. Развернул атлас, отыскал прямой путь к Сан-Диего.
– Сюда иди! – крикнула она из спальни. – Без секса от меня не уйдешь.
Через пару секунд подмяла, оседлала меня, настоящей горой взгромоздилась над залитым солнцем каньоном, стянула ночной рубашкой запястья – я не успел опомниться, как руки были привязаны к спинке кровати.
– Теперь куда денешься?
Хорошо, что у нас нет соседей, при всех ее воплях и стонах.
– Давай, ну, Господи Иисусе, давай!
Геометрия перекосилась, плоть принимала сотни форм, пузырилась, висела в воздухе в окружении спутников из целлюлита. А я все время думал, что с собой надо взять, зачем ехать, что будет по возвращении…
– О чем задумался, черт побери? – рявкнула Рози, отвесив мне пощечину, словно разъяренная мамаша на ярмарочной распродаже.
– Извини.
Я всегда так глубоко проникал в Рози, что практически превращался в нее, больше думая не о собственном удовольствии, а о том, что она чувствует. Постоянно испытываю подобное двойственное ощущение, из-за чего подружки вечно уверяли, будто в сексуальных играх я отличаюсь от других парней. Я считал такое ощущение интуитивным, однако на этот раз оно не возникло. Рози вполне могла скакать и ёрзать в полном одиночестве. Я позволил себе от нее отдалиться, превратившись в пациента, которого вкатывают в «скорую» на носилках, только подозревал, что «скорая» направляется не в больницу, а, наверно, в психушку. Одновременно лежал в фургоне и сидел за рулем.
Она отвалилась, не позаботившись отвязать мои руки.
– Готово, мать твою.
– Может, отпустишь меня? – спросил я.
– Ох, Том, я тебя отпускаю. Вернувшись, возможно, найдешь меня здесь, а возможно, и нет. Не волнуйся, оставлю стенную обшивку под дерево, дерьмовый ковер, дерьмовый телевизор и чертов компьютер. Заберу только книги.
– Может быть, тебе надо было выйти за чернокожего, Рози. В культурном смысле, я имею в виду.
– А что я тебе, дядя Том, говорила минут пять назад?
– Слушай, я белый, как альбинос.
– Аль… чего? В тех книгах обо мне говорится. К тебе они ни малейшего отношения не имеют.
– Ну давай, развяжи, – попросил я.
– Если встанешь на колени и помолишься вместе со мной.
– Ты же знаешь, что я не молюсь.
– Советую начать. Будь послушным мальчиком, становись на колени, или я позвоню твоей маме.
Она развязала узлы на спинке кровати, через голову натянула ночную рубашку, расправила на груди, опустила до щиколоток, вдвое толще обычных. Мы скатились с кровати, встали на колени.
– Черт побери, Иисусе, лучше верни обратно трахнутого болвана, пока не уехал. У меня в жизни осталось не так много времени, чтобы тратить его на сукиного сына, поэтому, если Тебе до чертиков не безразлична дальнейшая судьба старушки Рози, принимайся за дело, о Господи.
Я скрестил на груди руки, но, даже будучи убежденным агностиком, боялся заканчивать эту молитву.
– Ну? – бросила она.
– Аминь, – пробормотал я.
– Правильно, черт побери, аминь. Теперь уноси отсюда свою задницу. Сегодня я одна буду спать. Хорошенько высплюсь, а когда проснусь, чтобы духу твоего тут не было. Не возвращайся, пока не перестанешь изображать из себя частного сыщика.
Она ушла молиться дальше. Я включил дерьмовый телевизор. По 52-му каналу крутили фильм «Почтальон всегда звонит дважды». На экране плыло черно-белое изображение с полосами и пятнами. От меня до сих пор шел запах Рози. Надо признать, после доброго раунда Рози пахла далеко не розами. Телесные соки смешались в ближнем бою в отсутствие рефери, который вклинился бы между нами, разведя в стороны.
Тем временем я – частный сыщик – думал о письме и снова обдумывал идею поездки в целом. Фильм нисколько не помогал. Наверно, работники 52-го канала от души посмеялись бы, если б узнали что именно в тот момент я смотрю их программу. Может, кто-то из них сидит у меня на заднем дворе, прослушивая стетоскопом стену, звонит на студию и сообщает: «Вы даже не поверите, тут один тип… ну ладно. Крутите дальше «Почтальона», потом расскажу. Буквально обмочитесь со смеху».
Не столь невероятно, как то, что Мэри Уиткомб через столько лет написала письмо, откидывая со лба черные волосы, падавшие на запечатываемый конверт. Она носила длинные распущенные девичьи волосы, никогда не меняя стиль. Обкурилась бы до смерти, стараясь сойти за кинозвезду, и, если бы операторы прикатили камеры, чтоб снять ее кончину от эмфиземы легких, ей позавидовала бы сама Луиза Брукс. Но когда Мэри никто не видел, она крепко тискала в объятиях любимых плюшевых зверушек, медведей и тигров, всхлипывая от умиления и похрипывая от избытка мокроты в бронхах.
Ох, боже, зачем я еду? Меня околдовали, загипнотизировали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18