Я бы не стал ее носить с собой. Такая сумка не в моем стиле.
– Ну, ради меня, Рильке.
Я вышел из подъезда и осмотрелся. Задний двор дома Лесли был четвертым. Чтобы добраться до улицы, нужно пересечь три задних двора и перемахнуть четыре шестифутовые стены.
Джереми Бентам изобрел свой тюремный паноптикум, чтобы надзирателю удобнее было надзирать. Камеры располагались по кругу, и он из будки в центре мог наблюдать за ними под любым углом. Как это соотносится с его системой великого счастья, я не знаю, но идея имела успех у школьных архитекторов. Внутренний двор Леса не был круглым и не походил на тюрьму, но я был уверен, что за мной наблюдают из семидесяти квартир. Первые две стены я миновал удачно и побрел дальше – беспечной походкой, с шотландской сумкой, постукивающей по бедру. Около третьей, под сохнущим на веревке желтоватым бельем, кругами вертелся маленький мальчик на трехколесном велосипеде. Он уставился на меня в упор.
– Я ключ посеял, малыш. – Перескочив через стену в его двор, я спросил отеческим тоном: – А почему ты не в школе?
Мальчик с подозрением на меня покосился. Его молочные зубы походили на маленькие надгробные плиты.
– Я еще маленький. Мне еще пяти нет. В школу Кайл ходит. Он большой мальчик. – Он перевел взгляд с меня на окно второго этажа и заорал сиреной: – Мамаааа! Тут дядя только что перелез через забор!
Окно распахнулось, и я понял, в кого у него такой голос.
– Молодец. Стой где стоишь, я звоню в полицию. – Я заметил, как она хватает телефон, набирает 999. При этом она истошно вопила: – Я знаю, чего тебе надо! Не подходи к ребенку. Извращенец. Тыришь чужое нижнее белье! Теперь-то я тебя запомнила! В другом месте поищи себе женские трусы, долбаный урод! Извращенец!
В соседних домах стали открываться окна. Я прикрыл лицо Леслиной счастливой сумкой, перескочил через последнюю ограду и сбежал.
Чем я занимаюсь? Я ведь должен зарабатывать на жизнь тем, что не приведет меня в каталажку. Я замедлил шаг, стараясь выглядеть, как парень, который всю жизнь ходит с шотландскими сумками. Худой парень в черном костюме, покрытом оранжевой кирпичной пылью. Обычный парень, который только что накупил в гастрономе мяса на неделю. На улице никто не обратил на меня внимания.
Лес ждал:
– А ты не торопишься. Я уже начал дергаться. Проблем не было?
Я открыл дверь, и мы оба вошли.
– Нет, не было. – Я очень утомился. – А у тебя?
– Супер-пупер. – Голос его подрагивал: интересно – это адреналин или просто запыхался? Мне было все равно. Он продолжал: – Я проехался на метро, чтобы убедиться, что нет хвоста. Потом вышел раньше и остаток пути прошел пешком. Правда, теперь лучше не высовываться. Чем быстрее сбуду это с рук, тем лучше. Поздравляю, милый. Я у тебя в долгу.
Он обнял меня, одновременно забирая сумку из рук.
– Я бы предпочел забрать должок сейчас.
На лице Леса появился вопросительный знак: одна бровь поднялась, а рот опустился вниз. Он шаркнул ногой, как боксер, еще не остывший после схватки.
– В смысле?
– Знакомство.
– А, да. Ты этого точно хочешь?
– А ты думал, я помогаю тебе благотворительности ради, Лесли?
– Да, уговор дороже денег.
Он вытащил из сумки мобильник и набрал номер.
6. Сущность порнографии
Пусть потоптал тебя насильник – жребий страшен,
Пусть знаем, что теперь нигде на свете нет
Такого гноища среди зеленых пашен, -
«О, как прекрасна ты!» – тебе речет поэт.
Артюр Рембо. Парижская оргия
Голос в трубке звучал плоско и невыразительно. Так, словно этот человек просто очень хорошо говорит на иностранном языке.
– Да, Лесли предупредил, что вы позвоните. Вам удобно в пять тридцать? – Он продиктовал мне адрес и закончил словами: – Хорошо, тогда увидимся.
Легко. Стрелка с фотографом. Человеком, который разбирается в снаффе.
Порнография – индустрия гибкая, она не отстает от времени. Когда первый пещерный человек обнаружил, что можно рисовать на стенах красками, сделанными из земли и пепла, другой грязный маленький «Хомо эректус» не преминул нарисовать голую даму. Задолго до появления картин, фотографии и гравюр уже существовали изображения всех существующих пороков, а уж после изобретения камеры порнографическая индустрия расцвела буйным цветом. Появление кинотеатров вдохновило любителей на создание особых мест для просмотра порнофильмов по всему миру. С внедрением видео такие места закрылись, но что толку? Ведь и на видео можно делать деньги. На любой большой улице есть видеомагазин, где за пару фунтов можно взять себе любое шоу напрокат. Конечно, всегда найдутся те, чьи вкусы сложно удовлетворить, но и для их странных удовольствий, вдали от шумных улиц, существуют тихие маленькие местечки. Обычный покупатель не обращает внимания на скучную с виду лавчонку, не видит ничего, кроме мутного грязного окошка, – оно пусто, совершенно пусто. Но если вы действительно желаете, если у вас – нужная мотивация, это окошко запоет для вас и найдет вас в любом городе, в самый первый день приезда. Есть люди, которые убегают из бабушкиного дома в лес; им хочется, чтобы их съел волк.
Городской атлас подсказал, что нужный мне дом – где-то в переулке, в конце Вест-Нил-стрит. День близился к закату, тяжелое небо крышкой нависло над миром. Я чувствовал всю горячку этого дня, скопившуюся под ногами, на липком асфальте. Преддверие лета – или экологической катастрофы. Тонкая струйка пота скатилась по позвоночнику, и я испугался, что рубашка сейчас прилипнет.
Я направился вдоль Аргайл-стрит, обходя детей и пирамиды из картонных ящиков с гниющими фруктами. Три пенсионера-сикха курили и беседовали у дверей бакалейной лавки, сидя на деревянных стульях. Один что-то сказал на своем языке, остальные негромко засмеялись. «Вот больные», – пробурчала обиженная женщина и обошла их, стукнув полной сумкой меня по лодыжке. За моей спиной старики продолжали смеяться. Я не возражал – люди умеют делать кое-что и похуже смеха.
Около похоронной конторы выстроились траурные конусы, резервируя место для покойника. Когда я проходил мимо, алюминиевые двери поднялись, и показался катафалк. На крыше телефонной будки скандалили чайки, налетали друг на друга, хлопали широкими крыльями и что-то вскрикивали получеловеческими голосами. Они остервенело тыкались оранжевыми клювами во что-то вонючее. Их присутствие в городе означало надвигающийся шторм. Вена у меня на виске начала пульсировать.
Впереди старик толкал по тротуару скрипучую тачку. Заброшенные фабрики вдоль набережной постепенно разворовывались, и старик собирал здесь низкосортный хлам, который не стали брать молодые и проворные мусорщики. Я поравнялся с ним, глянул в тележку, обозрел его пыльный костюм, скрюченную спину, и у меня за левым плечом замаячила фигура с косой. Может, таким способом я хотел прогнать из головы мысли о смерти. Следовало быть умнее.
– Вам помочь?
Он весь сгорбился над тачкой, засеменил быстрее и прошипел сквозь зубы:
– Отъебись, это мое. Я нашел, а ты вали отсюда, ублюдок.
– Неблагодарный ты мерзавец. – Я протянул руку и встряхнул его металлолом. Все его мужество улетучилось, он съежился, отпустил тачку и инстинктивно прикрыл голову руками, но я успел заметить бледно-желтые остатки синяков на его лице.
– Да все нормально, старик. Я бы тебя не тронул. Не нужно мне твое барахло.
Я тронул его за плечо, и он слегка отклонился.
– Оставь меня, – шепотом, – просто оставь меня в покое.
В конце квартала я обернулся: он по-прежнему стоял на том же месте, что-то бормоча и прикрывая голову руками.
Небольшая компания мальчишек собралась у запотевшей витрины рыбного рынка «Финнистон». Пацаны сосали леденцы и таращились на уродливого морского черта с раскрытой пастью – усатое морское чудище. На другой стороне улицы полицейский вытащил из патрульной машины задержанного в наручниках и, крепко схватив его за скованные запястья, поволок в участок. Пойманный, опустив голову, спотыкался – пьяный, или же от усталости ему все равно. Но полицейский с профессиональной легкостью не давал ему упасть. Его защищали длинные руки закона. Выстроившиеся в ряд щиты с газетными заголовками объявляли о найденном утопленном младенце и обещали подробности убийства «девушки легкого поведения».
У Чаринг-кросс меня поглотила волна офисных служащих. Здесь витал рассудок Промышленный век уступил революции белых воротничков, и теперь сыновья и дочери этих работяг с верфей стучат по клавиатурам и отвечают на телефонные звонки в вылизанных до блеска потогонных конторах. Они оперируют невидимыми бумагами и общаются с помощью электронной магии. Темные костюмы топали домой по Бат-стрит, мимо ренфилдской церкви Святого Стефана со сломанным бурей шпилем – готовиться к следующему рабочему дню, неотличимому от вчерашнего и завтрашнего. Автомобили медленно ползли к извилистым объездам и автостраде, парализованный поток еле-еле продвигался тремя рядами в горячем облаке выхлопных газов. Автобусы, скрипя несмазанными тормозами, пытались пробраться к остановкам, где в очередях стояли покорные пассажиры. Застрявший в пробке туристский автобус открывал и закрывал автоматические двери, пытаясь создать сквозняк из спертого воздуха. Старые небоскребы, из-за которых горизонт был похож на Чикаго, выплевывали усталых и помятых за день мужчин и женщин. Кое-кто, не успев ступить за порог офиса, тут же закуривал первую сигарету свободы, так глубоко и долго затягиваясь, что на лицах четко выступали скулы, вызывая никотиновую волну. И всюду – мобильные телефоны. Люди говорят и говорят со своими удаленными собеседниками, а весь окружающий мир шагает мимо.
Сквозь толпу пролетела банда парней, насмешливо стуча в решетки закрытых дверей и калиток – молодые мошенники, предвкушающие хмельную пирушку:
– Офигеть, триста фунтов за золотую цепочку!
Стадо направляющихся домой клерков замедлило шаг, на секунду оторвавшись от своих городских радаров, затем продолжило движение.
Мальчик в синяках, с лицом пророка, шептал вслед проходящим:
– Мелочи не найдется? Мелочи не найдется? – Каждый раз, когда от него отворачивались, он, словно подарок, протягивал пустой пластиковый стаканчик следующему. Я сунул ему фунт.
– Только поощряете попрошаек, – буркнул мясистый мужчина, сильно вспотевший в своем сером полосатом костюме. Он прошел мимо, не оглядываясь, избегая спора.
На Вест-Найл-стрит я стал считать номера домов, пока не добрался до названного голосом в телефоне. Музыкальная лавка в полуподвале. Фасад голубой, над дверью табличка с золотыми буквами на темно-синем фоне: «Сирены». По обе стороны от нее зеркально располагались полногрудые русалки, дергающие гитары за струны.
Я спустился по стертым цементным ступеням – интересно, сколько им лет? – и попал в малюсенький замусоренный дворик. Витрина лавки напомнила, как мы дурачились в детстве: «Простите, мистер, сколько стоят ваши дохлые мухи?» – «Я не продаю дохлых мух». – «А зачем тогда положили шесть штук на витрину?» Давным-давно кто-то затянул стекло целлофаном никотинового цвета, чтобы пластинки не корежило от случайного солнца. Не помогло. Альбомы валялись в пыли, деформированный винил топорщил конверты. Как будто хозяину не нужны клиенты. Значит, я попал куда надо.
Я толкнул дверь, колокольчик возвестил о моем прибытии, и я из города попал во мрак. Прохладная, выкрашенная в черный пещера, вдоль стен – полки, наполовину заставленные старым винилом. Прилавок выдвинут вперед: максимум полезной площади, минимум пространства для праздных покупателей. Арка за прилавком занавешена красно-бело-синим пластиком с оборками, как в мясной лавке. За ним светился монитор компьютера. Новый рубеж порнографии. Табличка у прилавка гласила: «У нас на складе – тысячи наименований. Если вы не видите здесь того, что ищете, – спрашивайте».
Над пластинками – полки с кассетами. Я вытащил одну… «Реальные девчонки из Глазго». Почему не «Реальные девчонки из Рио»? Упругие загорелые ягодицы проиграли целлюлиту какой-нибудь соседки из дрожжевого теста. Приятно думать, что при наличии выбора среднестатистический шотландский онанист предпочитает дрочить на какую-нибудь крепкую шотландку с улицы. А интересно, только ли извращенцы любят таких упитанных большегрудых девок, или традиционные мужики тоже? Но эта мысль меня опечалила.
Шторка раздвинулась – в проеме стоял юноша в хаки. Оборки патриотической накидкой окутывали его плечи. Молодость, укрытая флагом Империи. Симпатичный. Смуглый, как «черный ирландец», угрюмый. Волосы до плеч, чувственный рот и невероятные, бледно-голубые, полупрозрачные глаза.
Я слишком стар, чтобы назвать это любовью с первого взгляда, но все симптомы присутствовали. Люди умирали за любовь, обманывали, хитрили и расставались с теми, кто любил их. Любовь бросала вызов фортуне, делала из героев подлецов, а из распутников героев. Любовь портила, искажала, лечила и развращала. Это лекарство, это мелодия, яд и боль. Это влечение, противоядие, лихорадка и аромат. Любовь Убивает. Любовь Исцеляет. Любовь чертовски опасна. Да, но пока она длится – это здорово. Мир замирает на своей оси и кружится дальше, став местом улучшенных возможностей.
– Чем могу помочь? – Тон не соответствовал ни этому месту, ни его внешности.
Я улыбнулся – интересно, у меня в улыбке изменяется лицо, растягиваясь в волчий оскал? Остерегайтесь оборотней.
– Меня зовут Рильке. У меня здесь встреча.
– Я Дерек. С кем у вас встреча?
Он поймал мой взгляд, бровь слегка приподнялась. Он что, флиртует со мной? В паху у меня засвербело, но это означало только, что я его хочу.
Натуралы считают, что у нас есть что-то вроде радара и какие-то опознавательные сигналы: стиль одежды, манера говорить. «Милый мальчик, – сказал Фрэнсис, ощупывая пальцами зеленую гвоздику в петлице, и разгладил лацканы сшитого на заказ костюма, – скажи-ка, много ли у тебя компакт-дисков Джуди Гарланд?» Такое тоже, конечно, бывает, но я никогда не пользуюсь этим методом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31