Как ваша супруга? Она так и не научилась водить машину?
— Научилась. Но только не у меня.
— Люсия, послушай: инспектор пришел насчет Акико. Она погибла, и он считает, что ее убили.
— Что? Наша малышка Акико? Не может быть! Кому же могло понадобиться ее убивать?
— Это он и пытается выяснить. Ее нашли в садах Боболи, представляешь? Ты с ней больше моего общалась. Помнишь те туфли?
— Ее заплаточные туфли! Она ими так гордилась — заплаточные они или нет, и одевалась она со вкусом. А что за фигурка! Вот бы мне такую тонкую талию, но я-то расплылась еще после моего третьего.
Но и она никогда не видела Акико с мужчиной и не знала, кто платил за ее одежду.
— Я только знаю, что ей приходилось на всем экономить. Она сама признавалась. Жилья дешевле, чем эта старая квартирка Клементины, ей не удалось найти. Но и ее-то оплачивать ей было не по средствам, она сама жаловалась.
— Она не называла суммы?
— Нет. Сказала только, что больше, чем она может себе позволить.
Покидая ярко освещенную лавку мясника, он заметил, что с висящей на крюке бараньей туши кровь капает прямо на розовую мраморную плитку, и вспомнил о Нарди.
— Мой заместитель Лоренцини пытается вразумить Монику, уговорить ее забрать заявление.
— Ему бы лучше сходить двадцать третьего в клуб.
— Зачем?
— Нарди будет петь. Это особый случай, канун дня святого Иоанна. Моника туда собирается, и Констанца тоже. Говорят, что все закончится бойней.
— О господи...
Как же, черт возьми, фамилия этого парня со второго этажа в доме напротив? Беппе... Пеппе... Пиппо! Точно. Ну наконец-то! Единственная победа за целый день разочарований. Всякий раз, стоило только подумать, что он нарыл что-то в этом деле, как оно ускользало из рук. Начиная с той стервы, которая забыла сумку возле пруда. А этот магазин одежды, где продавался дорогой свитер! Нужно было настоять, послать кого-нибудь изучить их гроссбухи. Вдруг она все-таки расплачивалась по кредитной карте. Это же, черт подери, убийство! Но нельзя принуждать людей к сотрудничеству... Ту бедную женщину подозревать не в чем, так что он мог сделать? Запросить на нее ордер? Нет, так не годится. Люди должны иметь желание помочь, иначе... Она определенно хотела помочь...
А пропавшая вторая туфля? Он приказал двоим своим людям искать ее в лесистой части парка за стеной, куда спустили воду из пруда, раз в самом саду спрятать ее негде. Но они все равно ничего не нашли. И в воде ее не было. Кому, интересно, могло понадобиться таскать с собой по садам туфлю убитой жертвы? Собака могла бы куда-нибудь ее утащить, но с собаками вход в сады Боболи воспрещен.
А вчера? Ладно, чего уж там: ему следовало допросить Иссино, прежде чем говорить с Перуцци. Совет следовать своей интуиции — прекрасный совет, но тем не менее все надо делать по правилам. А правила диктуют не допускать, чтобы двое потенциальных подозреваемых... Нет. Да! Не допускать, чтобы двое потенциальных подозреваемых договаривались и условливались между собой о версии произошедшего. Их надо разделить, и пусть каждый выкладывает свою версию. Интуиция или нет, а это надо было сделать...
Небольшое французское окно, у которого стоял инспектор, выглядело скорее как застекленная дверь на балкон, но балкона не было, лишь низкое ограждение, призванное оградить от падения на узкую мостовую... Тогда на этом же месте стояла Клементина, почти голая, и поливала бранью жену Пиппо и толпу, собравшуюся внизу. Ну и зрелище...
Он снова позволил своим мыслям уплыть в тот душный август, не переставая, однако, думать об одном из терзавших его событий вчерашнего неудачного дня.
Если бы он только ушел сразу после разговора с Перуцци, дал бы себе время поразмыслить, разработать план! Он сам испортил все — от досады, но Лапо ведь обещал ничего никому не говорить и продолжал клясться, что не говорил, даже столкнувшись с явным отсутствием логики.
— О, инспектор! Если я обещаю, то отвечаю за свое обещание и никогда не вру! Боже милосердый, да если б я трепался, то такая история уже попала бы на первую страницу «Ла Национе»! Больно мне надо доводить Перуцци до второго инфаркта, сами подумайте!
— Я понимаю. Я ничего не утверждаю, но он знал...
— Если он знал, что она погибла, то не от меня.
— Вы можете минутку послушать? Я просто хочу сказать, что он меня ждал и знал, зачем я пришел. Именно так он и выразился!
— Ну конечно, он знал! Тут не надо большого ума, чтобы сообразить. От нее не первый день не было вестей.
— Ладно, давайте оставим этот вопрос. Но раз уж мы заговорили на эту тему, то ответьте мне, здесь и сейчас, что происходило между Перуцци и девушкой? Давайте. Измена за измену. Тут вы мой должник.
— Да не было никакой измены! Я всего-то и сказал, что вы придете повидать его и чтобы он вел себя поспокойнее. И разве я был не прав? Я уже давно с вами знаком, и когда я предупредил его, что вы придете исполнить свой долг, я только это и имел в виду.
— Тогда помогите мне.
— Чего еще вам от меня надо? Разве я сказал кому-нибудь хоть слово? Мы все стоим за ближнего своего, инспектор. Нам обоим это известно. Обвинять Перуцци? Нет, нет, нет, нет. Я бы ни за что не подумал, что вы на такое способны. Не то чтобы я не понимал вашей позиции, но я бы о вас такого не подумал. Извините меня. Меня ждет работа.
Напрасно он завел разговор с Лапо. Пользы это не принесло, наверное, только навредило.
Инспектор прижался лбом к стеклу, чтобы рассмотреть людей, которые остановились посреди мокрой улицы и разговаривали. Тучная женщина с двумя пластиковыми пакетами, набитыми покупками, и мальчик на мопеде. Мальчик все крутил ручку газа, стараясь улизнуть от нее, но она всякий раз останавливала его криком. Наверное, потому, что он не надел шлем. Узкая улица наполнялась голубым дымом. Инспектор продолжал наблюдать за уличной сценкой под окном квартиры, которая для него оставалась квартирой Клементины, радуясь поводу отвлечься от мыслей о неприятном.
Он потерял Лапо, и, хуже того, — он потерял целую пьяццу. Надо было и здесь допрашивать свидетелей поодиночке, не допуская, чтобы история облетела всю площадь раньше, чем он сам ее обошел. Но к тому времени, когда сидевшие за живой изгородью люди уже прослушали их ссору — он понижал голос почти до шепота, а Лапо, истинного флорентийца, было слышно аж в Пизе, — на свое крыльцо вышел Перуцци, как и все остальные.
После этого он впустую тратил время. После этого все оглохли, ослепли и онемели. Пожимали плечами, разводили руками, жали ему руку и молчали. Он словно очутился дома на Сицилии, с тем лишь отличием, что их глаза не бегали, а смотрели на него прямо и вызывающе, и несколько достигших его слуха замечаний были достойны самого Перуцци.
Он был отверженный. И вот что странно: он испытывал ровно те же чувства, что и они. Даже сейчас он не мог — хотя Перуцци наверняка лгал, говоря, что девушка сама покупала себе одежду — подозревать его в чем-то еще, кроме глупой страсти.
Разделяй своих свидетелей. Не хотел он разделять их, черт возьми! На их солидарность друг с другом и на свою с ними солидарность — вот на что он рассчитывал. Работать по-другому он не умел, и этот способ никогда раньше не подводил его...
Жена Пиппо, Мария Пиа, распахнула окно напротив и высунулась, чтобы пощупать носки, вывешенные на веревке. Сняв их, она на минуту исчезла, затем снова появилась и стала развешивать блузку, с которой капала вода. Взглянув на соседское белье, а затем на небо, она прикрыла блузку куском полиэтилена.
Инспектор открыл окно в сырую, пахнущую мылом улицу:
— Доброе утро.
Несколько минут спустя она уже стояла рядом с ним, и они вспоминали историю Клементины, обсуждали долгую болезнь Франко и неподъемную арендную плату, которую «наша малышка Акико» должна была вносить за такую маленькую квартиру. Акико в жизни и мухи не обидела, для чего кому-то понадобилось ее убивать? Может быть, эта квартира приносит несчастье, хотя сама-то она не верит в эти глупости. Они часто разговаривали с ней, когда встречались в мясной лавке. Всем женщинам хотелось знать, как она готовит мясо, которое покупает, она всегда была очень разборчива к тому, как оно нарезано или порублено. Однажды Акико пригласила ее к себе чего-то попробовать. Там, наверное, была дюжина тарелочек с разными блюдами — очень вкусными, надо признать, — но нет, она-то сама никогда такого не готовила. Пиппо не любит иностранную кухню, и, кроме того, слишком много возни — все это резать, крошить. Конечно, Акико была такая шустрая, никогда не ходила шагом, если можно было бежать.
Мужчина в ее жизни? Ах да, был мужчина, но она видела его только сверху, из окна, когда однажды ночью они вернулись вместе. Она как раз закрывала ставни, а они открывали входную дверь. Да, освещение здесь на улице... все обещают этим заняться... Ну и вот, единственное, в чем она до конца уверена, так это в том, что он был очень высокий. Акико, правда, была очень маленькая, но... нет, она помнит, что видела высокого мужчину. Нет, насчет возраста она бы не решилась строить догадки. Сверху, со спины и в темноте? Нет. Мужчина был высокий — это все. Может быть, кто-то другой его видел и сумел разглядеть получше. Она могла бы поспрашивать соседей, когда завтра пойдет за покупками. Акико всегда была рада поболтать, но о своей личной жизни скромно помалкивала. Они в мясной лавке, бывало, поддразнивали ее, потому что она нередко покупала столько, что хватило бы на двоих, но она рассказывала только о блюдах, что для него готовит, и ни о чем больше. Инспектор, наверное, думает, что она связалась с каким-то мошенником? Что ж, похоже на правду, верно?
Прежде чем вернуться домой, где ей нужно было поставить на огонь воду для пасты, она показала ему фотографию в серебряной рамке, стоявшую на белой книжной полке.
— Это они с сестрой, похожи как две капли воды в своих клетчатых юбочках и белых блузках. Вот так, она сказала, они одевались в школу. Не слишком по-японски, правда? Я, помню, заметила ей: «Еще совсем малышки, а сразу видно, кто тут сорванец».
Когда он открыл для нее дверь, она зашептала:
— Инспектор, вы не против, если я спрошу... Я видела тут мужчину с сумкой, который уехал на полицейской машине...
И хотя он дал ей не вполне исчерпывающий ответ, но не имел ничего против ее вопросов. Жизнь возвращалась в прежнее русло.
После ее ухода инспектор добавил фотографию в рамке к вещам, которые уже собрал ранее: ежедневник, записная книжка, папка с письмами и несколько пакетов с фотографиями. Наскоро просмотрев один из них в уверенности, что найдет мужчину, которого искал, он нашел только снимки туфель, деталей туфель с примечаниями на обороте. Во втором, кажется, лежали одни виды Флоренции, хотя позже надо будет рассмотреть их более внимательно. На лестничной площадке, когда он запирал дверь, у него зазвонил телефон.
— Гварначча.
— Надеюсь, я вас не отвлекаю... Не знаю, важно это или нет, но вы сказали позвонить, если что-нибудь найдется...
Директриса магазина одежды.
— Не то чтобы я вспомнила что-то особенное... или на самом деле нашла что-нибудь... но тут мне пришло в голову, что если это свитер из прошлогодней коллекции, то вам стоит заглянуть в магазин распродаж на виа Романа. В конце сезона они скупают остатки в магазинах вроде нашего и распродают по дешевке. Если она там бывала, то они могут ее знать. Люди там перебирают вещи и болтают. Вы понимаете, о чем я?
— Да.
— Боюсь, что это все... Наверное, я напрасно вас побеспокоила.
— Нет-нет. Вы правильно сделали, что позвонили мне, и я вам очень благодарен. Ремонт у вас закончился?
— О боже! Они ушли, но вам просто повезло, что вас не вызвали сюда на убийство — извините, нехорошо так шутить, когда эта бедная девушка... Я надеюсь, вы скоро узнаете, что случилось.
— Я узнаю.
Он спустился вниз по лестнице и, выйдя на мокрую улицу, решительно направился в сторону виа Романа.
Милая женщина, которая искренне хочет помочь. Место, где люди перебирают вещи и болтают. Жизнь определенно вернулась к норме. Он узнает.

— Сейчас я к вам подойду! Сейчас... Нет! Не вешай их туда! Я тебе сто раз говорила сложить их в коробки! Кому нужны свитера в июне? Сейчас я подойду!
Но она не подошла. Она была повсюду, но не рядом. То и дело ее взъерошенные светлые с проседью волосы и звенящие серьги взлетали над вешалкой с одеждой, чтобы тут же скрыться между шатких стопок из джинсов, где она напускалась на невидимую продавщицу.
— Я тебе говорила! Нельзя вешать вещи вместе, только потому, что они одного цвета! Развесь их, ради бога, по размерам! На этой вешалке сорок второй, потом сорок четвертый, а это что? Смотри сюда! Сорок второй! Та женщина все еще в примерочной? Иди проследи за ней. Что я тебе говорила о...
Вдруг кудри и серьги заплясали у плеча инспектора, а голос понизился до театрального шепота, который, впрочем, был так же, как и ее крики, хорошо слышен повсюду.
— Видите, что у меня тут творится? Вы не представляете, сколько вещей у меня воруют посреди этого бардака, а я не могу найти порядочную продавщицу себе в помощь. Эта девушка вроде ничего, но у нее ветер в голове. Она румынка и, по-моему, не понимает ни слова. — Она осеклась и прибавила громкости: — Положи эти бикини в ту коробку! Если ты их бросишь так лежать на прилавке, то к закрытию ни одного не останется! Да не в ту коробку! Разве ты не видишь, там надпись черным маркером «шарфы», на другой стороне, не на этой. Да знаю, что в ней ремни, знаю. Это тебя не касается. Просто сложи бикини в ту коробку, где они раньше лежали. На ней еще, кажется, написано «бюстгальтеры». Или «аксессуары»...
Красные ногти вцепились в черный рукав инспектора, и шепот на этот раз напоминал рычание.
— Видите, я просто разрываюсь. Я не могу отойти от примерочных, а пока я там, любой может войти и взять что угодно. Не посоветуете, как мне быть? Установить, может быть, камеры и все такое, или это слишком дорого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23