— Сидел за колодкой целыми днями... Жалко, что я тоже не выбирался, глядишь, и не был бы сейчас в таком состоянии...
— Так вы никогда не ходили с ней за компанию?
— Нет. Нет. Я всегда любил хорошо поесть и почитать газету. Нет, никогда... — Он сидел, уставившись в окно-витрину, но ничего за ним не видел. Встал, опустил штору до конца, опять присел на скамью. Он был очень бледен, вокруг губ залегли синие тени.
Инспектор осторожно продолжал тихим ровным голосом:
— Но, может быть, вам все-таки известно, куда она ходила? Описанное мною место не кажется вам знакомым?
— Она говорила мне, что просто бродит по округе, пока не найдет что-нибудь поспокойнее — сад, фонтан на площади. Она говорила, что так узнает Флоренцию. Но в Боболи она ходила не так часто — там нужно платить... Вы ведь не уверены, правда? Если ее лицо...
Инспектор молча протянул ему туфлю. Перуцци не отшатнулся, как его нервный подмастерье. Он взял туфлю в свою большую ладонь, где она уместилась почти целиком, и пробежался пальцами по швам, словно читал ее как азбуку Брайля.
— Нам понадобится еще формальное опознание...
— Она за год выучилась тому, на что я потратил пять. — Его костлявые, покрытые шрамами пальцы и впрямь читали туфлю, стежок за стежком. Инспектор не мог отвести глаз от этого процесса. — Она училась по-другому, не так, как мы. Не просто повторением, не методом проб и ошибок. — Его пальцы продолжали читать, но он не смотрел на туфлю. — С самого начала повелось: если у нее что-то не получалось, она заставляла меня показать еще раз, садилась и думала — долго-долго сидела неподвижно. Потом она делала это снова, и у нее все выходило правильно. Не идеально, не быстро, но правильно. Конечно, у нее есть мозги. В том-то все и дело. У нее есть мозги...
— Мы должны известить ее родителей, если вы знаете адрес. — Он никак не мог решить, что хуже: показывать ее изуродованный череп родителям или Перуцци. Он пока не понял, каковы были их истинные отношения, и, кроме того, ему вовсе не хотелось, чтобы Перуцци замкнулся, испугавшись, что его оштрафуют, потому что он позволяет подмастерьям жить в мастерской. Инспектор осторожно нащупывал путь. Ему не совсем нравилась эта синева вокруг губ обувщика. Точнее, она ему совсем не нравилась. Он спросит ее адрес, а также адрес ее родителей. В ее квартире придется добыть материал для анализа ДНК. Он не сводил глаз с Перуцци, а тот все таращился в пустоту, пока его пальцы вступали в контакт с Акико через швы на маленькой туфле. Что же делать? Инспектор мысленно вступил в контакт с капитаном Маэстренжело, который наверняка знал, что ему делать. Мысленно же получил от капитана ответ: «Следуйте своей интуиции. Решайте сами. Вы знаете своих людей».
Земля, воздух, огонь, вода и флорентийцы...
А что это вообще значит? Рядом с ним сидел пожилой мужчина, почти старик, который вложил некую часть себя — пока неясно, какую, — в эту молодую иностранку.
— Если бы она только согласилась выйти замуж!.. Она всегда клялась, что ни за что не выйдет, но я подумал, что из-за ребенка... она могла бы остаться. Она говорила, что она так счастлива здесь, но этого никогда не знаешь, все-таки там ее страна, родные... никогда не знаешь. Но ребенок мог бы все изменить. — Обернувшись, он посмотрел в глаза инспектору, ища ответа.
— Да, я уверен, ребенок мог бы все изменить.
Перуцци взглянул на туфлю, как будто увидел ее впервые. Перевернув ее, он оглядел подошву в поисках недоработок, затем ощупал рукой шов по краю.
— Первый слой — кожа, потом резина, потом опять кожа. Водостойкие. Но сверху она все равно еще приклеила резинку. Понимаете, она хотела, чтобы они служили вечно, потому что это была ее первая пара. — Он улыбнулся своим мыслям, снова замолчал и уставился в пространство.
Следуй своей интуиции. Все это очень хорошо, но, какие бы безумные мечты ни лелеял Перуцци — и не он один, — о чем, во имя всего святого, думала эта японская девчонка? И она не одна, если в ее планы входило одурачить старика. Нет, нет... не может такого быть. Она училась у него профессии, ремеслу. Она, конечно, восхищалась его искусством, да и мало ли что может привлекать женщину... И она была беременна, в конце концов, но...
Придется взять у Перуцци анализ на ДНК, если обнаружатся улики, подтверждающие, что он бывал в ее квартире. Но сегодня он не станет говорить об этом.
Инспектор пристально взглянул в лицо Перуцци. Бледность, кажется, понемногу отступала.
— Как вы себя чувствуете? Вам тяжело было это вынести, я знаю, и нужно быть осторожным.
И все-таки инспектор не понимал, как ни старался: кто же тогда покупал ей одежду, если не Перуцци? Кто? Почему прямо его не спросить?
— По вашим словам, она была красивая молодая женщина, и я слышал от ваших соседей, которые, кажется, питали к ней симпатию, что она любила хорошо одеваться.
— У нее хороший вкус, тонкий вкус...
— Да. Но хорошая одежда дорого стоит, а она, насколько я понимаю, была небогата, и потому напрашивается вопрос: кто за нее платил?
— Она сама покупает вещи. Она из богатой семьи — он, наверное, вам говорил, — но она никогда ничего у них не просит, вообще ничего.
Значит, единственное, о чем Лапо не разболтал, так это о ее смерти, и только это известие представляло опасность для больного сердца Перуцци. Черт бы побрал этого болтуна! А он ведь ему доверял.
Перуцци глубоко и прерывисто вздохнул и опустил туфлю на пол, покрытый ковролином.
— Я думал, что ребенок все изменит. Я правда так думал. Я собирался кое-что для них сделать. Мы строили планы. Он вам об этом рассказывал?
— О том, что она могла бы вместо вас встать во главе мастерской? Да.
— Кто бы мог подумать, когда она ушла тем солнечным утром... такая живая...
Выпустив маленькую туфлю, он отпустил и ее хозяйку. Впервые он признал, что она умерла, сказал о ней в прошедшем времени.
— Я мог бы столько для них сделать... Но не больше, чем она заслуживала, учтите. У нее был талант и характер. Учить ее было большой честью. Я не знаю, понимаете ли вы, о чем я.
— Да, конечно. Любой мастер, подобный вам, хотел бы передать свое умение. Это совершенно естественно. И, насколько я понимаю, таланты вашего сына лежат в другой области.
Как и говорил Лапо, лицо Перуцци вспыхнуло от удовольствия. Он не улыбнулся, но глаза его зажглись.
— Мой сын поступил в университет, где изучал экономику и предпринимательство. Он бухгалтер.
— Мне так и рассказывали. И к тому же преуспевающий.
— Он многого добился.
Слава небесам, теперь он выглядит лучше. Синюшность вокруг губ исчезла. Сын для него, конечно, куда важнее, чем Акико. Он выдержит. На вид он уже почти здоров.
— Мне никогда не приходится возиться с налоговыми декларациями и тому подобным. Это просто дар божий. Он ко мне очень добр, особенно после смерти матери.
— Вам крупно повезло. Я сам все это ненавижу. Послушайте, Перуцци, — он настолько хорошо выглядел, что инспектор решил рискнуть, — простите, что я отвлек вас от работы, и мне очень жаль, что я принес вам плохие новости, но мне нужна ваша помощь. Я совершенно уверен, что ее смерть... была неслучайна. Мне нужно выяснить, что произошло, но прежде, разумеется, провести идентификацию. Мне нужен адрес ее квартиры, а также адрес ее родителей.
Перуцци повернул голову и уставился в лицо инспектору пронзительным взглядом сверкающих глаз, своим обычным взглядом.
— Не случайна, говорите? Так вот откуда ветер-то дует! Что ж, это вам подвалило работы, и дело будет нелегким, это ясно. Вот что я вам скажу: ее уже не вернуть, и хотя я не понимаю, почему все так должно было случиться, но ее уже не вернуть. Так что если какие-нибудь газетчики сунут сюда свой нос, то они об этом сильно пожалеют! Я им больше ни слова не скажу!
Поднявшись, он прошел в угол, где стоял стол, заваленный чеками и квитанциями, откуда он извлек визитку.
— Это адрес ее родителей. О, не пугайтесь, на обороте написано по-человечески. Ее квартира — на виа деи-Леоне, на углу, второй этаж. Сейчас я вам запишу.
Когда он протягивал инспектору клочок бумаги и японскую визитную карточку, в дверях у него за спиной появился Иссино с горой обувных коробок в руках.
— Все порядок... — начал он и осекся, встревожено переводя взгляд с инспектора на Перуцци.
Инспектор встал и положил свою большую ладонь на плечо подмастерья:
— Не волнуйтесь. Вы ни в чем не виноваты. Вы понимаете?
— Да. Спасибо, — сказал Иссино, продолжая смотреть на Перуцци.
Что ж, договор Перуцци с подмастерьем, равно как и его ДНК, подождет до следующего раза. Он никуда не денется. Никому не нужен еще один инфаркт.
Открывая инспектору дверь, Перуцци проговорил:
— Знаете, вот вы небось скажете, что мое время кончилось, и я сам первый признаю, что я не романтик, но я могу поклясться, что она влюбилась. Нет, не то чтобы она много болтала, но последние несколько дней она была сама не своя. Однажды я увидел, как она плачет, — за работой. Без единого звука — просто слеза шлепнулась ей на руку. Если кто молчит, так уж тут ничем не помочь. Без толку настаивать, только хуже сделаешь. Ой, да ну это все к черту! Кончилось мое время или не кончилось, а я разбираю, что у меня перед глазами. Она влюбилась. И видите, если все получилось, как вы говорите, то я прав, да? Она не просто ушла. Ребенок бы ее удержал, говорю вам.
Инспектор вышел.

Глава шестая

Уром следующего дня, стоя у окна маленькой квартирки на виа деи-Леоне, инспектор ощущал, как желудок сжимает знакомая жаба волнения, от которой никак не избавиться. Специалист из криминологической лаборатории уже уехал, собрав отпечатки пальцев и содержимое корзинки для мусора в ванной, чем остался, кажется, весьма доволен. Обрезки ногтей, грязные салфетки, два волоса с корневыми луковицами и маленький медицинский пластырь со следами крови. Тут вполне могли быть и свидетельства присутствия мужчины. А если им окажется Перуцци? Ему было сильно не по себе, но, как всегда в подобных случаях, он не мог точно назвать причину этого. И он просто стоял, глядя на омытую дождем утреннюю улицу. Изнуряющая жара разрешилась ночным ураганным ливнем, освежившим если не мозги инспектора, то хотя бы воздух. Он пытался вспомнить фамилии людей, живших в квартире напротив, в нескольких метрах, но не мог. Он, возможно, и не был великим мыслителем, но память обычно служила ему исправно, и из-за этого провала к его волнению примешивалось раздражение. Конечно, минуло немало лет, но такие старомодные уголки, как этот, не так-то быстро меняются, и он не без удовольствия прочитал адрес японской девушки, нацарапанный Перуцци на клочке бумаги. Здесь он был как дома: неподалеку жил Нарди и его женщины, и была мясная лавка, где они подрались. И хотя Франко, к великому сожалению, уже умер, мясник с лоснящимся розовым лицом что-нибудь ему да расскажет.
Он знал: заходить в отремонтированный бар — пустая трата времени, но, раз уж он все равно проходит мимо, отчего не зайти? В баре он спросил, не знают ли там девушку-японку.
— У вас есть ее фотография?
— Нет. Она жила здесь рядом.
— Я тут недавно работаю, думаю, она у нас не бывала...
Неудивительно, подумал инспектор, со злостью глядя на тарелки холодной лазаньи, ожидающей, пока ее подогреют. В старые добрые времена они бы с Франко выпили по чашечке кофе, и тому был бы известен каждый ее шаг, заходила она сюда или нет.
Мясник, румяный и, как всегда, улыбающийся, знал ее.
— Очень аккуратная. Любит готовить свинину, но всегда просит ее порубить. Не жалует бетчину.
— Ветчину?
— Ей никак не даются начальные «в».
— А есть ли в ее жизни мужчина?
— Конечно. Итальянец, который любит японскую кухню, по ее словам. Нет, мы никогда его не встречали, но он, наверное, появляется вечером или в выходные, а мы живем за городом, так что... Мы не видели ее неделю или две, надеюсь, с ней ничего не случилось? Может быть, она тут нелегально? Нет, я в это не поверю. Она такая аккуратная и организованная.
— Да.
Итак, в этой квартирке не оказалось никаких сюрпризов: просто, чисто, аккуратно. Голубое шелковое стеганое одеяло на односпальной кровати, один цветок в горшке — уже засохший, белые полки с книгами по искусству, белые стол и стул. Прошло, наверное, уже лет пять или шесть с тех пор, как он приходил сюда в последний раз. Нечего было и сравнивать это чисто выбеленное гнездышко с темной дырой без отопления и вентиляции, в которой умерла Клементина. Старую уборную на лестнице переделали в кладовую, где хранилась плитка, оставшаяся после ремонта, и банки с краской. Он сообразил, хотя и не сразу, что бывшая маленькая кухня с крохотным окошком под потолком превратилась в кухонную нишу и маленькую ванную. В квартире были радиаторы. Он готов был поспорить, что арендная плата превосходила все мыслимые пределы. Франко бы знал. Мясник — нет, но он сообщил, что квартира годами стояла пустая, потому что женщина, которой она досталась по наследству, была не в состоянии ни продать ее, ни отремонтировать. Но не так давно квартира, должно быть, перешла в другие руки, и Акико вселилась туда первой. Также он сказал, что если и дальше так пойдет, то скоро во всей округе не останется ни одного флорентийца.
По правде говоря, инспектор умышленно выбрал именно этот момент, чтобы прервать возмущенную речь в духе Лапо и поведать собеседнику, что случилось с японской девушкой.
— Нет!
— Боюсь, что это так. Вы точно никогда ее не видели с мужчиной?
— Нет, никогда. Она всегда была такая бойкая, деловитая — ни за что не пойдет шагом, вечно бегом... такая симпатичная. Красотка. Она училась шить туфли, вы знаете. Помню, как она показывала моей жене... Подождите-ка. Люсия!
— Чего тебе?
— Поди-ка сюда на минутку!
— Что такое? Мне нужно приправить этих цыплят, пока... Ах, инспектор! Я только вытру руки. Как поживаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23