По-видимому, у дядюшки Боба, сорокалетнего механика, имелась многочисленная родня, стекавшаяся к нему в дом по праздникам вроде Рождества или Дня благодарения. Так вот, когда какая-нибудь из его гостий, в возрасте от десяти до двадцати лет, отправлялась в ванную, чтобы умыться, принять душ или справить нужду, этот малый приводил в готовность свою видеокамеру, прилаживал ее к дырочке, просверленной в стене и умело замаскированной каким-то цветочным украшением, и снимал, как девушки раздевались, испражнялись, прихорашивались и – совсем изредка – мастурбировали.Разумеется, дядюшка Боб, как обладатель низкого коэффициента умственного развития, перенес свою деятельность за пределы собственного дома на публичную арену, точнее говоря, в общественный бассейн, а там его наблюдательность и ловкость в обращении с объективом прибавили только количество дней, которые ему предстояло провести в заключении.Но по крайней мере плоды его труда не пропали впустую – пусть даже самого бедолагу никто не стал бы лечить, зато его случай можно поизучать; и вот я, подобно Питерсону, приглушаю свет и вступаю в мир дядюшки Боба. Если отснятому им материалу и недоставало плавности (сцены резко обрывались и сменялись новыми каждые несколько минут; типичная доморощенная нарезка/склейка), то этот минус с лихвой восполнял энтузиазм и подлинный интерес автора съемок к своему предмету.Ни одна из девушек и молодых женщин, которых он снимал, меня не привлекала; у большинства были торчащие зубы или задницы, не помещавшиеся в объектив. Но мне и не нужно было их видеть: перед экраном мгновенно возникала Джози и уводила меня за собой, в свой туалетный мир, как это и происходило много лет назад у нас дома, по праздникам, как это происходило, пока она не застукала меня у замочной скважины и не забила туда тампон. И вот, пока девицы из фильма дядюшки Боба вставляли свои тампоны, я вытаскивал тампон, оставленный Джози, и следил взглядом за ее рукой. Зубатые провинциалки вскоре расплывались и пропадали, и мы с Джози оставались наедине. Тогда – и сейчас.В конце официального отчета Питерсон приписал кое-что от себя. Дядюшка Боб прошел некоторые психиатрические тесты (как это принято называть), обязательные для такого вида преступлений в большинстве штатов, за исключением тех немногих, где весь анализ сводится только к поиску наилучшего способа казни для омерзительного грешника. Тесты эти были обычного свойства. Они не имеют отношения к терапии – по крайней мере, к той терапии, какой она представляется непосвященному человеку: уютная болтовня в кресле или на кушетке, с изобилием всяческих подручных средств наготове на тот случай, если вдруг прольется две-три слезинки. Ничего подобного здесь и в помине нет. То, что происходит во время таких тестов, весьма далеко от всего этого, далеко и от представления, будто пациенту нужно помогать. Скорее здесь важно диагностировать болезнь.Здесь берет начало противостояние: психология против терапии, процедура против помощи.Применяется нечто вроде психической ЭКТ – электроконвульсивной терапии. Заключенному показывают эротические картинки, чем-то схожие с преступлением, в котором его обвиняют, – например, сцены с юной гимнасткой в раздевалке или с мальчиками-пловцами, дерущимися полотенцами, – и наблюдают за реакцией, исследуют и анализируют эту реакцию, чтобы впоследствии использовать как доказательство для суда. Потом картинки меняются, причем с эротизации невинных существ упор переносится на эротизацию боли невинных существ: так, на одной пленке демонстрируется, как в девушку проникают сначала одним пальцем, затем двумя, тремя и так далее; на другой представлены случаи «икс-3» – нарезка из видеозаписей 1970-х, где жестокой порке подвергается юноша, и камера показывает крупным планом его плачущее лицо. И снова реакция испытуемого становится объектом наблюдения, изучения и превращается в улику. Далее следует сопроводительная документация, свидетельства соседей, как правило утверждающих, что парень всегда был тихоней, ни с кем особенно не общался, никому не причинял вреда – словом, всяческий материал, который помогает поставить такого типа на учет в ФБР, описывает извращенца психосексуального профиля, дает сжатую картину жизни потенциального психопата.Один из выводов, которые делаются на основании подобных свидетельств (а такими свидетельствами Питерсон из института, по его собственным словам, имеет обыкновение вытирать задницу), состоит в том, что дядюшка Боб, приходящий в возбуждение от наиболее невинных кадров, является, скорее всего, латентным оппортунистом; то есть у него имеется тяга к педофилии, но проявляется она только в некоторых случаях и с некоторыми детьми. Иными словами, нельзя позволять этому типу работать с детьми или заводить собственных детей. Если же член дядюшки Боба встает и делается тверже рога при просмотре видеозаписей со сценами физической жестокости, тогда он – явный психопат; то есть он живет в мире вредных фантазий, у которых есть все шансы быть перенесенными в его реальную жизнь. Иными словами, нужно посадить этого типа под замок, а ключ выбросить. Что скажешь, Сэд? Согласился бы ты пройти подобные тесты и порадоваться выводам? Как ты думаешь, почему эти так называемые психиатрические тесты применяются для государственных обвинителей? Выискиваешь что-то дурное, – значит, найдешь нечто погрязнее выгребной ямы, полной дерьма. Ты понимаешь, о чем я. Лишь бы веревки хватило – такая вот штука. Когда видеозаписи досмотрены, телевизор выключен, а свет все еще приглушен, Джози уже ждет меня на кровати. Она несколько юнее, чем вчера, ее подростковые капризные черты немножко смягчены. Я хочу, чтобы она сказала что-нибудь приятное, что-нибудь утешительное, что сразу бы увело нас обоих прочь от гадкого и жалкого мира дядюшки Боба, но она вдруг выпаливает нечто такое, что я уже не в силах предотвратить. А я похожа на этих девиц с пленки? Думаю, порой даже почти опытные психо-лохи не всегда способны контролировать ситуацию; так вот и я, не ожидавший этого вопроса, вынужден на него отвечать, повинуясь выражению тревоги на ее милом личике. Я кладу руку ей на голову, уже ощетинившуюся отросшим «ежиком».– Конечно нет, – заверяю я ее. – Ты – совсем другое дело. Ты ведь моя сестренка, и мы любим друг друга. – Я сдавливаю пальцами ее переносицу, как любил делать, когда мы играли в саду перед нашим домом. И, разумеется, понимаю, откуда взялся этот вопрос. Сомнение, которое она помогла прояснить, только сделало нас еще ближе. Ответом на вопрос стала наша долгая близость.Все отработано. * * * Среда – вечер для динамичных исследований, а это означает, что исследователь, в отличие от всех прочих замотанных старых засранцев из главного здания, не просто перечитывает Фрейда, глумится над Заксом Закс Оливер – врач-психиатр, автор нашумевшей книги «Человек, который принимал свою жену за шляпу».

или глотает порцию джина с Юнгом, а активно разыскивает новый материал, прибегая к любым доступным средствам – от сборника «Восстановление личности», который можно было заказать наложенным платежом, выписав из Уэльса, до новейших революционных публикаций на страницах веб-сайтов вроде Психонета. Динамические исследования – это, разумеется, и моя домашняя жизнь с Джози, и если эти две стороны действительности уживаются в шатком равновесии, сливаясь или конфликтуя, то все прочие детали домашнего быта сведены к минимуму.Вот этот квартирный минимум:Угол 1: научные материалы – журналы, доклады, видео– и аудиозаписи, накопившиеся за последние шесть лет.Угол 2: спортивный инвентарь – гантели, гири и велотренажер.
Я не считаю себя каким-нибудь гормональным монстром – из тех ребят, что топают каждый божий день в Душилище, качаясь под тяжестью собственной туши, с пеной у рта, вооруженные до зубов всем мыслимым оружием, будто говоря: Я есмь ангел смерти, я перешагнул земное зло. Сколько крепких психов прошло через эту систему, сокрушив свой организм стероидами, не найдя успокоения в прозаке! Нет, я держу гантели для телесных упражнений, не для умственных осложнений. Второе правило психотерапии гласит: в здоровом теле далеко не всегда обитает здоровый дух. Угол 3: видеомагнитофон, телевизор, музыкальный центр.Угол 4: футон.Сидя в своей функциональной квартирке, я протискиваюсь между полками и изучаю дисфункциональные семейные истории, которые для меня – как хлеб с маслом: согласно имеющимся данным, в 57 % семей, независимо от состава и достатка, наблюдаются психические расстройства. Обожаю в этом копаться.Наиболее полезными оказываются клинические случаи. «Журнал реактивной психологии» всегда был одним из моих любимых изданий, еще со студенческой поры, когда я подолгу засиживался в библиотеке, выискивая сведения о всяческих причудах, отклонениях или откровенных извращениях. Во многом именно этот журнал, наряду с несколькими другими, заставил меня впоследствии сторониться коллег, подавшихся в преподавание или больничную практику, и направил на путь чистой науки – в частности, изучения поведенческих моделей внутрисемейной сексуальности. В номере «Реактивной психологии» за текущий месяц Питерсон опубликовал статью об одном таком случае – случае, который он и другие специалисты по психосексуальности называют «икс-4»; иными словами, это такая ситуация, где установлено, что в насилие были вовлечены четыре поколения одной семьи: внук, сын, отец и дед. Питерсону поручили вести это дело после того, как социальные работники сообщили в институт о внуке. А кому еще поручишь, если другие – третьеразрядные, но состоящие на тройном окладе – психотерапевты не знали, с какого боку к нему подступиться?! Бараны в свитерах из овечьей шерсти – вот они кто.Вначале тревогу забили в школе: внук поверг в шок своего учителя, нарисовав в тетрадке анатомически правильную сцену: мужчина с анатомически правильной эрекцией совершал половой акт с мальчиком. Этот самый внук явно обладал недюжинным талантом к рисованию: ему удалось с обескураживающим правдоподобием передать портретное сходство с самим собой и своим отцом. Его быстро забрали соответствующие власти, а заодно замели и отца, который, расколовшись на допросе, рассказал о насилии по классической схеме.Далее Питерсон весьма дотошно приводит записи систематичных допросов отца, а также описывает столь же систематичную терапию, назначенную мальчику. Эту часть я лишь бегло пролистываю: мне слишком хорошо знакома вся эта психотерапевтическая тактика утешения и выуживания информации, и не раз мои ученые коллеги из Душилища читали мне наставления по поводу ценности подобной терапии, между тем как где-то между строк, где-то на заднем плане, как бы под сурдинку, проскальзывали намеки на то, что научные исследования вроде моих почти или вовсе лишены какой бы то ни было ценности. Осязаемая работа приносит осязаемые результаты, так-то, Сэд. Да хрен с ними. Накладывают пластырь на зияющую рану и садятся вокруг, собирая льющуюся оттуда кровь. И настолько уверены в правоте своей методы, что им даже в голову никогда не придет сменить бинт…Как бы то ни было, дальше Питерсон выясняет, что отца мальчика когда-то жестоко истязал его собственный отец: например, оставлял на ночь в сарае, запирал в шкафу, по нескольку дней кряду морил голодом, и избавиться от всех этих издевательств ему удалось, лишь убежав из дома – причем, заметьте-ка, убежав с бродячим цирком! И вот за что я люблю Питерсона: он не пренебрегает этой деталью, вернее, не позволяет ей стать лишь несущественным дополнением к рассказу, имеющим отношение только к способу бегства. Нет, он придает ей гораздо большее значение. Проходит время, и этот тип принимается бичевать слонов, возбуждать жеребцов и совокупляться с зебрами. И если третьесортные исследователи проморгали бы эту цирковую линию, то Питерсон проработал ее как следует – опросил циркачей, заглянул под купол – и выяснил, что ситуацию, прежде обозначенную как «икс-3», следует понимать как «икс-4». Питерсон обнаружил, что человек, истязавший своего сына, в свою очередь, путавшегося с мальчиком-художником, когда-то убил собственного отца в зверской драке, залив кровью почти весь дом, в котором они жили. Причина? Цирколюб повздорил со своим отцом, припомнив ему некоторые эпизоды, относившиеся к давним каникулам на лоне природы, где отец обучил его кое-каким лишним наукам.И это была всего лишь одна статья в одном журнале, а мне предстояло перерыть еще целую гору периодики, что ожидала меня в углу комнаты; зато как лакомое завершение вечера, полного напряженной работы, я всегда, всегда предвкушал свое вознаграждение: в четвертом углу меня поджидает Джози, суля целую ночь разнообразной активности и непрерывной близости. Упасть ей между ног и вдохнуть ее запах после длинного вечера, потраченного на ублюдков и отморозков, – вот высшая награда. * * * Четверг означает – во всяком случае, последние полгода означал, – что я допоздна задерживаюсь на работе. «Группа встреч с доктором Кертисом Сэдом, Душилище, 2-й этаж, комната 4», – гласит объявление, вывешенное в амбулаторном отделении. Мне самому это странно. Я никогда не примерял на себя роль психотерапевта, и, пожалуй, кое-кто сочтет, что я даже несколько скептично настроен по отношению ко всему этому набирающему силу феномену превентивной терапии – лечения, исходящего из вероятности отклонений: ну, типа, подходишь к конюшне и зажимаешь лошадиную голову дверцами стойла. Но шишки из Душилища, все как на подбор оплачиваемые члены общественных клубов психологов с громкими названиями («Храм», «Купол», «Цитадель»), – все они были «за», и всем младшим научным сотрудникам, в том числе мне, пришлось не только добровольно возложить на себя такую обязанность, но еще и разработать программу активной терапии (все это – во имя общественного блага, Сэд…). На меня, в частности, оказались возложены сеансы групповой терапии для потенциальных извращенцев, вернее, для самого широкого круга лиц обоего пола, которые не только озабочены своими детскими воспоминаниями и переживаниями, всплывшими уже в сознательном возрасте, но и встревожены возможными последствиями прошлого для их собственной, в остальном нормальной, семейной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36