Именно здесь начинала свое "наступление" Десислава. Группа подростков о чем-то спорила со швейцаром. Тот не хотел их пускать. Меня же никто не остановил. Я нашел свободный столик и заказал кофе и коньяк. Две скучавшие в одиночестве девицы, одна из которых напомнила мне утенка из мультяшки, оглядев меня с ног до головы, равнодушно отвернулись. Да, мне сегодня определенно не везло. Даже кофе оказался паршивым.
Ровно в одиннадцать я вошел к себе в кабинет. Навстречу мне поднялся давно не бритый молодой человек в мятой одежде и грязных ботинках.
– Кто тебя пропустил в этом виде? Посмотри, и ковер весь испачкал.
Пырван взглянул на свои ботинки.
– Простите меня, я ужасно торопился. Про Половянского это правда?.. Я пока ничего не видел и толком ничего не знаю, но уверен, что убили его не из-за перстней и бумажника.
– Вид у тебя усталый, – сказал я довольно холодно.
– Очень сожалею, но у меня действительно не было никакой возможности предупредить вас. Конечно, я виноват…
Мое молчание его явно смутило, и он не знал, с чего начать.
– Все произошло совсем случайно. Иду я мимо университета и вдруг вижу в одной машине знакомое лицо. Где-то я его видел. Пока я пытался припомнить, регулировщик пропустил машину, и она исчезла в направлении Русского бульвара. Я посмотрел – номер не наш, западногерманский. Догадка меня осенила, лишь когда машина исчезла за углом. Я бегу обратно к милиционеру: "Извините, так, мол, и так, о чем эти люди вас спрашивали?" Про то, где дорога на Драгоман, отвечает он, к границе. Почему же тогда они поехали в противоположную сторону?..
– Уж не твои ли приятели из Мюнхена это были? – поинтересовался я, хоть и не хотел вступать в разговор.
– Как вы догадались? Нет, вы и вправду все время как в воду глядите!
– Я просто предположил.
– Товарищ полковник, за рулем был именно тот тип, который в Мюнхене вызвался подвезти меня до центра, а потом свернул в лес. Я сидел на переднем сиденье и поэтому хорошо запомнил его лицо. Бросился я было ловить такси, но везде очереди, никто и слушать не желает никаких просьб. Времени совсем не оставалось, я мог как пить дать их упустить.
– Короче говоря, ты их поймал.
– Да, поймал. Кончено, это стоило мне немалых трудов. На чем я только за ними не гнался – и на такси, и на грузовике, и даже на поезде. Так вот, они спрашивали дорогу на Драгоман, а сами отправились в сторону Русе. Хотели пересечь болгаро-румынскую границу по Мосту дружбы. Им, видно, каким-то образом удалось узнать, что в Драгоманской таможне работают опытные специалисты по наркотикам, вот они и решили ехать по другой дороге. Аж из Ирана к нам пожаловали.
– Значит, в этот раз они приехали не по твою душу, то есть кожу?
– Нет. – Пырван закатал рукав и с улыбкой поглядел на свою татуировку. – В первый момент и я так подумал, потому-то и стал их преследовать. Ну, теперь-то я с вами за все расквитаюсь, решил я тогда. Если бы вы только знали, как я был разъярен!
– Ярость я могу понять, но безответственность… Что, по-твоему, важнее – банда мошенников или наша работа?
– Виноват, товарищ полковник.
– Легко сказать – виноват! Наша работа, дорогой, напрямую связана с политикой. Надеюсь, хоть это тебе не нужно объяснять. Мы здесь в "казаки-разбойники" не играем. Впрочем, посидишь под арестом – поймешь. Времени подумать у тебя будет предостаточно.
– Под арестом?! – как эхо отозвался ошарашенный Пырван. Он никак не предполагал, что я способен на такое коварство.
– Да, под арестом. Ты прежде всего офицер, а уж потом борец, чемпион Европы и все такое прочее. Бросил все на свете и полетел сломя голову. Хоть бы предупредил кого-нибудь, ведь даже и о тренировках не вспомнил. Ничего, с Косолапым тебе придется дело иметь, не мне!
– Вина моя в том, что я не успел ничего сообщить вам. Хотя врать не буду: разрешили бы вы мне или нет, я все равно, как вы сказали, "полетел бы сломя голову" вслед за ними. Я же вам говорю, меня такая ярость охватила, когда я узнал в этом шофере того типа из Мюнхена… Те, кто были с ним в машине, мне не знакомы, это какие-то новые люди. Под сиденьями машины было спрятано огромное количество наркотиков. Товарищи из Русенской таможни остались мной очень довольны, я вам даже письмо от них привез. Хотелось бы, конечно, "прокатить" контрабандистов до Софии и побеседовать в спокойной обстановке с моим знакомым о городе Мюнхене и его окрестностях, да разве можно найти общий язык с таможенниками. Нет, сказали мне они, в нынешнем году это самая крупная партия наркотиков, и нам бы хотелось расследовать этот случай до мельчайших подробностей. Ведь эти друзья не впервые проезжают транзитом через Болгарию. Если хотите, я могу вам рассказать поподробнее.
– Нет, предпочитаю отложить этот разговор на завтра.
– Мне сказали, что Десислава отказалась давать показания. Вы думаете, она замешана в этом убийстве? Мне что-то не верится. Полчаса назад позвонил врач и сообщил, что ей уже лучше и что ее уже можно допрашивать. Вызвать ее?
– Нет, и это, пожалуй, отложим до завтрашнего утра. Пусть она выспится. Скажи доктору, чтобы дал ей снотворное.
Мучительная сцена. Похожая на многие другие и все-таки отличающаяся от них.
– Вы даете себе отчет в том, на какие мысли наводит нас ваше упорное молчание? Неужели вам трудно сказать, где вы провели ту ночь?
– Хоть распните меня, ничего не скажу. Я его не убивала. Господи, ладно, у меня мозги набекрень, но вы-то совсем спятили! Знали бы вы, как я вас ненавижу, – совсем меня замучили, житья от вас нет. Ничего не скажу. Назло вам. Раз уж вы такие умные и проницательные, то сами догадайтесь, где я провела ночь. Черта с два догадаетесь! Поглядите-ка на них – сидят и думают. Думайте, думайте. Дядюшка, вы мне так симпатичны! Угостите сигареткой, я вас еще больше любить стану… О-о! с фильтром! Какой прогресс… Мерси, дядя, у тебя хоть манеры изысканные. Медвежонок, ты действительно так хочешь узнать, где я была? А если тебя это расстроит? Да, с мужчиной! Всю ночь. И очень довольна. Всю жизнь буду помнить. Сумку мою, надеюсь, вы уже перерыли? Деньги там… это от него, платит человек. Не то что ты – голь перекатная. Дядя, у тебя-то хоть деньжата водятся?
Да, ничего не скажешь, действительно мучительная сцена. С одной стороны – двое здоровых, хорошо выспавшихся мужчин, румяных и свежевыбритых, спокойных и трезвых, а с другой, сломленная женщина с опухшими от слез глазами, изгрызенными до крови ногтями, в мятом платье и с размазавшейся по всему лицу косметикой. К тому же она почти на грани истерики и несет сплошной вздор, не понимая, что тайное постепенно становится явным. Десислава еще ни в чем не призналась, а мне уже было ясно, что ее рассказ – чистая правда. Она запирается не из-за упрямства или из-за вспышки внезапной ненависти к нам, ненависти, которая на фоне ее истерии придает ей силу фанатика, не думающего о последствиях своего поведения. Нет, молчать ее заставляет стыд – ей неудобно перед Пырваном, не случайно она так старается избежать его взгляда.
Решив проверить, правильно ли я рассуждаю, я попросил Пырвана выйти из комнаты. Результат был совершенно неожиданный: Десислава вскочила с места и бросилась к двери.
– Куда он ушел? Почему? Чего вы от меня хотите? Скажите ему, чтобы он вернулся! Умоляю вас, пусть он вернется!
Я еле-еле сумел ее успокоить. Она послушно вернулась на свое место, но по-прежнему вся дрожала, не спуская глаз с двери.
– Я боюсь. Он думает про меня… как будто это я убила Милчо.
– Это все выдумки. На вашем месте любой бы мог такое вообразить. Никто вас ни в чем не подозревает, вы просто себе внушаете. Вы только мне скажите, где вы были, и сразу кончим. Я никому не скажу. Обещаю, все останется между нами.
– Почему? Я теперь могу и в его присутствии, мне и так известно, что он думает обо мне. Раньше-то, конечно, он так не думал. Впрочем, он далеко не джентльмен, а такие только этого и заслуживают. Позовите его!
– Это необходимо?
– Позовите, говорю! Пусть он тоже послушает!
– Хорошо, но дайте слово, что больше торговаться не будем.
– Ладно. Дайте мне еще одну сигарету.
Я дал ей сигарету и направился к двери, но она вдруг остановила меня:
– Нет, не надо, я не буду говорить.
Я вырвал у нее изо рта сигарету, швырнул ее на пол и растоптал.
– Да это, в конце концов, ни в какие ворота не лезет! Вас словно и не касается, что убийца спокойно себе разгуливает на свободе?!
– Убийца… Вот с кого все началось! – Она нагнулась и протянула руку к растоптанной сигарете. Думала, что я ее остановлю, как-нибудь отреагирую, однако я не сдвинулся с места. Решил позволить ей унизиться окончательно.
Деси изо всех сил смяла окурок в пепельнице и тихо повторила:
– Позовите его, пусть послушает… Пырван вошел и остался стоять у двери.
– Можешь записывать, – обратилась к нему Десислава. Взгляд у нее при этом был испепеляющий. – Итак, вчерашнюю ночь я провела с одним типом по прозвищу Ванта. Ты с ним знаком?
– Нет, – ответил старший лейтенант совершенно спокойно.
– Как? Ты не знаешь Ванту? Да этого не может быть. Это самый отпетый мерзавец во всей Софии. Тебя это удивляет?
Пырван не ответил.
– Значит, не удивляет, – прошипела она сквозь зубы, снова на грани истерики. Я поспешил вмешаться:
– Все ясно, с Вантой. Этого достаточно.
– Как это – достаточно? Вы же сами хотели послушать… До полуночи мы с ним просидели в "Красном маке". Пили. Потом я сама предложила ему пойти куда угодно, только чтобы не на улице… Ну вот, он меня завел на какой-то чердак, потому у меня и вид такой, – она взглянула на свое платье, – всю ночь прокувыркались в пыли и паутине, даже и мыши там бегали. Но все было не так уж неприятно. Вот только адреса я, к сожалению, не помню, но вы можете расспросить Ванту. Там и вещественные доказательства остались – пустая бутылка из-под ракии и окурки по всему полу.
За все это время Пырван и бровью не повел. Я искренне позавидовал его самообладанию. Да, он остался совершенно спокоен, но я – давнишний свидетель всех его перипетий, связанных с этой женщиной, – вполне мог себе представить, что скрывается за его ледяным спокойствием. Именно это ледяное спокойствие выдавало его подлинное состояние, однако на Десиславу оно повлияло самым ужасным образом – она истолковала его как свидетельство полного безразличия и презрения и прочла в нем подтверждение тому приговору, который она сама себе вынесла. Что-то в ней надломилось, что-то еще живое мучительно корчилось. Оттого-то так горестно было смотреть на ее сгорбленные плечи, на руки, подпиравшие безвольно упавшую голову. Она плакала тихонько, как обиженный, всеми оставленный ребенок. Здесь расстроенные нервы были, пожалуй, уже не при чем. Я отвернулся, чтобы не видеть ее, и дал знак Пырвану выйти из комнаты, но он только покачал головой и, не стесняясь моего присутствия, молча подошел к ней и с невыразимой нежностью погладил по голове.
Мне трудно описывать этот момент. Единственное, что тогда мне стало совсем ясно, это то, что с этих пор для нас Десислава навсегда уходит со сцены, покидая ее с достоинством, как человек, осознавший всю глубину своего падения и из этой глубины увидевший вдруг проблески света где-то высоко-высоко над ним.
Похороны Половянского. На кладбище пришли все его дружки, за исключением Десиславы. Был там и Петр Чамурлийский, одетый в черный костюм и с такой же черной шляпой в руках. Он стоял в толпе близких и родственников покойного и на равных с ними принимал соболезнования. Небольшой хор, плакальщики, надгробные речи приятелей. Мать, как любая мать, не могла поверить в происходящее. Когда могильщики кончили свою работу, она ничком упала на свежую могилу. Большинство пришедших на похороны разошлись до неприличия быстро. К дому Половянского направились только родственники да самые близкие ему люди. Чамурлийский незаметно затерялся среди памятников и могил, потом сел в трамвай и к часу был в клубе, где с аппетитом отобедал. Вся компания в это же время справляла поминки в "Бамбуке". Новость быстро распространилась среди всех завсегдатаев кафе – "Кто этот Половянский? Я его знал?"
На следующий день я отправился к его матери. Потертая мягкая мебель (кое-где из-под обивки торчали пружины), какие-то коробки, сундуки, коврики, выцветшие от времени плюшевые подушечки и абажуры, кухонная посуда времен моей прабабушки – настоящий толкучий рынок. И надо всем этим – запах кислятины, застиранного белья и кошачьих испражнений. Со шкафа на меня скалились пыльные маски животных и печально глядели калеки-куклы. Потолок потемнел от сырости, а гнилые половицы скрипели под ногами, грозясь провалиться. Мать Половянского встретила меня причитаниями. Голос ее звучал так, будто она была одной из тех кладбищенских плакальщиц:
– Господи боже, и куда же это мои ключи подевались, что же мне теперь делать? Милчо… он на скрипке играл, пальцы у него… какой убийца? Милчо у меня такой добрый. При чем здесь какой-то убийца? Кто же мне теперь водички принесет?.. Ох, где же ключи, как я теперь из дому выйду? Нету ключей, куда я их подевала? Наверное, у него остались. Запер меня здесь и ушел… Милчо… Васко Абаджиев… Да, да, помню. Вы его приятель. Он мне о вас рассказывал. Но если вы за деньгами – у меня денег нет. Милчо никому не должен. Нет у меня денег, – тут она стала выворачивать карманы своего засаленного фартука, который как епитрахиль висел на ее тощей шее, – нету ни гроша…
– Я не за деньгами пришел, – ответил я ей. – Я водопроводчик. Пришел к вам насчет ремонта, где-то труба лопнула. Мне нужно стены как следует осмотреть, вообще весь дом…
Я понял, что ничего путного от нее не добьешься. Все мои вопросы – и заданные прямо, и косвенные – отскакивали как от стенки горох и тонули в ее плачущем речитативе. А водопроводчиком пришлось назваться, чтобы как-то оправдать свое присутствие. На что я надеялся? Что удастся найти тайник, где Половянский прятал доллары? Хотя почему бы и нет? Мошенники – народ недоверчивый. Брату, сестре, ближайшему другу такой всегда предпочтет родную мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29