Я нашел и выбросил неудачно упакованную и смятую фотографию, на которой маленькие фигурки на сером морском побережье окружают вылупившееся из пятнистой скорлупы чудовище. Дождь закончился, а у меня еще оставалось время до того часа, к которому меня хотели видеть в книжном магазине. Я решил не садиться на автобус, а пройтись до Окленда пешком.
Утро выдалось теплым. Туман, закручиваясь завитками, плыл над пахучим асфальтом и покрывал площадку для гольфа, к которой я приближался. Казалось, вокруг флагштока гольф-клуба поднимается и струится старинной выделки лента из хлопчатого волокна. Когда я дошел до ворот парка Шинли, садовники как раз забрались на свои зеленые газонокосилки и тут же наполнили воздух жизнеутверждающими звуками и запахами влажного летнего утра. Перепрыгнув через низкую белую ограду, я, как обычно, проведал крохотные замысловатые граффити, которые две зимы назад ночью, смеясь и вытирая текущий нос, нарисовал вместе с Клер. Я шел вдоль длинного безупречного газона и постепенно оказывался во власти воспоминаний о том, как играл с отцом в гольф. Мне захотелось сойти с травы на дубовый настил, окружавший клуб и само поле.
Касаясь пальцами плетеной изгороди и наблюдая за серебристыми каплями, которые дождь оставил на моих ботинках, я почувствовал прилив острой тоски по отцу. Я произнес слово «папа», вдохнул благоухающий травой воздух и вспомнил, что отец завтра прилетает в Питтсбург. Мы будем обедать, а я крикну: «Лифт едет вверх!» Он покачает головой, оплатит счет и в десятый раз расскажет мне о девушке из семейства Вейцман, брандейсовской стипендиатке, милой, славной и исключительно умненькой.
Поле для гольфа постепенно перешло в парковую зону, опоясывающую территорию Университета Карнеги-Меллона. За парком был мост, овраг и Окленд. На Фабрике по Производству Облаков царило затишье: похоже, сегодня новых облаков не будет. Здание из белого кирпича, две бежевые трубы, таинственные узкие мостики и закрытые двери. Фабрика располагалась у противоположного конца моста, возле подножия холма, на котором стоял Музей Карнеги, совсем рядом с железной дорогой, пролегавшей под мостом. Сложная путаная конструкция из мостков и кабеля, обвивавшего здание, казалось, соединяла музей со всеми его динозаврами и другими ископаемыми и железную дорогу, по которой ночами проносились платформы с автомобилями.
Я шел, рассматривал овраг, лежавший прямо подо мной, и пытался представить себе двух мальчиков в галстуках, бредущих по песку и пинающих камешки и пустые жестянки из-под кока-колы. Они непременно должны были обсуждать важные события своей жизни так, будто добрая ее часть уже позади, но все-таки самое лучшее еще только предстоит. Я не имел ни малейшего представления о том, как выглядел Кливленд, поэтому его образ оставался размытым. Мне казалось, что они «оттягивались», просто болтая о тригонометрии, Джоне Ленноне и об отцах.
У дальнего конца моста я, повинуясь неожиданному импульсу, резко взял вправо и двинулся вниз по бетонной лестнице, которую прежде не замечал и которая заканчивалась у двери из железной сетки, закрытой на висячий замок. Это был вход на Фабрику по Производству Облаков. Оттуда деревянные ступени вели вниз, на песчаное днище оврага. Я пошел по ним, время от времени посматривая на часы: в моем распоряжении оставалось еще около получаса. Спустившись вниз, я стал разглядывать проржавевший красный мост, который нависал прямо над моей головой и отчаянно вибрировал под колесами каждой проезжавшей по нему машины. Я направился вокруг здания Фабрики, стараясь заглянуть внутрь сквозь непрозрачные стекла белых окон.
Наверное, Артуру просто нравилось думать, что Фабрика производит облака, но я должен был узнать, что она собой представляет на самом деле, прежде чем делать вид, что мне это тоже нравится. Пока я не уразумел, имеет ли она отношение к музею или как-то связана с железной дорогой. Удовлетворившись беглым и безрезультатным осмотром ржавых табличек с надписями, которые валялись на земле возле здания и практически с ней сливались, я отправился назад, к лестнице.
Внутри здания что-то зашевелилось и ожило, раздался низкий рокот, который быстро перешел в визг и ритмичный стук. Оказалось, что я вовремя решил отправиться в обратный путь: резкий металлический скрежет невидимых механизмов Фабрики по Производству Облаков выдернул меня из утренней дремы. Поднимаясь по лестнице, я все время смотрел на загадочное здание. Когда я одолевал последние ступени, из огромного клапана вырвался плотный белый поток, который стал расширяться и расти вверх, пока над моей головой не образовалось хрестоматийно-идеальное облако, похожее на белую пушистую овцу. В то же самое время по мосту проехала Флокс. Она выглядела жеманницей на своем велосипеде: за плечами развеваются концы полупрозрачного шарфика, посадка безупречная, лицо, наполовину скрытое солнцезащитными очками, смотрит строго вперед и слегка напряжено, наверное в ожидании того, когда покажется белое здание библиотеки, находящееся чуть впереди. Ее наряд казался безупречным. Я замер, спрятавшись за холодной красной опорой моста, и не шелохнулся, пока облако не начало таять, а Флокс не растворилась в дорожном движении далеко впереди. Я украдкой следил за Флокс. Что-то в ней пугало меня, но тогда я никак не мог понять что.
Войдя в магазин, я сразу же уловил безошибочные признаки того, что в задней комнате полным ходом идет веселье. Гил Фрик, незадавшийся воспитанник йешивы, работавший все выходные, и смертельно скучный зануда студент, который учился на инженера, в одиночестве прикрывали стойку с кассовым аппаратом, что было исключением из правил. Обычно начальство поручало Гилу задания, которые считало слишком унизительными и отупляющими даже для меня и мне подобных, например отлепить ценники с огромных стопок нераспроданных дешевых книг в бумажной обложке или похоронить остатки неразошедшегося тиража автобиографии малоизвестной личности в далеком и мертвецки холодном подвале. Возле спортивного отдела с журналами о реслинге и изданиями для мужчин толкалось человек пятнадцать покупателей, но их головы были заинтересованно повернуты к служебному помещению в конце торгового зала. Кто-то даже смеялся в восторге от того, что там происходило. В зал доносились отголоски воплей, истерический женоподобный смех и даже пение.
– Привет, Гил, – сказал я. – Бог мой! Похоже, в дальнем офисе кто-то от души развлекается. – Следуя примеру Артура, я начал в беседах с людьми вроде Гила Фрика прибегать к идеально правильной и грамотной речи. Мне казалось, что Артур делал это исключительно для того, чтобы отбить у собеседника всякое желание продолжать разговор.
– Да, кто-то развлекается, – ответил он.
Я заметил на его лице несколько небольших синяков и мрачную нашлепку свежей изоленты на очках.
– Неужели тебя втянули в потасовку, Гил?
– Нет, – буркнул он и тут же залился краской.
Я решил не развивать скользкую тему и направился через зал по белому плиточному полу в темных мазках налипшей жвачки к бункерам, набитым ужасными детскими книжками, возле служебного помещения. (Новинки этой недели – «Яйцо по имени Таффи» и «Тысяча и одна смешная шутка. Раскрась, запомни, расскажи!».) Я решил, что нынешнее оживление могло быть только результатом возлияний, хотя для них рановато, либо, что более вероятно, поглощения пяти-шести дюжин пончиков. И то и другое с одинаковым успехом провоцировало приступы скотского веселья, время от времени оживлявшие безжизненные пространства «Бордуок».
На сей раз, похоже, это был совокупный эффект от пончиков и виски. Такой хохот могли издавать только Эд Лавелла, сто сорок килограммов живого веса, и его брат Джои, сто тридцать килограммов. Оба были там, наряженные в платья и туфли на высоком каблуке, и развлекались тем, что делали друг другу искусственное дыхание и массаж сердца.
– Бехштейн! – заорали они, как только я вошел в комнату. – Ну что, педик, не пригласишь на свидание?
Меня покоробило это обращение. Эд и Джои всегда называли меня педиком, но я впервые воспринял этот ярлык серьезно, будто дружба с Артуром могла бросить на меня тень. Я аут же напомнил себе, что братцы имели в виду не гомосексуальность как таковую. Они хотели сказать: ты худой слабак, которого мы легко раздавим своими необъятными задницами или шутя разберем на запчасти. Я засмеялся.
– Ха-ха, – произнес я. – Это что, конкурс «Мисс Пышка» или кастинг на роль в фильме «В джазе только толстяки»?
– Ха-ха, – раздалось со всех концов комнаты.
Кроме двух гигантов, будущих фельдшеров, там околачивались трое непрестанно курящих и что-то жующих молодых женщин, высоко продвинувшихся в сложной иерархии управления «Бордуок», и Родни, высокий тихий чернокожий, отсидевший срок за отказ участвовать во Вьетнамской войне. Сейчас он был на пути к принятию католичества, чтобы стать монахом-траппистом, «по примеру Томаса Мертона», который, как частенько повторял Родни, принял страшную и глупую смерть. Среди прочих присутствовал Кельвин, еще один подающий надежды медик, большой поклонник ножей и стрелкового оружия, и единственный друг Гила среди сотрудников. У меня самого здесь друзей было на одного меньше, чем у Гила. Все эти люди продавали книги в тени Питтсбургского университета.
– Сегодня вечером намечается капустник, – сообщил Эд, вскакивая на ноги. Джои остался лежать на спине. Верхняя часть его туши представляла собой путаницу из лямок бюстгальтера и женских прокладок, заполнявших чашечки, в обрамлении декольте. – Мы тут решили примерить костюмы.
– Парни, костюмы просто великолепны, – оценил я. – Потрясающе. Э, десяти еще нет, не так ли? У меня пока есть время? Прошу прощения, я должен сделать один звонок.
Я вернулся в торговый зал и направился к телефону. Руки мои тряслись. У Беллвезеров было занято. Я попытался понять, что за чувство меня охватило: страх или предвкушение. «В чем дело?» – спрашивал я себя. В задней комнате по-прежнему смеялись, два покупателя отирались возле порога, должно быть, разглядывали пончики. С кем он разговаривает? Что мне сказать, когда он возьмет трубку?
Хотя я западал на девушек и занимался с ними любовью, моя детская неуверенность в себе и слабость, мои страдания в роли «голубого», навязанной мне оскорблениями и тумаками более сильных мальчишек, и моя нынешняя одержимость Артуром делали меня легкой жертвой таких вот непреднамеренных наездов, какие только что позволили себе два ряженых жирдяя. Слушая гудки в телефонной трубке, я спросил себя в той прямой и решительной манере, в которой разговаривают с самим собой, не хочу ли я заняться сексом с Артуром.
– Арт! – прокричала Валери, самая умная, успешная и угрожающе стройная женщина «Бордуок». – Ты ведь как раз собирался положить трубку? – И строго на меня посмотрела. Валери вообще считала строгость самой эффективной манерой управления персоналом и обладала огромным арсеналом строгих мин и словесных выражений, которые она делала еще более многозначительными, сводя длинные густые брови к переносице. Ее лицо в целом наводило на мысли об афганской борзой.
– Конечно, именно это я и собирался сделать. Надо же! – произнес я, вешая трубку. – Как ты узнала?
– Домоводство, – приказала она. – Сейчас же. Там, похоже, произошло стихийное бедствие.
– Хорошо. – Я выхватил у Гила метелку из перьев для сметания пыли и пошел к секции домоводства, чтобы навести порядок на полках. Я гонял пыль до тех пор, пока в голове моей не закружились облачка пылинок и тоски.
Весь этот день, как и любой предыдущий, я проходил мимо покупателей с охапками книг, так часто произнося «простите» и не получая никакого ответа, что под конец уверился: мне нет прощения и быть не может. В фильмах о вторжении пришельцев одно на другое потихоньку наслаиваются свидетельства вкрадчивого и зловещего отступления от обыденности (мертвые птицы, умолкшие телефоны, внезапная трезвость вечно пьяного шерифа, соседские дети, выводящие монотонные песнопения в гипнотическом кругу на заброшенном школьном дворе). Так и в мою серую рабочую рутину каждые десять минут вторгались намеки на гомосексуальность: симпатичная мужская пара, экземпляр «Богоматери цветов», которого я прежде не замечал, потрепанный журнал с обнаженной мужской натурой, выпиравший из книги об электросетях и предохранителях, как конечность, отделенная от тела. Кульминацией стал разговор с мальчиком, который подошел и встал рядом со мной.
– Э, извините, – сказал он.
– Да? Что ты хотел?
– Я ищу книгу о гриме.
– Гриме? – переспросил я. – Косметическом? Книгу о красоте и здоровье?
– Да нет! – вскинулся он, положив конец оскорблению, и в последний момент спас Землю от полного захвата инопланетянами. Он имел в виду совершенно другое. Он хотел загримироваться под оборотня или взорвавшийся череп. Я был готов пасть на колени из одной только благодарности.
Нет, поверьте, я был не настолько глуп, чтобы предположить, что один только факт дружбы с геем, чего, признаться, со мной раньше не бывало, мог каким-то образом сделать меня самого гомосексуалистом. Однако я оказался достаточно неуверен в себе и, наверное, туповат, чтобы вообразить, будто единственной причиной, по которой Артур предложил мне дружбу, могло быть желание соблазнить меня. Вообразить, что он не обнаружил во мне ничего того достойного восхищения, что я нашел в его уме, манерах, наружности и стиле общения. Что я, короче говоря, не мог нравиться ему как человек. Если бы мне в тот день удалось дозвониться до Артура, я все равно ни о чем бы его не спросил. Я бы только слушал, анализируя тон, пытаясь уловить дружественные интонации, расслабленные, банальные фразы, лишенные стиля. В общем, то, что свойственно разговорам друзей.
После утреннего веселья день для его участников омрачился ужасным похмельем. Я наблюдал за тем, как часы медленно отсчитывают последние десять минут моего рабочего дня, когда огромный мотоцикл «БМВ» (объем двигателя тысяча пятьсот кубических сантиметров) влетел на каменный бордюр перед магазином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31