Если бы я танцевала с кем-то другим, то извинилась бы за струи пота, текущие из-под копны моих распушенных волос, и попыталась бы их вытереть. Но я схватила руку Кена и просунула ее между моей блузкой и липкой от пота кожей. Ощутив, как я вспотела, он с силой прижал меня к себе, обдав шею теплым дыханием. Он крепко поцеловал меня, и я почувствовала, как он меня хочет.
Когда стало совсем жарко, Кен вывел меня на улицу, где мы выпили по холодному коктейлю из пластиковых стаканчиков, чтобы остыть. Он принялся рассказывать о своей семье, о племяннике Заке.
– Это сын моей сестры от первого мужа.
Услышав словосочетание «первый муж», я поняла, что был и второй. Я почувствовала облегчение: значит, Кен не будет судить меня слишком строго.
– Я тоже разведена, – выговорила я, прежде чем сделать большой глоток мятного джулепа.
– Ой, мне очень жаль. – Ненавижу, когда так говорят, это же не означает, что кто-то умер.
– Да ладно, это давно было. – Прошло меньше года.
– Да, разводы паршивая штука, – сказал Кен.
Мы оба посмотрели вниз, на его туфли. Он переступил с ноги на ногу.
– Так что у тебя случилось? Почему вы разошлись?
Я никогда не знала, как лучше ответить на подобный вопрос, чтобы не сказать лишнего. Это вроде беседы с нанимателем, который выясняет, почему ты решила уволиться с предыдущей работы. Да потому что дерьмовая она! А вместо этого приходится говорить что-то вроде: «Я поняла, что пора что-то менять. В той компании я достигла пределов своего потенциала».
– Наверное, из-за моих чрезмерных амбиций. – Идеальный ответ.
Вроде фразочки на собеседовании для приема на работу: «Мой самый существенный недостаток – это перфекционизм». Ага, как же.
– Чрезмерные амбиции? Да ладно.
– Нет, правда, женщинам моего поколения всю жизнь внушали, что мы можем стать кем захотим – врачом, адвокатом, стажером в Белом доме для обслуживания президентских потребностей. В детстве я приправляла каждый день словами: «Я добьюсь всего, чего пожелаю, если буду упорно трудиться», как кашу медом. – Кен придвинулся ближе. – И знаешь, это сработало. Все сбылось. Я добилась всего, чего желала. Отличных оценок, поступления в университет, работы. Но мне никто никогда не говорил, что к личной жизни это не относится. Я сама загнала себя в угол.
– Не понимаю.
– Я слишком привыкла думать, что добьюсь желаемого, если приложу достаточно усилий. И естественно, к личной жизни я подходила так же: если я и вправду чего-то хотела, то наверняка все должно было получиться. Понимаешь, я была замужем за очаровательным евреем врачом. На словах это звучит идеально, и я себя чувствовала... – Я заколебалась. – Я чувствовала себя успешным человеком. Значительным. Или что-то в этом роде. Мне казалось, что этот пункт в списке дел, которые необходимо совершить в жизни, я могу вычеркнуть. – Да заткнись уже, Кляйн. – А оказалось не так. В браке состоят двое, а за двоих я усердно трудиться не могла.
– А он трудиться не хотел?
Меня поразили зеленые искорки в его глазах, до сих пор я их не замечала.
– Он был ленив. Он даже малую нужду справлял сидя; я могла бы и раньше догадаться.
– Ого. Надо будет постараться при тебе не писать. – Он рассмеялся своей шутке, а потом обхватил меня за талию. Я передвинулась, высвобождаясь из его объятий. – Так легко ты от меня не отделаешься, Стеф. – Он поцеловал меня. – Такты что теперь, решила, что свадьбы не для тебя?
– Ну, так мне решать особо не с чего, у меня никогда не было свадьбы. Но если тебя интересует, дала ли я клятву не выходить замуж, то я тебе скажу... Если ты спросишь меня, опустившись на одно колено!
– У тебя не было свадьбы? Быть того не может.
Вот так каждый раз. Никто не верит, когда я говорю: «Мы сбежали вдвоем». Обычно я слышу в ответ: «Да ладно, скажешь тоже». Люди чувствуют, как пахнет мой шампунь, видят, какой у меня педикюр, и думают, что я дорогая штучка. Никто не верит, что мне в общем-то было уже наплевать на дурацкую свадьбу. Я никогда не принадлежала к числу девочек, которые мечтают о дне своего бракосочетания. Я мечтала стать певицей или писательницей, но отнюдь не невестой. В мечтах я неизменно пропускала этот эпизод и сразу переходила к роли жены и матери, воображая, как я вожу детей в школу и планирую пикники. Жалела я только о том, что не пришлось потанцевать с отцом, как положено на свадьбе.
Да, я никогда об этом не мечтала, но то, что случилось, я никогда не забуду. 2000 год, двадцатое мая. Тот день, когда мы с Гэйбом сбежали. Вообще-то «сбежали» – неверное слово. Оно подразумевает романтику: какой-нибудь песчаный остров и меня в бикини с надписью: «Молодая жена». Мы поженились тайком, и ощущение было такое, будто мы делаем что-то постыдное. Я нервничала, опасаясь, что наш брак так и не состоится. Я сказала Гэйбу, что должна знать, хочет ли он на мне жениться, или вынужденно идет на этот шаг – ради меня или под давлением обстоятельств. Он ласково ответил:
– Я не рад, что все вышло именно так, но я знаю, чего хочу. Я хочу жениться на тебе, Стефани.
День был мрачный. Серенький и мокрый, словно Бог только что чихнул. Когда мы ехали в такси, Гэйб расплакался. Я смотрела в окно и молилась. Я молила Бога дать мне силы перенести все, что бы ни произошло, хотя не была уверена, что вообще верю в Бога. То есть хоть в какое-нибудь высшее существо, пусть только оно даст мне сил! Подъехав к синагоге, мы вошли внутрь, держась за руки. Я нажала на кнопку лифта. Когда лифт прибыл, Гэйб спросил, нельзя ли немного обождать.
– Стеф, я не знаю, смогу ли я это сделать.
Он был весь белый.
– Да ты, никак, сейчас в обморок упадешь.
– Очень может быть. – Его трясло.
– Пойдем, нас ждут, – прошептала я.
Мы вышли из лифта и поднялись на второй этаж.
– Я не могу туда войти, – сказал он. – Я не готов. Может, если бы у меня был шанс созреть, ощутить, что я готов, но...
– Ну уж не надо, Гэйб. Пришла пора поговорить начистоту. Это решающий момент. Не можешь – не надо, но тогда ты отсюда уйдешь один, и я с тобой больше не буду встречаться и вообще разговаривать. Вот и все дела.
– Мне нужно побыть на свежем воздухе и подумать.
Я вошла внутрь одна, поговорить с раввином и кантором. Одна! Черт, это день нашей свадьбы, а ни он, ни я не знаем, что будет дальше. На раввине была золотая цепочка и голубой галстук, и он смахивал на усохшего боксера Рокки из фильма со Сталлоне, но глаза его лучились нежностью и пониманием. Кантора – подумать только – звали Роминой, но у нее был мягкий, успокаивающий голос. От нее пахло влажной шерстью и химчисткой. Я села перед ними и объяснила им, как нервничает Гэйб, как деспотичны его родители, как он разрывается на части.
– Боже, а если он не вернется? Я бы тут ждала его в синагоге, вся в белом, а он не...
Ромина погладила меня по плечу и произнесла:
– Вот это и есть настоящее испытание. Самый важный момент. Момент истины, который прояснит все раз и навсегда. Исполнись веры и смелости. – Мне казалось, я сижу пред лицом Бога.
Я вышла, чтобы взглянуть на Гэйба, и он сказал, что не может, что он думал, что будет готов к этому моменту. Я попросила его «пойти и предупредить там всех о своем решении». Мне хотелось, чтобы он сказал те же слова еще кому-нибудь. Хотелось вновь услышать их при свидетелях. А надо было отдать ему свои туфли на высоких каблуках и улепетывать со всех ног в обратную сторону. Черт, я так его хотела, даже противно вспоминать.
Поднявшись наверх, Гэйб, откашлявшись, извинился за то, что заставил раввина ждать. Раввин движением руки пригласил нас сесть возле него. Гэйб сказал раввину о том, как он меня любит, и не успел он продолжить, как раввин отозвался:
– Это все, что я хотел от вас услышать! Так, значит, жениться будем? – Ну прямо Йода из «Звездных войн», до тех пор пока Лукас не переключился на использование технологий.
С таким раввином на моей стороне я чувствовала себя в безопасности. Гэйб попросил разрешения переговорить со мной наедине. Вот тогда-то он все и высказал:
– Я боюсь, что наши отношения могут не сложиться, и тогда, в случае развода, я до конца жизни буду обязан отдавать тебе четверть своих заработков. Половина браков заканчиваются разводом. Для врачей это особенно тяжело, и я не хочу, чтобы меня наказывали за то, о чем я беспокоюсь. Поэтому я хочу, чтобы ты подписала брачный контракт. – Я явственно слышала голос своего отца. – Отец передал мне много денег, чтобы я смог впоследствии начать самостоятельную практику, и...
– Да, пожалуйста. Господи, да не нужны мне твои деньги! – Так оно и было.
Когда мы разводились, я не пожелала получить ни доллара из того, что у него было до женитьбы. Мне от этой семьи ничего не было нужно, включая их сына. То, что Гэйб выжидал с брачным контрактом до самой свадьбы, было так же неприятно, как рыба, поданная с красным вином. Гэйб хотел иметь путь к отступлению, потому что боялся. Я тоже боялась, но не собиралась отказываться от всех своих прав. Я и так уже поддерживала его, вела дом, платила долги по его кредитной карте, и мне еще придется многим пожертвовать и терпеть его сверхурочную работу. Немного поколебавшись, я согласилась на его условия, потому что хотела за него замуж и считала, что он просто запутался. Услышав о моем согласии, Гэйб полностью переменился, сжал мою руку и повел меня к раввину.
– Теперь мы готовы, – сказал он твердо.
Раввин сотворил молитвы, мы поставили свои подписи, Гэйб вновь начал плакать, теперь уже от радости. Он не переставал улыбаться и смотрел на меня именно так, как мне хотелось, как на меня смотрел мой отец, когда гордился мною. Я знала, что отец любит меня потому, что я ему родная, что мне не нужно добиваться его любви. Можно просто быть собой.
Гэйб был в полном восторге, а я в смятении. От стресса, трепета и полуобморочного состояния он перешел к экстазу. Гэйб без конца спрашивал раввина, можно ли уже наконец меня поцеловать. Я все время плакала, и, как назло, ни один из нас не запасся в этот день носовыми платками. Позже, когда я упомянула брачный контракт, Гэйб сказал:
– Согласен, мы выше этого. Я просто перенервничал. Я так рад, что ты стала моей женой. Я никогда тебя не покину.
И я поверила ему.
Когда мы с Кеном собрались домой, то обошли бар, выискивая других жильцов нашего дома. В основном мы искали друга Кена, Шермана, который на вид напоминал мастифа, но голос при этом у него был как у таксы. Все лето я звала его за глаза Бараном. В любой компании есть парень, которому напрашивается кличка Баран, все равно как в каждом штате есть город Спрингфилд. «Как думаешь, Баран и Кен в эти выходные приедут?» «Интересно, Баран это нарочно?» К середине лета я перестала стесняться и начала открыто звать Шермана Бараном.
– Эй, Баран, она тебя уже три раза просила. Может, слезешь с капота ее машины? – Все равно как впервые пукнуть при новом бойфренде.
Он даже не обиделся, только глуповато улыбнулся, так что на щеках появились ямочки, и воскликнул:
– Шикарно! Наконец-то у меня есть прозвище!
Потом он слез с машины Селены (про себя я звала ее Слюной) и побрел к другим парням, стоявшим у гриля. Вид у него был неприкаянный, словно он не знал, куда себя деть, и ждал, что ему скажут, что делать. Баран всегда выглядел так, будто ему срочно надо по-маленькому.
– У него что, проблемы с вниманием? – прошептал кто-то.
– Незачем шептать. Баран не умеет стесняться. – Я чувствовала себя его матерью.
Ему явно нужны были новые игрушки, чтобы поточить зубки.
Барана, похоже, подвезла домой Слюна; может, они друг другу понравятся и перейдут к обмену этой самой слюной? Взявшись за руки, мы с Кеном направились к машине. Чисто подметенная улица была на удивление тихой и красивой. Прежде чем открыть для меня дверцу машины, Кен прижал меня к ней и обнял за талию. Поцеловав меня, он сказал:
– Я так рад, что это произошло.
«Это» значило «нас», то есть то, что мы превратились в парочку. Мне хотелось завизжать от радости и сказать ему, что я чувствую себя самой счастливой в мире девушкой, что мы такая прекрасная пара. Вместо этого я тоже поцеловала его и улыбнулась, зная, что если б я сказала такое вслух, он бы попятился в тревоге, вместо того чтобы обнять меня.
Тут мой сотовый телефон завибрировал.
– Три часа утра, кто, черт побери, может мне звонить? – Но, взглянув на дисплей телефона, я улыбнулась:
– Это девочки. Алло, леди?
– Ой, Стефани, ты не спишь! Ты нас не подберешь? Мы на дороге напротив «Звездного зала». – Это была Далей; судя по голосу, ей срочно требовалось облегчиться.
– Понимаешь, я не то чтобы дома... – Я прикрыла микрофон трубки и повернулась к Кену: – Мы можем подъехать к «Звездному залу» за Алекс и Далей?
Он улыбнулся, кивнул и церемонно распахнул передо мной дверцу:
– Колесница ждет, и твои выпившие подружки тоже! Кен спешит на помощь!
– Я с Кеном, мы выезжаем из «Токхауза». Скоро будем.
Когда мы подъехали к дому и стали выбираться из машины, Кен не предложил мне руку. Я подумала, что он стесняется демонстрировать окружающим свои чувства, и забеспокоилась. Это было похоже на летний лагерь, и я вдруг почувствовала себя двенадцатилетней.
– Интересно, дома ли Шерман, – в конце концов проговорил Кен и двинулся к дому широкими шагами.
Он принялся осматривать дом, а я тем временем налила себе бокал красного вина. Ладно, чего уж там. Я вышла через заднюю дверь и устроилась в гамаке. Мне хотелось спрятаться. Спустя некоторое время Кен выглянул через раздвижную дверь на крыльцо:
– Эй, Стеф! Я тебя обыскался! – Он направился ко мне с неуверенным видом, словно мальчишка, который промазал, играя в бейсбол, и заходит на второй удар. – Составить тебе компанию?
– Давай, но это вино мое, наливай себе сам, – насмешливо сказала я.
Кен устроился рядом со мной в гамаке и вдруг без видимой причины сказал:
– Стеф, ты мне правда нравишься. – Я знала, что дальше последует «но». В таких разговорах на самом деле важно только то, что идет после «но». Ну вот. И мне даже не на что было опереться. – Но я только что разошелся со своей девушкой. Вообще-то, это она меня бросила, и поэтому я здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39