Никола резал перец узкими продолговатыми дольками.– Дома или на работе?– На работе. Какой ты дома, я знаю.– А почему ты спрашиваешь?– Повсюду только и трубят о качестве, вот я и решила взять интервью. А что, нельзя?Станчев потрогал пальцем острие, вытащил оселок и принялся тщательно точить нож.– Неважнецкие дела мои, Петруш.– Что так?– Видно, на большее не способен.– Минуту внимания: ты веришь в человека?Станчев продолжал точить нож и в один момент чуть было не затупил его.– Почему бы ему не верить?– Я имею в виду: веришь ли ты в его природу?– А какая у него природа?– Я считаю, что двойственная.Станчев исподлобья взглянул на дочку.– И когда же это ты проникла в его природу?– Еще в школе…– И с тех пор ты вся такая двойственная?– Папа, я серьезно…– Трудные вопросы задаешь, Петруш… Если бы не верил в человека, зачем бы я стал возиться с расследованием? Состряпал бы на него обвинительное заключение и перекинул дело прокурору. Человек рождается невинным, девочка моя, отсюда все начинается.– Всегда удивлялась твоей профессии… Как случилось, что ты ее выбрал?И в самом деле, как это случилось, спросил себя Станчев. Вспомнилась адвокатура после университета, запутанное дело с пирожками, он защищал подсудимого, пекаря. Все улики были налицо, все было против этого белобрысого мастера, и тот сам никак не мог справиться с изначальным шоком, в течение всего следствия и на суде обвинение словно впивалось ему в глотку и делало его беспомощным. Он не отрицал своей вины, а просто глядел на судей отсутствующим взором – не мог ничем объяснить систематической недостачи пирожков, числившихся по накладным, под которыми стояла его подпись. Постепенно Станчев поверил: этот человек и вправду не подозревает, что чья-то ловкая рука годами действовала за его доверчивой спиной. И несмотря на то, что дома у него не было обнаружено никаких денег, драгоценностей, признаков обогащения из тайных источников, несмотря на показания свидетелей и соседей, пекарь был осужден. Никогда не забыть, как он схватился за голову своими белыми, уже по-старчески жилистыми руками и так и вышел из зала. В тот миг, да, именно в тот миг, в Станчеве проснулся следователь: он потратил почти год, но все же докопался до подложных счетов, бухгалтерша из управления заняла место пекаря в тюрьме…– Выбрал ее для меня один пирожник, Петруш, давнее это дело.– Ты мне расскажешь?Станчев поведал ей историю, опустив упоминание о двух ортопедических операциях, на которые он пошел, узнав, что из-за травмы лодыжки его не примут на следовательскую работу. Операция была сопряжена с немалым риском, хирурги долго колебались, разглядывая рентгеновские снимки, но Станчев настоял на своем и лег на операционный стол. К счастью, вторая попытка, которая, в сущности, могла погубить ногу окончательно, оказалась успешной. Радость его была неописуемой! Проверяя работу хирургов, он ходил часами: то быстро, чуть ли не переходя на бег трусцой, то медленно, прогулочным шагом. Заглядывался на свое отражение в зеркалах, в витринах, ходил на лечебную гимнастику, шагал, шагал, а по ночам просыпался в поту, когда в неукротимые сны кошмаром врывалась хромота. Но по-настоящему он переволновался, переступив порог отчего дома: он не писал родителям об операциях, но когда левая нога стала полностью ему подчиняться, решил ошарашить стариков. И чуть было не загнал мать в гроб. Бедная женщина стирала белье во дворе и глазам своим не поверила: ее сын, как в сказке, подскакивал, присаживался на корточки, неожиданно срывался с места, умышленно делая опорной левую ногу. Сдавленно вскрикнув, мать стала оседать, цепляясь за веревку с бельем, на большее не хватило сил…Лет через двадцать, в недобрый час он поскользнулся, что-то в лодыжке снова хрустнуло, его пронзила невыносимая боль, после чего Станчев снова стал слегка волочить левую ногу. „Пора на пенсию, Жечка", – мысленно пожаловался он жене, проклиная себя за неосторожность…– Но ведь такое случается довольно редко, а папа? – сказала Петранка, заметив внезапную задумчивость отца. – Ведь преступники и преступления были всегда, неужели тебе не приходилось разочаровываться в людях?Чтобы разочаровываться, надо сначала уметь очаровываться, подумал Станчев, возвращаясь из далекого мира воспоминаний. А я никогда не был особо очарован людьми – просто принимал их такими, какие они есть. Но вряд ли стоит говорить об этом Петранке, рано еще.– Будь я поэтом или кем-нибудь в этом роде, возможно, это и случилось бы, Петруш. Но я юрист, обыкновенный человек с обыкновенным уровнем восприимчивости, и степень моих разочарований уже давно отрегулирована. В противном случае мне уже сто раз следовало бы бросить свое ремесло.– Я не считаю, что у тебя средняя восприимчивость, – с неожиданной ноткой ревности возразила Петранка.– Не потому ли, что я твой отец?– Папа… хочешь, я скажу тебе что-то смешное?Она заглянула ему прямо в глаза.– Папа, ты – тонко чувствующий и начитанный, и опытный, и к тому же верующий.Станчев вздрогнул – выстрел попал точно в цель. В школе товарищи кликали его немного насмешливо, немного снисходительно – Никста. По первым буквам имени и фамилии. Эй, Никста, звали они, давай-ка смоемся с математики!.. Он не убегал с уроков, хотя в математике был не больно силен. Не то чтобы он боялся, просто считал бегство чем-то недостойным – надо было изобретать предлог, врать, а это было противно. Вот соученики его, те не лезли за словом в карман. У одного прорвало трубу и дома потоп, у другого тетка вывихнула ногу, и ее отвезли в военный госпиталь, у третьего привезли дрова и некому разгрузить – фантазия работала вовсю, а кто пойдет проверять трубы, дрова и теток… Что ему сегодня говорил Досев о Балчеве? Что, возможно, у того был роман с Кушевой и она закатила ему истерику, дознавшись о своей преемнице, тут он и… Черт, это ему не приходило в голову – возможная двойная связь Балчева. А Досеву пришло, ведь он подозревает всех и каждого, просто у него воображение работает в этом направлении. А воображение может творить чудеса, оно может позволить тебе почувствовать себя богом или преступником, царем или пастухом. Но Досев таким уж уродился, а я вот верю… * * * Станчев остановил машину на узкой улочке, неподалеку от ветхой пирожковой. Глинобитный, слегка перекошенный дом опирался на тротуар кривыми ступеньками лестницы, помещение с облупившимися стенами, вытертым, шероховатым полом, но лишь здесь, в центре столицы, все еще пекли вкусные, как в старое доброе время, пончики. Вспомнив детство, когда мать пекла блины, Станчев зашел в пирожковую и купил пару остывших, размякших, пресных пончиков. Он не был голоден, но проглотил их с удовольствием. Запахло свежемолотой пшеницей, и на него повеяло давним деревенским детством, в памяти всплыли ребячьи шалости на берегу реки, неожиданно сломавшаяся ивовая ветка, на которую он вскарабкался, чтобы прыгнуть в воду. Тогда-то и хрустнуло что-то в лодыжке, затем долгие годы он волочил ногу…Улочка была узкая, по обеим сторонам росли деревья, – каштаны и аккуратно подстриженные акации – за которыми прятались старые особняки и новые компактные кооперативные жилища с гаражами на первых этажах. Вот здесь-то и проживал Балчев более десяти лет.Следователь прошагал по неровному, с выбоинами, тротуару, нашел нужный номер и оглядел здание: хорошо сохранившаяся довоенная постройка с аккуратными эркерами на втором этаже и разрушающимся фризом над окнами. Недурно, сказал он про себя, тихо, уютно, к тому же в самом центре. Не хуже было и новое жилье Балчева в районе Лозенец Лозенец, – до войны аристократический квартал Софии.

– у него явно губа не дура.Метрах в пятидесяти за углом, тоже в старом здании, находилась аптека, в которой в свое время работала Кушева. Это открытие Станчев сделал лишь на днях, после тщательного изучения досье Балчева. Такое соседство казалось не случайным, хотя всякое могло быть. Интересно, знала ли что-нибудь об этом директорша аптеки, пожилая женщина с тяжелым пучком волос на затылке, и если знала, то почему ничего не сказала ему во время их первой беседы… Во всяком случае, с неудовольствием подумал Станчев, внимательно смотря себе под ноги, чтобы не споткнуться, начальство правильно пошерстило меня из-за этого Балчева. Действительно, слишком уж я простодушен, вернее, наивен, подумал он, ощутив усталость. Дважды он встречался с инженером, и оба раза тот показался ему откровенным, спокойным, более того – в его синих глазах читалось сожаление о Кушевой, смешанное с каким-то ощущением чуть ли не отцовского превосходства – молодая, зеленая, запуталась в сетях жизни, не подозревая, чем все может обернуться. А эта тайная связь? Она приоткрывала другой образ Балчева, которому подобная двойственность совсем не была в тягость. И, видимо, никак его не сковывала. Ну да посмотрим…И Станчев направился к аптеке.Завидев его, директорша кивнула своей помощнице, а затем провела его в маленькую комнатку, служившую одновременно и лабораторией, и кабинетом.– Проходите, что вас снова привело к нам? Выяснились какие-нибудь новые обстоятельства?Станчев сделал вид, что не расслышал ее, но вопрос взял на заметку – в нем чувствовался повышенный интерес. По привычке окинул взглядом тесную каморку – все было на своем месте, на стене висел календарь Фармахима Фармахим – болгарская фармацевтическая фирма.

, рядом стояли весы с бронзовыми украшениями, над маленьким столиком на леске была подвешена шариковая ручка в виде клоуна.– Товарищ Ванева, – начал он, присев (в чужом месте он всегда присаживался на краешек стула), – что вы можете мне сказать о Симеоне Балчеве?Женщина вздрогнула от неожиданности.– Каком Балчеве… погодите…– Инженере Балчеве, вашем соседе по улице.– Ах да… Из двадцать третьего дома?– Совершенно верно.– Но он уже несколько лет не живет здесь.– Значит, вы хорошо его знаете.Ванева на мгновенье задумалась.– Я бы не сказала, что хорошо… Мы знакомы.– Вы часто видитесь?– С чего бы это вдруг?– Но вы все-таки встречали его?– Ну да, он заходил за лекарствами.– И это все?– Да, а в чем дело?Надо ее ошарашить, что ж рискнем, решил Станчев.– А с Кушевой он здесь познакомился?Ванева вздрогнула во второй раз, и Станчев убедился, что его догадка оказалась верной.– Да, здесь.– Когда и как это произошло?Увядшее лицо женщины слегка побледнело: тонкий, легкий налет бледности выдавал такое же легкое смущение, сопутствующее сокрытию чужих тайн.– Анетта поступила к нам осенью, в начале октября, а познакомились они перед Новым годом, – начала она заупокойным голосом.Балчев зашел за каким-то лекарством, они взглянули друг на друга, и какая-то искорка проскочила между ними, – так впоследствии рассказывала Анетта – потом слово за слово, Балчев, производивший такое приятное впечатление, все-таки скрыл, что женат, но как бы невзначай сообщил, где и кем работает – тогда он, кажется, был директором какой-то конторы. В свою очередь Анетта – был у нее нюх на такие дела – почуяла выгоду, нет, погодите, это было позже, сначала они просто приглянулись друг другу, ведь бывает же такое? Меня-то в день их знакомства в аптеке не было, и я ни о чем не ведала. Вот когда он стал частенько названивать ей по телефону да встречать ее после работы, тогда Ани мне и сообщила, что за ней ухаживает один интересный мужчина, инженер-химик – ходили они в кино, по ресторанам, катались на его машине – вы же знаете, сейчас молодые быстро переступают границу дозволенного…– И как долго это продолжалось?– Почти полгода. Пока Балчев не затеял развод.– Из-за Кушевой?– Думаю, что решение пришло к нему раньше.– И что произошло после развода?– После развода Балчев съехал с квартиры, там остались жена с ребенком. Он же перебрался куда-то в Лозенец.– Это вам сообщила Анетта?– Да, их роман продолжался, Ани даже порядком увлеклась и поговаривала о замужестве, но потом поняла, что дело не выгорит.– Почему?– Как вам сказать… Балчев не больно жаждал, да и она уже убедилась, что на его постоянство рассчитывать не приходится – застала его раз с какой-то бабенкой.– Вам известно ее имя?– Откуда? Сама Ани не знала, и это выводило ее из себя.– Значит, Кушева была влюблена?– Сначала – да, но потом… Ани была хорошенькая, моложе его, любила пофлиртовать, вообще любила эти игры.– У нее были мужчины до Балчева?– А вы как думаете…– Вам о них что-нибудь известно?– Нет, видела только одного. Кажется, он был архитектором. Заходил иногда за ней в аптеку.– Это продолжалось долго?– После того, как появился Балчев, я его уже не видала.Больше Ванева ничего не могла сказать ни об архитекторе, ни о других поклонниках Кушевой. Лишь добавила, что Анетта как-то раз жаловалась, что ее преследуют по телефону. Станчев почувствовал, что здесь у него вышла осечка, и хотел было закурить, но сдержался.– Было бы очень здорово, если бы вы помогли мне выйти на след этого молодого человека. Это очень важно.– Я же сказала, что не знаю, ни как его звать, ни откуда он, ни где работает.– А вы бы узнали его при встрече?– Возможно…– Как вы считаете, Анетта была всерьез напугана телефонными звонками или просто притворялась?– Ани не была притворщицей, у нее всегда была душа нараспашку.– В каком смысле?– Просто не строила из себя недотрогу.– Современная свободная женщина?– Была свободной до… беременности.– От Балчева?– От него.– Когда?– Весной. Тогда что-то в ней переменилось.– Что именно?– Она тяжело переживала то, что он настаивал на аборте.– Постойте, постойте… С одной стороны, скоротечная страсть и охлаждение, а с другой – переживания по поводу аборта. Небольшое противоречие…– Никакого противоречия нет. До аборта она была влюблена и хотела, чтобы они поженились, а после…– Но ведь уже появилась другая женщина, и это причиняло Анетте боль…– Женщина появилась как раз во время беременности, эти два события совпали.– Вы считаете это случайностью?– Товарищ Станчев, я не была настолько близка с Ани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18