«Можно завернуть вонючий сорняк в красивую обертку, а развернешь и снова увидишь вонючку». Вместо этого я упросила его поделиться со мной акциями.
– Невероятно, – искренне изумилась Сибил. – Ты и говоришь, как Баббер.
Клоувер подняла очки на лоб, ее близорукие, сильно накрашенные глаза блеснули, и она заговорила своим обычным голосом:
– Да, конечно, это несколько неожиданно. А как иначе? Как можно быть утонченной, когда с тобой Баббер? Ведь он, как… как пескодувка.
Она моргнула и нервно улыбнулась. Потом спустила очки на глаза и закончила:
– Баббер говорит, что моя единственная забота – оставаться худой и считать его деньги. Он слабо себе представляет, сколько их у него.
Она подумала и добавила:
– Ему нравятся худые, как я. Вот ведь повезло! – хохотнула она.
Почувствовав, что у нее болят щеки, Сибил поняла, что все это время она стояла с отвалившейся челюстью. Она закрыла рот и пригласила Клоувер сесть. Та немедленно уселась и заговорщически взяла ее за руку.
– Знаешь, теперь у меня есть свои деньги, а Баббер ни в чем мне не отказывает. Он говорит, что я хорошо соображаю в торговле, и он прав. Вчера вечером в Генуе я заработала ему семь миллионов долларов.
– Что?
– Да, да. Он расхаживал по номеру и распевал священные гимны, – это бывает, – а я спустилась вниз за своим журналом… – Она запнулась и покраснела. – Я все еще читаю его, хоть Баббер и считает, что это коммунистическая дрянь. В общем, там я увидела этого милого старикашку и спросила у портье, кто он, а тот ответил, что он крупный нефтедобытчик, который собирается закупать в Западной Германии бурильные установки. Ну, я сразу бросилась на него, уронила все свои газеты и журналы, разговорились, он предложил мне аперитив. В общем, риск – благородное дело, как говорится. И я поднялась к нему в номер. – Она замолчала и серьезно посмотрела на Сибил. – Ты хоть в какой-то степени представляешь, как привлекают мужчин, особенно постарше, худые женщины, а?
Нет, Сибил не представляла.
– Ну, я позволила ему немного возбудиться, а потом твердо сказала: «Только после ужина», и он согласился. На ужин я привела Баббера, и старикашка так смутился, что немедленно купил оборудования на семь миллионов долларов.
– Обалдеть можно! – сказала Сибил, неутешительно сознавая, что ее собственные усилия в таком духе сильно бледнели в сравнении с достижениями Клоувер. – Ты, конечно, получаешь с этого комиссионные? – спросила она, хоть и понимала, что это само собой разумеется.
– Десять процентов. Со всей суммы. Когда имеешь дело с Баббером, все четко и однозначно. Я и в Панаме уже имею вложения. Сейчас подумываю о танкерах, – скромно добавила она.
– Удивительно, как ты нашла время прийти на прием.
Клоувер всплеснула руками.
– Да мне с тобой надо было поговорить. Послушай, ты знаешь кинозвезду Мэгги Корвин?
– Конечно, – ответила Сибил. – Она здесь?
– Я сейчас была в детской, – ответила Клоувер, – и она тоже. И знаешь, с кем она говорила?
– С кем?
– С Консуэлой Коул. Твоей будущей свекровью. Правильно?
– Правильно.
– Ну, так вот, Консуэла Коул говорила, что даст ей денег на картину. Знаешь, для кого?
– Нет, – ответила Сибил с растущим раздражением. – О чем это ты?
– Да для тебя. У тебя будет главная роль. А твоим партнером будет Тико, дружок Мэгги. Ну, что скажешь?
– Чушь, – коротко ответила Сибил, делая движение, чтобы встать.
– Ей-богу, правда. Я не слышала весь разговор, но это я услышала, Мэгги сказала, что подумает.
Сибил была изумлена и напугана. Эта неприятная девица, эта невероятная история. Нет, в это нельзя было поверить. Однако жизненный опыт подсказывал ей, что большие деньги способны творить чудеса, да еще так быстро, как растут грибы после дождя.
Пока она колебалась, стараясь переварить эту новость, Клоувер продолжила:
– Вот потому-то я к тебе и пришла. Я вдруг поняла, что это прекрасная мысль. Баббер говорит, что деньги надо вкладывать в разные вещи. Вот я и подумала про кино. По-моему, ты красива, как Лиз Тэйлор, только по-своему. Вспомни, что Ховард Хьюз сделал из Джейн Рассел. Ведь до него она была просто актриса с большой грудью.
Сделав над собой большое усилие, Сибил невинно спросила:
– Консуэла Коул предложила Мэгги Корвин деньги, чтобы та сняла фильм со мной и ее дружком в главных ролях, так?
– Так, – радостно согласилась Клоувер. – Только я их опередила. Это подло, но так уж устроена жизнь. Я гарантирую тебе миллион на фильм, а на рекламу – сколько понадобится, чтобы сделать тебя знаменитостью.
– По-твоему, я того стою? – спросила Сибил. – Никто еще не вкладывал такие деньги в мой успех.
– Вложения – это ерунда, – ответила Клоувер. – Важно уметь защитить эти вложения, как говорит Баббер. Мы могли бы привести тебя к успеху. Кроме того, если ты выйдешь замуж за Ходдинга Ван ден Хорста, ты станешь одной из самых богатых женщин Америки. Подозреваю, что многие готовы немало заплатить за то, чтобы увидеть полуодетой самую богатую американку, к тому же новобрачную.
Сибил слабо улыбнулась, не в состоянии более контролировать себя под этим натиском.
– Думаешь, этого достаточно? – спросила она, откидываясь на подушки дивана.
Клоувер пожала плечами.
– И этого, и того, что ты мне нравишься. А Баббер говорит, что просто делать деньги не имеет смысла. Надо еще, чтобы это было интересно.
Сибил долго сидела неподвижно, совершенно отрешенная. Она не заметила даже, как Клоувер отошла от нее к другим гостям. Сторонний человек сказал бы, что она впала в забытье.
Из этого состояния ее вывел Баббер Кэнфилд. Как в тумане, она почувствовала, как он поставил ее на ноги, а потом она наталкивалась на разных людей, пока наконец не столкнулась с высоким человеком мужественного вида, с трудом сообразив, что это Тико. Он протянул ей бокал и улыбнулся. Она осушила его без улыбки. Перед ней возник второй бокал, потом третий. А дальше все поплыло перед глазами.
Остаток вечера она провела как во сне, а в редкие и недолгие минуты просветления она видела все ясно и отчетливо. А так все стало сумбуром, хаосом – мелькание огней, какие-то бессвязные ощущения, то холод, то тепло, запахи, вкусы, шумы. И движение, постоянное движение, беспричинное и бесполезное. Она даже перестала различать, где удовольствие, а где боль.
Сознание вернулось к ней, когда она обнаружила себя на борту корабля рядом с мужчиной в белом мундире. Мужчина с улыбкой протягивал ей какой-то черный предмет. Она с изумлением поняла, что это моряк, что она на корабле, а предмет более всего похож на телефонную трубку. Вот здорово! Она ощутила приятную тяжесть и выпустила трубку из рук. Никаких сомнений – она на борту корабля. И вдруг возник Баббер Кэнфилд, а рядом стоял смущенный моряк в белой форме, которого Баббер называл «адмирал». Из кармана мундира торчала авторучка, и ей очень хотелось ее рассмотреть. Она просто была уверена, что ручка синего цвета. Потом Баббер приложил трубку к ее уху.
Она услышала чей-то голос. Наверно, брат. Но который?
– Стэнли! – сказала она.
И тут она узнала голос Пола, который через семь тысяч миль донес до нее раздражение, недоумение и любовную тоску.
– Я спрашиваю, как тебя на эсминец занесло? Отвечай, ради бога. Послушай, я не Стэнли, я – Пол. Алло?
Теперь все было ясно. Она отодвинула в сторонку Баббера с «адмиралом» и прислонилась к стенке.
– Кажется, кто-то решил устроить прием на корабле, – просто ответила она. – Здесь много народа. А как ты?
– Отвратно. Я люблю тебя. Пол, а не Стэнли.
– Я поняла, что это ты, – сказала она. И тихо добавила: – Люблю тебя. Это невозможно.
Наступило продолжительное молчание. Потом они одновременно сказали «алло?» И оба смутились. Наконец он сказал:
– Слушай, возвращайся домой.
– Ну, что ты говоришь?
Выдержав паузу, она сказала твердо и ясно:
– Ты мой единственный. И ты должен быть сильным за нас двоих. А ты не хочешь. Ну, и черт с ним.
– Я буду сильным.
– Что?
– Я сказал, буду. Возвращайся, и я все объясню.
– Ты считаешь, что я пьяна.
– Конечно, пьяна. Я утверждаю это. Утверждаю, понимаешь?
– Понимаю, – ответила она. Ей стало страшно. – Ходдинг говорил с Тедди Фреймом?
– Еще нет, – ответил Пол. – Телеграмма у меня. Пытаюсь с ним связаться.
– Как он? Как Ходдинг?
– Не знаю. Думаю, нормально. Мне все равно. Слушай, ты сойдешь с этого проклятого корабля? Бога ради, возвращайся домой!
– У меня кой-какие дела, – упрямо сказала она.
– Я знаю.
Она долго молчала, стараясь не расплакаться. А потом сказала:
– Все. Вешаю трубку.
– Ладно, – ответил он. – Ладно.
А потом она очнулась в гондоле. Она чувствовала, что глаза у нее распухли. Значит, перед этим она плакала. В горле пересохло, оно болело. Она попыталась вспомнить, что привело ее в это жалкое состояние, и не смогла. И тут она увидела корабль, освещенный прожекторами. «Боже мой! – подумала она. – И в самом деле эсминец». Увешанный флагами, корабль выглядел очень празднично. А рядом с ним она увидела моторную лодку и гондолы с китайскими фонариками и музыкой. И сама она сидела в гондоле под тентом, на мягких и очень удобных подушках, хоть они и отдавали слегка плесенью. Какой покой! Под слабый плеск воды она снова закрыла глаза. И лениво прошептала:
– Как здорово, такой красивый корабль. А как же мы туда попали?
Ответа не последовало, да она и сама не была уверена, что рассчитывала его услышать. Зато совершенно неожиданно она почувствовала, как что-то теплое и влажное прильнуло к ее левому соску. Оказалось, что это Тико.
– Что за… Что это такое? – закричала она гневным голосом, и звонкий этот голос распространился вокруг.
А он еще плотнее приник к ней. Тогда она шлепнула его по уху, да так сильно, что звук этот разбежался по водной глади и спугнул голубей, ночевавших на площади святого Марка.
– Ах ты дрянь! – заорал он.
– Я тебе покажу дрянь, грязный распутник!
Она настолько разъярилась, что перешла на язык двенадцатилетней девочки. Слово «распутник» употребляла ее мать, в частности по отношению к дяде Казимиру.
Схватившись за голову и воя от боли, Тико вскочил на ноги и немедленно запутался в тяжелом бархатном балдахине. Не растерявшись, Сибил с силой ударила его ногой в живот. Он упал плашмя на передние сиденья.
– Вперед! – закричала Сибил.
Она чудом обнаружила свою сумочку, в которой был золотой портсигар, пудра, зажигалка и губная помада. Обрадовавшись, она бросилась на него и ударила его сумкой по голове.
– Ай! – взвыл Тико.
– Распутник! – завопила она.
Она была полураздета, и от этого сцена, как она понимала, выглядела еще смешней. Он схватил ее. Она ударила его в бровь. Гондольер передвинулся поближе. Он был готов увидеть полураздетую женщину у себя в лодке, но не подозревал, что она окажется такой красивой. Присев на корточки и взяв себя за подбородок, он погрузился в созерцание ее красоты. И не заметил, что слишком сместился в сторону.
Вдруг вода хлынула в лодку, а они скатились в воду. Ошеломленные, они держались за края перевернувшейся гондолы и молчали. Потом Тико начал стонать, а гондольер выругался, вспомнив, что оставил в лодке бутерброд. А Сибил не придумала ничего лучше, как набрать в рот воды и выпустить ее через лодку на Тико. Через полчаса появилась береговая полиция и выловила их из воды.
На полицейском катере приехал Баббер Кэнфилд, а с ним старый одноглазый негр в ливрее дворецкого. За спиной у него был короб со стаканами и четырьмя бутылками виски. Сибил попыталась снова влезть в платье, но оно было такое тонкое и так намокло, что справиться с ним было уже невозможно.
– А лифчик где? – участливо спросил Баббер.
– Он снял! – сказала Сибил, показывая на Тико, который отодвинулся от нее, насколько позволяла узкая кабина.
– Я бы ему этого не спустил, – сказал Баббер, снимая с себя огромную куртку, похожую на палатку. – Черт бы побрал эту семейку, все они ненормальные.
Завернув ее в куртку, он влил в нее полстакана виски, и Сибил снова стала забываться.
Последнее, что она запомнила, это толпу изумленных полицейских вокруг цветного дворецкого, который подбрасывал вверх стаканы, а Баббер разносил их один за другим из своего сорок пятого калибра с перламутровой ручкой.
– Давай! – кричал Баббер. – БАХ! – Давай! – БАХ! Несмотря на грохот, она уснула.
Проснувшись, она увидела перед собой овечьи глаза или что-то в этом духе. Она не очень поняла. Она снова закрыла глаза в надежде, что овца уйдет, но что-то ее смущало в этом овечьем взгляде, и она взглянула еще раз. Какое облегчение! Овец было много, и все безобидные, потому что они паслись на большом гобелене. Там был еще полуодетый юноша, который играл на чем-то вроде флейты для совершенно раздетой женщины, которая как будто спала, хотя вокруг ее крупного розового тела резвились упитанные карапузы числом двенадцать или более того. Мысленно обращаясь к спящей женщине, она сказала:
– Лентяйка ты, плохая мать.
– Так получилось. Я не хотела ребенка. Мне вообще не следовало его заводить!
Крайне удивленная, Сибил резко приподнялась. Она лежала в плетеном шезлонге, а рядом с ней сидела Консуэла Коул. Судя по ее расстроенному лицу, она все слышала.
– Я не хотела… – сказала Сибил. – Я только…
– Ничего, дорогая, ничего, – ответила Консуэла, решив быть снисходительной. – Тебе лучше?
Сибил что-то невнятно пробормотала. Сознание вернулось к ней так неожиданно, что она никак не могла понять, что к чему. Привстав, она увидела, что на ней мужской свитер, на несколько размеров больше, чем ей требовалось, и ужасно колкий. Меховая накидка закрывала ей ноги, а под накидкой она была голая.
Все это – то, что она была голая, бог знает сколько времени без сознания, и что рядом сидела Консуэла – ужаснуло ее.
– Кто… – спросила она Консуэлу, – как я сюда попала?
Та не сразу ответила. Отвернувшись от Сибил, она наблюдала за мужчиной, который разрисовывал женщину. То есть буквально накладывал краски на ее белое тело, покрытое гусиной кожей – Сибил точно увидела гусиную кожу, хотя и на расстоянии футов в пятнадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45