А если отвлечется, то это глухой номер.
– Странное сравнение, – сказал он, кашлянув.
– Меня оно не пугает. Поздно уже пугаться. Так оно, пожалуй, и есть.
Почувствовав неловкость, он опустил глаза.
– Знаешь, не надо так говорить, не стоит. Сама по себе ты очень хорошая. Просто все вокруг плохо. Это среда такая.
Сибил откинулась на подушку и уставилась в потолок. Потом сказала тихо и недружелюбно:
– Спасибо. Только из нее я могу и выйти, если захочу.
Он промолчал. Потом встал, накинул на себя халат и подошел к окну. Тонкие прямые волосы упали ему на лоб, и в предвечернем свете у него был твердый профиль римского полководца. Не поворачивая головы, он сказал:
– Тебе важны деньги, а мне – гонки. Странно: Что людей занимает, то и накладывает на них обязательства. А еще удивительнее то, что так мало обязательных людей. Возьми хотя бы сиделок, зевающих у постели больных. Или банковских служащих, полицейских, да всех, кто работает от и до. – Он вздохнул и покачал головой. – Дело в том, что ни у кого из нас нет никакого выбора. Включая меня. Я просто должен выйти из игры.
Он повернулся и посмотрел на нее.
– В самом деле? – удивилась она. Он кивнул и сказал:
– Я тут имел неприятный разговор с господином Нино Ферретти. Говорил он спокойно, как всегда. Но он разъяснил, точнее, указал мне на то, чего я не знал. Его-то лично мне не в чем упрекнуть. Он просто сказал, что Друзья решили поставить на меня в Тарга большие деньги. А потом уточнил, что они не любят разочаровываться. Я уже сказал, что лично он здесь ни при чем. Так или иначе они не в его власти.
Она нахмурилась.
– Какие друзья?
– Здесь их называют Друзья. С большой буквы. А мы называем их мафией.
Сибил вытаращила глаза, а потом улыбнулась.
– Да ладно. Не разыгрывай.
– И не думал. Я правду говорю. Я сам расторгаю наш договор с Ван ден Хорстом. И сегодня же пошлю ему телеграмму. К счастью, я ничего еще не подписывал.
Сибил недоверчиво посмотрела на него.
– Но ведь… это же глупо. Ты меня обманываешь. Не хочешь говорить, не надо. Это твое дело. С меня достаточно и того, что ты не поведешь машину Ходдинга.
– Ты даже не представляешь, как много неожиданностей может возникнуть в такой гонке. Ничего не стоит пролить масло на повороте. Свинья может выскочить на дорогу. И не обязательно именно на этих гонках. Это может случиться и на другом круге соревнований, а можно до них и не дойти. Вот такие дела.
Сибил все еще не могла поверить.
– Ты правда меня не обманываешь?
Он тряхнул головой. И нашел гениальный ход:
– Только подумай, сколько денег ты сбережешь. Это соображение убедило ее.
– Ну, а если машину поведет Ходдинг, с ним ничего не будет? То есть они… им это неважно?
– Абсолютно неважно. Чемпион-то я. Они просто рассчитывают на мою победу. И единственное, что я могу сделать, это оставить гонки лет на пять, пока они не забудут обо мне.
– Так почему ты их не оставляешь?
– Потому что не могу. И потому что мне нравится побеждать.
И после этого они говорили уже о другом. А вскоре она вернулась «домой», в палаццо Консуэлы, отдохнула и собралась на прием.
Вдруг она сообразила, что сидит между двумя оживленными голубыми, которые, найдя друг друга, перестали обращать на нее внимание. Они рассматривали красивые браслеты друг у друга на руках – последний крик моды в этом сезоне.
Сибил встала и пробралась через толпу гостей, обнаружив вскоре Жоржи Песталоцци, который призывно вытянув руки, готовый любого обучить босса-нове, которую он, по его словам, сам изобрел в Сан-Паулу. Чувствуя, что ей будет приятно снова попасть в объятия крупного мужчины, она согласилась стать его ученицей.
Говорить и танцевать под громкую музыку было трудно, но уже по откровенной улыбке Жоржи Сибил поняла, что он был рад встрече. Она улыбнулась в ответ. Это было похоже на встречу старых приятелей, и Сибил стало необычайно хорошо. Она подумала, что когда-нибудь она станет неотъемлемой частью этого круга и перестанет быть все время начеку. А пока что она никак не могла забыть образ черной пантеры, сцены насилия, конверты с деньгами, на которых было написано «последний», захлопывающиеся двери, остывшие камины. Хоть она и жила в мире людей, которые играли с жизнью, как хотели, ей никак не удавалось забыть, что она сама из разряда людей, с которыми играют. К тому же она понимала, что сама вступает в опасную игру. А может, и неизбежную.
– Вы всегда красивы, очень красивы, – сказал Жоржи. – И от вас пышет здоровьем. Просто персик.
Сибил улыбнулась, сверкнув ослепительными зубами.
– Это вы молодец. Ну прямо дерево.
– Персиковое?
– Орех. У нас рос орех во… – она чуть не сказала «дворе», – У нас их много было, когда я была маленькая.
А про себя подумала, что, когда ей будет позволено завести друзей, одним из них будет Жоржи. И она не испортит их дружбу романом. Может, они и переспят, но до романа у них не дойдет.
Вскоре музыка стихла, и Жоржи вытащил из кармана огромный, как парус, платок, частично смял его и аккуратно приложил к верхней губе Сибил. Она стояла спокойно, не двигаясь. Ей понравилось.
– Нет, я не прав, – сказал он. – Вы не просто персик, вы прелесть. Я готов в вас влюбиться. Хотите?
– Пожалуйста, не надо, Жоржи, – попросила она голосом, который походил на тревожную мольбу. Но просьба была искренняя.
– Хорошо. Вы правы. Вы мне нравитесь. Еще потанцуем?
Он вытирал свои мокрые щеки. Сибил забрала платок и вытерла им свое лицо.
– Согласна.
И они снова пустились в танец, который уродливо повторял интимную близость, оставаясь полным абсурдом, подобно тому, как игрушечный крокодил лишь отдаленно напоминает своего живого собрата.
Танцуя, она не сознавала, что делает это хорошо и что таким образом вызывает любовное влечение в десятках окружающих ее мужчин и женщин. Это ощущение было ей знакомо, но с Жоржи получалось особенно интересно. Удовольствие этого крупного бразильца было еще больше от того, что за ними жадно наблюдали другие мужчины. Они жаждали оказаться на его месте, и это уже было не просто удовольствие, а настоящая эйфория. Жоржи так широко улыбался, что Сибил ослепительно улыбнулась в ответ.
Она всегда знала – и с Ходдингом, и раньше, со многими другими, – почему мужчины выставляют ее напоказ. Даже ее бывший муж Фредди – его фамилию она забыла, – любил покрасоваться с ней на Бродвее. А директор киностудии развлекался в ее квартире, приводя с собой не меньше двадцати человек, чтобы они посмотрели не только на нее, но и на то, как старый сатир кувыркается с мускулистой юной нимфой. Также и другие продюсеры, агенты, люди, отвечающие за подбор актеров, многие из которых были импотенты, и почти все, если не все, ненормальные, любили показывать ее на людях. Ее приводили в мужские компании – где часто она бывала единственной женщиной, – предвкушая, как она соколом бросится на добычу.
А с Ходдингом было еще хуже. Хотя она никогда не могла определить это ясно для самой себя, – может быть, потому что это было очень неприятно и оскорбительно, – она чувствовала, что он в курсе ее романов и что ему это льстит. Но он не знал, что она любит Пола. В этом она была уверена. Уверена ли? Знал или не знал? Подумав об этом, она оступилась, а Жоржи рассмеялся и постарался сделать так, чтобы другие не заметили ее оплошность. Во всяком случае, Ходдинг никак не давал понять, что он в курсе ее отношений с Полом, и до сих пор она полагала, что он действительно ничего не знает.
Другое дело Тедди Фрейм. Ходдинг знал, что она станет его любовницей. В этом она не сомневалась. Он как будто сам «толкал нас друг другу в объятия». Какое старомодное выражение пришло ей в голову. Она улыбнулась. Ведь это он побудил ее принять приглашение его матери и отправиться в Венецию. И одобрил мысль, что она полетит с Тедди Фреймом. А ведь он прекрасно понимал, что любая женщина и большинство мужчин сразу признают, что Тедди Фрейм просто неотразим и что устоять перед ним очень трудно. Она вздрогнула. Конечно же, Ходдинг в курсе. А до того были другие мужчины, и о них он тоже знал. Вот насчет Пола… ей стало дурно.
Увидев, как она побледнела, Жоржи быстро сказал:
– Пошли на террасу, там свежий воздух.
К счастью, на террасе никого не было, ее неярко освещали фонари и ущербная луна. Вечеринка еще не набрала обороты, оставаясь в пределах огромного дома. Но становилось все жарче, отдельные молекулы двигались все быстрее, их движение увеличивало жару. Еще немного, и их уже ничем не удержишь, они будут сталкиваться, взрываться, вылетать из домов, с террас, даже из города. Ядро компании останется, вероятно, в доме и на следующий день. Но на следующую ночь образуются побочные вечеринки, и атмосфера там тоже будет накаляться, и они будут распространяться дальше.
Жоржи достал тонкую сигару и чиркнул спичкой о бок гипсовой лошади. Сибил открыла рот от изумления, а потом хохотнула. На лошади сидел стилизованный наездник, а его мужской атрибут указывал прямо на канал.
– Это всего лишь копия, – объяснил Джордж. – А статую поставила перед своим палаццо одна богатая американка, чем привела Венецию в ярость. Я заказал копию, чтобы вызывать в людях то же чувство, но никто не обращает на нее внимания.
Он вздохнул, а Сибил заметила:
– Думаю, что Консуэлу Коул она выводит из себя. А уж Веру-то и подавно. Они были очень расстроены, что вы сняли этот дом.
Он снова вздохнул и выпустил в воздух синюю струйку дыма.
– Печально, печально. Они пыхтят от злости. – Пожал плечами и продолжил: – Но это не важно: у них нет власти. Вот тридцать пять лет назад все было иначе. Мой отец, а он был очень богат, влюбился в мулатку с Мартиники. Дело было в Париже, после войны. Она была очень красива и работала в одном из самых престижных публичных домов. Не будь отец приглашен министром транспорта, его бы просто туда не пустили. Отец закупал вагоны и паровозы для Бразилии, а для министра это означало миллионы и миллионы франков. Так вот, отец и эта девушка полюбили друг друга, и она согласилась оставить заведение и стать его любовницей. Он пользовался большим успехом, у него было много друзей, хоть он и не был аристократом, а всего лишь сыном итальянского иммигранта. Но у него были деньги, было обаяние. И знаешь, что случилось?
Сибил потрясла головой.
– Все от него отвернулись. И это было не самое страшное. В Довиле ему сказали, что свободных номеров нет. В Биаррице и Каннах было то же самое. На Луаре у него был замок с английскими садами, фруктовыми деревьями на шпалерах и подстриженными кустами. Некоторые из них были разбиты сотни лет назад. Привезя туда любовницу на выходные, он обнаружил, что все деревья порублены, безвозвратно испорчены. И поездов ему больше не продавали. Он не мог купить их ни во Франции, ни в Англии, ни в Шотландии, ни в Германии. В конце концов он нашел что-то в Швейцарии, но это было слишком дорого, и они были на электротяге, что не было еще распространено в Бразилии.
Наконец девушка, которая очень его любила, попросила, чтобы он позволил ей быть в заведении несколько раз в неделю. Но у нее уже не было, как это вы говорите, постоянных посетителей. Через три недели она застрелилась. И все это не потому, что она была мулатка – это их не волновало, – и не потому, что он был иностранец, – это бы ему простили. А не простили всего лишь то, что он забрал девушку из заведения, не сказав никому ни слова, ни своему другу министру, ни хозяйке заведения, ни прочим ее клиентам – настоящим аристократам, которые напрасно ждали ее еще два вечера.
Вот это была власть. Ни одного вагона, ни единого. Ну, не считая Швейцарии, конечно.
Он бросил сигару в канал и грустно покачал головой.
– Вот тогда-то еще было высшее общество. Может, глупое, но было. И имело силу. А теперь… теперь только люди и места. Все это еще глупее, но другого ничего нет, – вздохнул он.
Сибил расстроилась, что он такой грустный, и подумала, не следует ли ей утешить его любовью. Он нравился ей, и это могло пойти ему на пользу. А с другой стороны, она чувствовала, что Жоржи относился к мужчинам, которым от этого могло стать только хуже. И она не знала, как ей быть. А если он не поймет, что это знак симпатии, попытка утешить, а подумает что-то еще? И она тоже вздохнула.
На канале пыхтел паром, переполненный туристами, захваченными с вокзала. Они толпились у окон и бортов, впитывая в себя Венецию, как пустыня – влагу. Сибил знала, что большой красивый дом с освещенными окнами привлечет их внимание. Они увидят и ее с Жоржи на террасе. Она была признательна им за то, что они видят такую очаровательную сцену. Она взяла его за руку, намереваясь прижать ее к своей груди, как вдруг раздался страшный рев:
– Ага! Вот ты, старый черт!
Это появился Баббер Кэнфилд с Клоувер Прайс. А за ним высыпала еще дюжина человек. Они еще не были пьяны и держали себя в рамках, ожидая, когда начнется настоящее веселье.
Пока Баббер Кэнфилд наглядно доказывал, что только ему отпущена природой способность заключить хозяина в медвежьи объятия, Клоувер Прайс взяла Сибил под руку.
Сибил была так удивлена произошедшей с ней переменой, что смогла лишь улыбнуться. Обе они виделись в последний раз в Африке, с месяц назад. За это время Клоувер не только стала любовницей Баббера, но и хозяйкой в доме, приобрела манеры и соответствующие туалеты. Сейчас на ней было обтягивающее платье из темно-синего атласа с бантом и оборками на откровенно плоской груди. Такие платья носили жены сенаторов и директоров сталелитейных компаний. Сибил такие наряды привлекали не больше, чем проволока с электричеством вокруг склада.
На шее висело массивное алмазное колье, голову украшала невообразимая прическа, глаза закрывали очки с затемненными стеклами цвета шоколада и ванили.
Сибил перевела дух и спросила слабым голосом:
– Ну, как твой роман?
– Ерунда! – презрительно заявила Клоувер, нагибаясь и поправляя чулок с блестками. – Я нашла себе занятие поинтереснее.
– Ты изменилась, – заметила Сибил. – Какое шикарное платье!
– Баббер сказал, что я могу одеваться в Париже, но я ему ответила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45