– Нет его, – отвечает она.
– А куда он ушел?
– Так, с ослом… За свечой.
– Мы его подождем, – говорит Дон.
Она не позволяет им войти. Закрывает за собой дверь, и дом превращается в неприступную крепость, внутри которой они слышат прерывистое возбужденное дыхание. Собака то рычит, то лает в течение этих часов. Они понимают, что таков ее способ чувствовать себя живой. Когда заканчивается сиеста, день уже практически прошел. Заключенные прекратили долбить камень и исчезли. На сколах блестят кварц и отполированные бока ископаемых ракушек.
Дон снова стучит в окно:
– Скажите нам, где мы можем его найти. Мы пойдем его искать.
Из-за решетки двери доносится:
– Скоро вы увидите его на пляже, сеньора. Как и всех.
Улицы городка наполняются печальными силуэтами, которые колеблют вечерний сумрак. С высоты холма они видят толпу калек, стариков, женщин и детей в трауре, которые идут к пляжу и погружают свои ступни в песок. Свежий морской ветер расталкивает эту процессию одноруких, хромых, слепых, кособоких, растягивает ее темным языком по пляжу. Это тоже – война. Впереди шагает ослик, несущий зажженные фонари. Он привязан за ногу, и его силуэт покачивается, как лодка на фоне сереющего пляжа, который через несколько минут окончательно погрузится в темноту. Осел, хромая, уходит по песку, оглушенный, должно быть, древним рокотом темного океана. Его такая домашняя и привычная фигура растворяется во тьме.
– Что они делают? – удивляется Дон.
Звездочет вдруг понимает, что они как бы смотрят фокус, но с запретной для зрителей стороны – где видно, как он делается. Мирный деревенский силуэт измученного животного исчез в темноте, на его месте покачиваются лишь два фонаря.
Напротив, во взрыхленном волнами море, вспыхивают желтые огни какого-то судна. Дон представляет себе глаза матросов, всматривающихся в этот фальшивый горизонт с фонариками, покачивающимися на спине осла, как в продолжение океана. Во тьме ночи они верят, что разглядели путеводную звезду, на которую надо держать курс. До нее внезапно доходит смысл происходящего: если трюк удастся, судно сядет на мель, и толпа его атакует, потому что по морским законам третья часть груза корабля, потерпевшего крушение, достается тому, кто его спасает. Судно качнулось, кажется, оно готово развернуться к берегу.
– На что способны люди, чтобы выжить! – бормочет Дон в замешательстве от увиденного.
Но сегодня судьба не улыбнулась несчастным. Судно в конце концов проходит вдалеке, а ослик, осыпаемый руганью, возвращается в окружении нищих. Когда человек, равнодушный к тому, что могли они натворить, и животное, уставшее от своей насильственной иноходи, приближаются к забору, Дон выступает от стойла навстречу им:
– Это мог быть один из наших кораблей.
– Тем лучше. Английские корабли больше нагружены.
– Но ведь вы работаете на нас.
– Я не могу бросить мою семью на произвол судьбы. Откуда-то мы должны брать картошку, яблоки и яйца. А от этого никто не умирает. Они всего лишь садятся на мель, а потом мы им помогаем снова выйти в море.
– Ограбив их.
– Послушайте, сеньора, то, что мы выловили бы в море, нам никогда бы не продать в этом богом забытом месте.
Поспав несколько часов в автомобиле, остановленном в первом попавшемся месте, Дон открывает глаза и видит мир, который узнает лишь отчасти, где к грубости войны добавилась растерянность.
– Я верила в его честность, – говорит она. – Этот человек нам очень помог. А сейчас я спрашиваю себя, почему он это делает.
От Кониля до Барбате одна дорога бежит вдоль берега, а другая – в конце пляжа Пальмар ответвляется и взбирается на скалы Вехер, окутанные туманом, в котором мелькает что-то белое.
– Видишь это? Как странно! – говорит она, указывая на белые клочья света в разрывах тумана. – Похоже на лучезарные туники, туники ангелов, которые летают над горой.
Звездочет, наверное, подумал о чем-то веселом: его разбирает смех. Серый туман начинает рассеиваться, и постепенно свет до полной ясности отполировывает вершину, на которой возвышаются несколько мельниц; лопасти их напряжены ветром.
– Ты спутала мельницы с ангелами, – смеется мальчик. – Это мне напоминает историю, которую рассказал дон Ромеро Сальвадор. Там говорилось об одном кабальеро – он сражался с мельницами, как будто бы это были великаны.
По мере того как цилиндрические башни мельниц приближаются, оси под деревянными крышами начинают скрипеть, а лопасти – поворачиваться все медленнее.
– Почему их останавливают? – спрашивает она недовольным тоном, потому что это прекрасное видение примирило ее с собственной ошибкой. – Они не ангелы, но божественны.
– Как я понимаю, правительство покупает урожай зерна за очень низкую цену в обязательном порядке. Земледельцы продают намного меньше, чем собрали. Если бы они так не делали, у них не было бы хлеба. И они мелют свое зерно тайком, ночью или в туман, чтоб инспектора об этом не узнали.
Вернувшись на главное шоссе, они оставляют в стороне скользкий склон Ла-Муэла, по которому тянутся вниз, как голубые вены, ручейки воды, стекающие с грузовиков, перевозящих рыбу. Справа дорога теряется в долине, а потом снова возникает на склоне горы Вехер, прорезая, как ножом, свой извилистый путь. Прижавшись щекой к стеклу, Звездочет созерцает золотые слитки соломенных хижин, разбросанных по полям среди дубов и зарослей терновника. Дон отрывает руку от руля и показывает на кубистический силуэт городка над отвесной скалой, отчетливо прорисовывающийся на прозрачном небе. Через несколько минут резкое нажатие на тормоз заставляет их подпрыгнуть на сиденьях.
Дорожное происшествие. Обвалился фрагмент древнего римского моста в селении Ла-Барка. Мост не выдержал веса пушки, которая сейчас высовывается из фиолетового ила реки. Солдаты, стоя по пояс в воде, бессильно упираются вымазанными в глине руками в стальной ствол. Дон решается пересечь пострадавший мост. Среди криков солдат слышатся рычание мотора и срывающийся шелест шин по шатающимся камням растрескавшихся арок.
Начиная от Ла-Барки заметны свежие ссадины следов, оставленных артиллерийской колонной. Как сомнамбулы, бродят солдаты, ступая по мутно-белым вязким берегам лагуны Ла-Ханда. Стаи уток, голубей и лысух репетируют свой отлет в Африку в небе, которое, отражаясь в насыщенной минералами воде лагуны, превращается из синего в пепельное. Нет никаких следов знаменитой пушки, обещанной Гитлером, но на горизонте взгляд как магнитом притягивается фантастическими силуэтами «виккерсов» и «круппов», с мертвым спокойствием нацеленных на пролив.
Толстый человек с бородой, как куст ежевики, укрывшийся от солнечного жара под сенью одинокого пробкового дуба, сигналит им, чтоб они остановились. Его огромное тело, одетое в лохмотья, кажется куском скалы, отломившейся от хребта Фатас, который виден как раз за его спиной. На нем плетеный пояс с привязанной к нему сумкой, в которой он что-то прячет. Возможно, браконьер. Он просит довезти его до Тарифы. Насилу втискивается в дверь машины.
В этой зоне через каждые несколько километров их останавливает контроль. Они боятся за человека, занявшего все заднее сиденье. Но когда тощие солдаты подходят и разглядывают сумку великана, лица у них вытягиваются и они тут же отпускают автомобиль.
От Фасинаса дорога устремляется прямо к морю. Человек почти ничего не говорит. Когда Дон его о чем-нибудь спрашивает, отвечает односложно и туманно. Обломки кораблей, как остовы деревьев, торчат из воды у Лос-Кабесоса. Впервые вдали появляются берега Африки, вытесняя из мыслей Европу. Перед въездом в Тарифу человек просит, чтоб его высадили возле разрушенной башни. Когда он выходит из автомобиля, среди руин появляется собака, которая, завидев его, виляет хвостом. Только тогда они видят, что в руках у него по пистолету, которые он запихивает за пояс. Из-за пазухи он достает лист бумаги и передает его Дон. Это листовка, подписанная объединением антифашистских сил.
– Отдайте это англичанам и скажите, что для некоторых война еще не кончилась и они продолжают сражаться. – Он говорит весомо, но с трудом, будто забыл, как это делается.
Потом человек и собака уходят, а солнце бьет им в спины: кажется, они оставляют солнечный след. Он гаснет в сказочных бастионах Тарифы.
Дорога вслепую кружит вдоль крепостных стен и выводит к Голубиному острову. На одиноком волнорезе несколько солдат стоят в карауле возле пехотных казарм, с глазами такими напряженными, будто выглядывают утонувший перстень, – там, где воды Атлантики и Средиземноморья сшибаются лбами и смешиваются, истекая кипящей пеной. По другую сторону пролива величественная горная цепь накачивает мускулы проходящим облакам. До нее рукой подать. Она похожа на лежащую на спине женщину.
Длинная набережная, по которой метет ветер, связывает остров с Тарифой, раскинувшейся на холме за крепостными стенами. Они оберегают ее уютный мирок перед лицом необъятного горизонта. С высоты виден порт, где бороздят воду торпедные катера. Душераздирающие вопли группы женщин, смешиваясь с воем ветра, взмывают по круто берущим вверх, словно лестницы, и на удивление пустым улочкам. В это самое утро, на рассвете, местные рыбаки, вытягивая из моря сеть, заметили, что она слишком тяжела. Но времени на догадки у них уже не было: страшный взрыв пустил судно ко дну. Живое серебро пойманной рыбы скрывало мину. Из пятнадцати членов экипажа спаслись трое. Они только что сошли на берег, обессиленные, поддерживаемые под руки, и склоняют головы, когда колокола начинают звонить по погибшим. Толпа, подобная огромной черной волне, ползет за ними к церкви. Снова вышло из облаков пышное солнце, и столбы пыли, которые взметает на пустой набережной ветер, загораются золотом.
Покинув Тарифу, шоссе начинает подниматься на Сьерра-де-Кабрито. Длинные вереницы штрафников из дисциплинарных батальонов бредут босиком по кюветам. Не обращая внимания на опасные повороты, их автомобиль обгоняют три черных лимузина. Это делегация итальянской фашистской организации «Дополаборо» едет с визитом в Альхесирас. Проезжая, итальянцы приветствуют несчастных поднятыми руками, а те отворачиваются и цедят сквозь зубы ругательства, со взглядами, затерянными в Африке, и липкими от глины кулаками, словно приваренными к телу.
Звездочет тоже чувствует освобождение, созерцая другой континент. Перед этой панорамой идея универсума перестает быть абстрактной и становится конкретной и осязаемой. Он знает, что воображение его расширяется и он никогда уже не перестанет стучать в каменные ворота этих фиолетовых гор, таинственных, как зеркало. Здесь, в проливе, страна, в которой он живет, кажется ему и более далекой, и более близкой одновременно. Простой пейзаж его детства, в котором открылась ему жизнь, берег Кадиса, полон окон, дающих выход его воображению в иную реальность. Кадис – это отплывающие корабли, живые краски заморских стран, которые радугой переливаются над горизонтом, ревностная свобода местных жителей, презирающих законы, как птичьи ловушки, магия его отца, для которого слово «невозможно» не имеет никакого смысла, и загадки, сверкающие драгоценными камнями в стихах, хранимых, как сокровища, за губами сеньора Ромеро Сальвадора.
Дон продолжает говорить об орудийных стволах, которые торчат, направленные на море, между вереском и волчьей ягодой по заросшему кустарником склону. В ее голосе раздражение. Будто боится, что эта война без фронтов, полыхающая вокруг, война одиноких мужчин и женщин против голода и смерти, может смести принципы ее собственной войны, такие четкие и ясные. Внезапно она видит следы «своей» войны. Среди кустов, над которыми гудят пчелы, валяются почерневшие останки английского четырехмоторного самолета.
– Похоже, что он загорелся раньше, чем упасть, – говорит она. – Мы приближаемся к зоне военных действий.
Между голыми пробковыми дубами появляется венчающая горную гряду скала Гибралтара. Она покрыта зеленью, среди которой зигзагом движется череда грузовиков к замаскированным батареям. Красные вспышки фонарей на сигнальной башне придают скале смутное сходство с вулканом, готовящимся к извержению. На другом берегу бухты стоит на возвышенности Альхесирас, окруженный холмами, по которым течет Ла-Мьель, Медовая речка. Последний паром, отплывающий в Танжер, гаснет оранжевой искоркой среди больших военных кораблей, набивших до отказа бухту, в которой отражается закатное солнце.
– Видишь это белое пятнышко вон там, над обрывом? – говорит Дон. – Оттуда немцы контролируют все побережье. Это вилла «Кончита», сердце их разведывательной сети.
Вдруг звено самолетов испещряет розовый свет заката. Она нахмуривает брови, и тоска вздымает ей грудь – Звездочету кажется, что он узнает смятенное хлопанье крыльев запертых в комнате голубей. Ее руки вцепляются в руль, и «паккард» мчится по улицам Альхесираса, не обращая внимания на удивленных полицейских-регулировщиков. Прожекторы мельтешат над скалой Гибралтара, из порта на полной скорости вылетают быстроходные катера. Они прибывают в Ла-Линеа, когда первые столбы дыма начинают окутывать скалу, а по бокам кораблей поднимаются водяные смерчи. Стадо овец, пасущихся на ничейной земле, начинает метаться среди блокгаузов и колючей проволоки.
В этот час рабочие-испанцы обычно возвращаются из арсенала и с верфей. Десять тысяч мужчин и женщин толпятся у таможни со своими котомками на плечах. Несмотря на то что за их спинами пулеметные очереди уже завесили все небо, они пытаются предъявить свои чеки на покупку разрешенных продуктов и показать мешки, в которых белый хлеб прикрывает жестянки консервов, килограмм кофе или фунт сахара. Пограничники не знают, что делать. Отблеск взрывов выдает растерянность на их лицах.
Местные контрабандисты – «арампа» – пользуются этими мгновениями замешательства. Сотни собак бросаются бежать с привязанными к спинам пакетами, проскальзывают сквозь проволочные ограждения, перепрыгивают пулеметные гнезда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32