И, протянув вперед руки, шагнула к Мерри, которая подумала было, что мать хочет поцеловать ее в щеку. Вместо этого Элейн, приложив обе ладони к щекам Мерри, церемонно поцеловала ее в лоб. Мерри не знала, как следует отвечать на подобное приветствие, и поэтому осталась на месте.
– Садись, дитя мое, – пригласила Элейн, указывая рукой на стул.
Мерри послушалась. Лион, поджав под себя ноги, опустился на одну из устилавших пол циновок.
– Мама, что случилось? – спросила Мерри.
– Нас спасли, – сообщила Элейн. – Мы родились заново. Мы исповедуем веру, которую дает нам Церковь Трансцедентального Ока.
– Вот как? Но Лион. Почему он так одет?
– Он послушник, – пояснила Элейн. – Через семь лет его примут в священники. А через двадцать лет он станет святым.
– А ты?
– Я просто сестра Элейн, но ведь я пришла в лоно церкви после долгой жизни во грехе. Лиону повезло. Вся его жизнь будет освящена церковью.
– Но что это за церковь? Я никогда о ней не слышала!
Элейн терпеливо улыбнулась.
– Это замечательная вера, – сказала она. – Облагораживающая. После смерти Гарри я утратила всякий смысл в жизни, теперь же я обрела мир и покой. Наша церковь объединила все великие мировые религии в единую трансцедентальную религию. Она проповедует единую веру, а ведь все веры и должны быть едины перед Божьим оком.
– Но она хотя бы христианская? – спросила Мерри.
– Христианская, иудейская, буддийская, мусульманская, зороастрийская, даоистская… Любая. Как говорит наш Пророк: «Все должно быть у всех».
– Но при чем тут мои туфли и сумочка? – спросила Мерри. – Я хочу сказать, что в сумочке у меня сигареты. Слишком уж много на меня сразу свалилось.
– Мы не курим, – сказала Элейн. – Не пользуемся изделиями из кожи и не едим мясо. Мы без всего этого обходимся.
– Что ж, могу я хотя бы что-нибудь выпить? – спросила Мерри.
– Лион, принеси, пожалуйста, стакан эликсира любви для своей сестры.
– Какого эликсира? Что это такое?
– Не бойся, дитя мое. В основном он состоит из сока сельдерея.
– Сельдерея!
– У него свежий и чистый вкус. Вкус созерцания.
Мерри проводила глазами Лиона, который отправился на кухню. Вернувшись, он подал ей стакан, наполненный бледно-зеленой жидкостью. Мерри попробовала и отставила стакан в сторону. Вкус был тошнотворный. Все случившееся казалось ей тошнотворным.
– Мама, что ты натворила? Зачем все это? Ты совсем спятила?
– Нет, дитя мое. Напротив, я впервые за все время нахожусь в своем уме. И я обрела счастье и покой. И живу со всеми в мире.
– Да брось ты, – в сердцах махнула рукой Мерри.
– Ты говоришь так, потому что не обрела смирения, – сказала Элейн.
– Нет, я просто рассуждаю здраво. Послушай, в конце концов, если тебе так хочется, ты имеешь право делать все что угодно. Но Лион-то в чем виноват? Он же ребенок. Ты же губишь его.
– Я спасаю его. И буду тебе признательна, если ты воздержишься от бранных и богохульственных замечаний. Кто ты такая, чтобы входить в наш дом и поносить нас? Уж я-то знаю, какова ты есть и чем занимаешься. Ты погрязла во грехе, угождаешь самым низменным вкусам, обнажаешь свое тело перед похотливыми грешниками, бесстыдно развратничаешь…
– Мама, о чем ты говоришь?
– Я читала эту статью.
– Ты имеешь в виду статью в «Пульсе»?
– Да.
– Но ты не должна верить тому, что в ней написано. Ее написала женщина, которая просто сводила с папой какие-то старые счеты.
– Ты же не знаешь, о чем говоришь, – упрекнула Элейн. – А вот я знаю! Это мне надо сводить с ней счеты, а не ей с твоим отцом. Знаешь, кто разрушил наш брак? Между мной и твоим отцом? Знаешь?
– Нет. Кто?
– Джослин Стронг, журналистка из «Пульса». Она совратила твоего слабохарактерного и безвольного отца с пути истинного, а он не сумел устоять перед ее натиском.
Мерри сидела как громом пораженная. Да, отец упомянул о какой-то давней интрижке, но даже словом не обмолвился о том, к чему она привела.
Элейн встала, пересекла комнату и опустилась на колени перед изображением Ахура-Мазды.
– Прости меня, – прошептала она. – Я впала в грех неправедного гнева.
Обернувшись к Лиону, она жестом пригласила Лиона присоединиться к молитве. Потом спросила:
– Ты помолишься с нами, Мередит? Мы научим тебя. Ничто не сделает меня такой счастливой, чем радость от совместного вознесения молитвы рядом с тобой. Обратись в нашу веру, пока не поздно, дитя мое. Откажись от пороков своей мирской жизни. Отрекись от кино. Посвяти себя Господу. И Он изрит тебя своим Недремным Оком. И да снизойдет на тебя теплый Свет Господня Ока.
– Нет, мама, я не могу. Я… Я…
От стыда, ужаса и отвращения слова застревали в ее горле.
Не чуя под собой ног, Мерри выскочила из дома, подхватила с крыльца туфли и сумочку и босиком бросилась бежать к машине. Забравшись внутрь, дрожащими руками зажгла сигарету и повернула ключ в замке зажигания.
Все случившееся казалось ей слишком болезненным, нелепым и невероятным, чтобы быть правдой. Мерри вдруг захихикала. Потом, прибавив газа и слушая, как ревет мощный двигатель, расхохоталась. «Шевроле» несся как обезумевший зверь, но Мерри ничего не замечала.
Лишь приблизившись к светофору и заметив, что он почему-то расплывается перед глазами, Мерри поняла, что плачет.
– Насколько мне кажется, никакого вреда картине это определенно не принесет, – сказал Кляйнзингер.
– А польза будет?
– Пожалуй, косвенным образом это окажет некое благоприятное воздействие. Хотя в большей степени это повлияет на вас, мисс Хаусман.
– Так вы, значит, советуете, чтобы я согласилась?
– Нет, я этого не говорил. Я не советую, но и не отговариваю вас. Решать должны вы сами. Но я бы покривил душой, если бы у вас создалось мнение, что я противлюсь этой затее.
Мерри пришла к мистеру Кляйнзингеру, чтобы посоветоваться с ним по довольно деликатному поводу. Ей позвонил ответственный редактор журнала «Лотарио» и предложил сняться в обнаженном виде для центральной вклейки, определявшей лицо журнала. На этой вклейке девушки всегда снимались обнаженными, принимая при этом самые вызывающие и изощренные позы, какие только могли придумать фотографы. Предложение поступило через несколько дней после публикации скандальной статьи в «Пульсе». Тогда Мерри только брезгливо поморщилась и думать о нем забыла, но, пообщавшись с матерью, Лионом и ликами святых Церкви Трансцедентального Ока, стала все чаще и чаще о нем задумываться. Ах, какое бы моральное удовлетворение она получила, приняв предложение журнала после хлестких обвинительных речей матери!
– Тем не менее я весьма признателен, что вы решили обсудить это со мной, – произнес Кляйнзингер. – Многие актрисы на вашем месте не поступили бы столь порядочно и благоразумно.
И он удостоил Мерри улыбки, что случалось крайне редко.
Мерри вдруг пришло в голову, что за завесой ворчливости и напускной грубости кроется довольно застенчивая личность. Она покидала его кабинет, так и не решив, что ей делать. Но в глубине души она все-таки хотела позировать для «Лотарио». Поэтому она решила, что позвонит в редакцию и даст согласие. Мерри так и не смогла придумать причину для отказа, не говоря уж о том, что речь шла о довольно круглой сумме. Нет, никто и ничто ее не остановит.
И тем не менее неожиданно для себя, сняв трубку, она позвонила не в редакцию «Лотарио», а Сэму Джаггерсу в Нью-Йорк.
Ее тут же соединили.
– Как дела, Мерри? – спросил Сэм.
– Прекрасно.
– Что случилось?
– Ничего особенного. Просто мне нужно кое-что обсудить с вами.
– Валяй.
– Мне позвонили из «Лотарио». Предлагают сняться для них.
– Ни в коем случае, – отрезал Джаггерс.
– Почему?
– Тебе это ни к чему. Ты пробьешься благодаря своему таланту.
– Но мне хочется!
– Почему?
– Мне кажется… Это будет довольно забавно.
– Ты пришла в кинематограф не для того, чтобы забавляться. Главное – научиться делать деньги. Если хочешь сниматься в таких журналах, занимайся этим в свободное время.
– Они мне хорошо заплатят.
– Мерри, я абсолютно уверен, что ты получишь меньше той суммы, которую уплатили мы, чтобы выкупить последние фотографии, где ты снималась обнаженной.
Эти слова ошеломили Мерри.
– Не ожидала от вас такой жестокости, – пробормотала она.
– А ты думаешь, мы тут в бирюльки играем? – взорвался Джаггерс. – Ты – ценное вложение капитала, и я должен оберегать тебя независимо от твоей воли.
– В гробу я видела вас с вашими вложениями! Джаггерс замолчал. Мерри прекрасно понимала, что он ждет, пока она еще что-нибудь добавит, предоставив ей возможность самой по достоинству оценить свою вспышку.
– Я дам согласие на их предложение, – заявила она после долгого молчания.
– Значит, ты вовсе не хотела обсуждать со мной этот вопрос, а просто собиралась поставить меня в известность, – констатировал Джаггерс.
– Да, наверное.
– Мерри, я могу только дать тебе совет. Я не имею права тебе приказывать. Так вот: впредь подобные заявления присылай мне по почте в конвертах; это обойдется тебе гораздо дешевле.
– Спасибо, – сказала она. – Огромное спасибо!
И бросила трубку. Она настолько кипела от ярости, что немедленно позвонила Дрю Эббету в «Лотарио» и договорилась о том, когда встретится с фотографом.
Лерой Лефренье попросил ее согнуть ногу влево.
– Нет, нет, так слишком много, – сказал он. – Чуть меньше. Нет, так уже много. Слишком откровенно. Подождите. Сейчас я покажу.
Он подошел к ней и сам уложил ее ногу, куда хотел.
Мерри, совершенно обнаженная, лежала на шкуре зебры в соблазнительной позе, подчеркивающей и выпуклость грудей, и изящный изгиб спины, и манящую округлость ягодиц. Левая нога, согнутая в колене, была призывно сдвинута в сторону. Лефренье – быть может, не слишком вежливо – объяснил Мерри правила игры:
– У нас запрещены только анатомические подробности. Лобок, пожалуйста, а вот нижние губы – табу!
Вопреки ее ожиданиям, оказалось, что позировать – занятие малоприятное. Жар от софитов ее не удивил, но вот липкий растекающийся грим, жирная помада на губах и нарумяненные соски настолько раздражали, что Мерри не терпелось забраться под душ. Если бы не грубоватые, но остроумные шутки Лефренье, явно доки в своем деле, она бы, наверное, не выдержала. Вертясь вокруг нее с болтающимися на шее фотоаппаратами, Лефренье обучал Мерри, какое выражение нужно придавать лицу; Мерри не ожидала, что выражение лица имеет такое значение при съемках обнаженной натуры.
– Тело – это просто фон. Главное – лицо, – говорил он. – В глазах должен быть виден призыв. Давай же, давай! – понукал он. – Думай про трах-трах.
Мерри нервно прыснула, и в тот самый миг, когда улыбка сползла с ее губ, Лефренье вдруг защелкал затвором фотоаппарата и закричал:
– Замри!
И сделал еще несколько снимков.
Мерри изнемогала. Сеанс продолжался вот уже третий час. Они перепробовали сотню поз в самых разных видах. Она позировала в мужских джинсах с полуприспущенной «молнией», в расстегнутой ковбойской рубашке, под которой соблазнительно виднелись пышные груди. В коротенькой прозрачной ночной рубашке. Чуть прикрытая шифоновым шарфиком.
– Подтяни ноги к животу. Нет, так слишком сильно. Я хочу, чтобы груди лежали на одной линии с полосками на шкуре.
«Груди». Это относилось не к ней. Мерри казалось, что в студии была вовсе не она, а некий кусок плоти, которым по-своему распоряжался этот мужчина, увешанный фотоаппаратами. Мерри почему-то доставляло удовольствие наблюдать за собой со стороны. Она ощущала себя неким экзотическим экспонатом, привлекшим внимание издателей «Лотарио». И это успокаивало.
– Что ж, пожалуй, достаточно, – сказал наконец Лефренье. – Ты молодец. Душ вон там.
– Спасибо, – кивнула Мерри.
Встав под теплый душ, она смыла с себя липкий размякший грим, потом вытерлась, завернулась в белое махровое полотенце и вернулась в студию за одеждой, которую повесила на ширме. Когда она протянула руку к трусикам, полотенце распахнулось, и Мерри судорожным движением подхватила его. Поразительно, но в течение всего сеанса она так не ощущала своей наготы и незащищенности. Одевшись, она смело вышла из-за ширмы.
Лефренье угостил ее пивом.
– У тебя, должно быть, в горле пересохло, – сказал он. – Под этими софитами страшное пекло.
– Спасибо, – улыбнулась Мерри. Потом добавила: – Странная у вас все-таки работа.
– Мне нравится. Тела порой попадаются – просто загляденье. Как правило, мне присылают самых хорошеньких.
– А вы не возбуждаетесь?
– На моих фотоаппаратах это не сказывается, – лукаво улыбнулся он.
Мерри рассмеялась и отпила из стакана. Лефренье ходил по студии, выключая освещение и собирая оборудование. Мерри допила пиво и отставила стакан в сторону.
– Ну что ж, я пойду, – сказала она.
Мерри не понимала почему, но уходить ей не хотелось. То ли Лефренье догадался о ее состоянии, то ли это просто удачно совпало, но он вдруг предложил:
– Хочешь пойти со мной на вечеринку?
– С удовольствием, – откликнулась Мерри. – Мне здесь так одиноко. Я здесь только и делаю, что работаю.
– Что ж, считай, что тебе повезло. Большинство людей заняты тем, что ищут работу. Я заскочу за тобой в половине десятого, хорошо?
– Да, – улыбнулась Мерри и продиктовала ему свой адрес.
– Черт, как ты далеко забралась. Ну, да ладно, – произнес он.
– А что это за вечеринка?
– Понятия не имею. Никто не предупреждает. Но веселье гарантировано. Можешь не переодеваться.
Мерри была одета в вязаный свитер и джинсы.
– Хорошо, – сказала она. И добавила: – Спасибо.
В четверть десятого Мерри была уже готова. Сидя в гостиной, она то и дело выглядывала из-за штор на улицу, высматривая, не покажется ли «порш» Лероя. Ей было даже неловко оттого, что она так рвется на вечеринку. Хотя желание ее было вполне естественным. Ведь с тех пор, как она прилетела в Лос-Анджелес, она ни разу не была на свидании. Правда, она и сама не искала ни с кем сближения. Голливуд – опасное место для молоденькой актрисы. Но Мерри надеялась, что на вечеринке никого из ее голливудских знакомых не окажется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57