– Мы можем взять Мерри с собой.
– Вместе с наставником? – А почему бы и нет.
– Потому что это ее погубит, и ты сам это знаешь. Должен же быть порядок и смысл в ее жизни. Мы любим ее, но любовь это еще не все. Одной любви недостаточно.
– А ты любишь ее? Ты в этом уверена?
– Конечно. И ты это тоже знаешь.
– Тогда как ты можешь так говорить? Как ты можешь так легко отослать ее обратно?
– Ты же знаешь, насколько тяжело мне дается это решение. Что у меня сердце из-за этого разрывается.
– Извини, – сокрушенно сказал Мередит. Он понял, что зашел слишком далеко. Он сидел, понурив голову и коря себя за то, что позволил себе аргументы, уместные скорее в перепалке врагов, чем на семейном совете. Не должен он так говорить. И даже думать. Ничего, он начнет сначала. Предварительно все обдумав.
И вдруг неожиданно для самого себя он выпалил:
– А почему бы нам не усыновить ребенка? Это было бы хорошо и для Мерри и для нас обоих. Мы вполне можем себе это позволить, а наша жизнь тогда наполнилась бы новым смыслом… И почему мы раньше до этого не додумались?
– Нет.
– Почему нет?
– Я категорически против. Разве тебе недостаточно одной Мерри?
– Нет, – ответил Мередит. – Мне недостаточно.
– А я против, – сказала Карлотта.
– Но почему? – не унимался Мередит. – Неужели только из-за того, что тебе когда-то вздумалось сделать аборт, мы должны калечить свою жизнь? Почему мы должны страдать из-за того, что не имеет к нам никакого отношения?
– Это имеет к нам отношение.
– Каким образом? Какой-то сукин сын затащил тебя в постель, а мы должны за это расплачиваться? Я просто тебя не понимаю. Нет, ты не подумай – мне очень жаль, что тебе пришлось сделать аборт и удалить матку. Но пойми сама: что сделано, то сделано; это ушло в прошлое, и мы не должны из-за этого страдать. Я по крайней мере.
– Нет, – сказала Карлотта. – Ты тоже должен страдать.
– Я?
– Да. Этим сукиным сыном был ты.
– Что? Но почему? О Господи, почему?
Карлотта рассказала ему обо всем, что случилось, и объяснила, насколько сумела, почему поступила именно так, надеясь, что Мередит сумеет ее понять и хоть немного облегчит ее боль, разделив с ней это тяжкое бремя. Мередит сидел как громом пораженный.
– О Боже! – только и выдавил он, когда Карлотта закончила.
– И вот теперь, – продолжила она, таким спокойным тоном, словно речь шла о чем-то совершенно обыденном и привычном, – я и в самом деле счастлива оттого, что Мерри с нами, и я люблю ее и отношусь к ней, как к собственной дочери. Я ее очень люблю, Мередит.
– Да, – медленно произнес он. – Я знаю. Теперь я это понял.
– И я хочу, чтобы ей было лучше.
– Хорошо, – сказал он. – Я согласен.
– Хотя это ужасно, я понимаю.
– Да, – сказал Мередит. – Но как мне объяснить это Мерри? Бедная девочка ужасно расстроится.
– Скажи ей… Скажи, что мы с тобой это обсуждали и я решила, что так будет лучше для тебя.
– Но она тебя возненавидит за это!
– Ничего, это не навсегда. Главное, чтобы она не возненавидела тебя. Для девочки в пубертатном периоде самое главное – сохранить теплые и доверительные отношения с отцом.
– Ты говоришь так, словно изучала этот вопрос по книгам.
– Так и есть.
– Ты – удивительная женщина, – вымученно улыбнулся Мередит. Но на сердце у него скребли кошки, а грудь, казалось, сдавил тугой обруч.
И вдруг Мередит вспомнил, что Карлотта сказала что-то необычное… Что же? Ах, да.
– А что это за «пубертатный период»? – спросил он.
– Это значит, что девочка вступила в пору полового созревания, – ответила Карлотта. – На прошлой неделе у нее были первые месячные.
– Вот как? А ты…
– Да, я ей все объяснила. Мы говорили почти полдня. Она отнеслась к этому очень спокойно, даже по-философски. И расспросила меня во всех подробностях. У нее очень светлая голова.
– Да, – вздохнул Мередит. – Это так. – И еще она меня немного позабавила.
– Как?
– Я рассказала ей, как происходит половой акт. Она внимательно все выслушала, а потом спросила: «А зачем люди вообще занимаются этим?» И я не нашлась, что ответить.
Мередит рассмеялся.
– А зачем, в самом деле, этим занимаются? – переспросил он. Потом предложил: – Пойдем погуляем у озера.
На следующее утро после завтрака Мередит сказал Мерри, что они с Карлоттой посоветовались и решили, что лучше для Мерри будет вернуться в Штаты, в школу.
– Вы с ней вместе решили? – спросила Мерри.
– Да.
– Или только она? – Нет, мы вместе.
– Но ведь это она сказала, что мне лучше вернуться в Штаты?
– Я с ней согласился.
– Значит, это она?
Мередит ненадолго призадумался. Он чувствовал, что поступает очень скверно, валя все на Карлотту. Но он вспомнил слова Карлотты о том, что для дочери самое главное – сохранить с отцом теплые и доверительные отношения. К тому же ведь он говорил правду – именно так все и было на самом деле. Поэтому он ответил:
– Да.
– Так я и думала, – сказала Мерри.
Она не уронила ни слезинки и даже не обиделась, но оставшиеся до отъезда дни казалась задумчивой и отчужденной. Она держалась вежливо и всегда отзывалась, когда к ней обращались, но все же и Мередит и Карлотта видели происшедшую с Мерри перемену. Как будто ей было не тринадцать лет, а значительно больше. Карлотта сказала, что было бы лучше, если б Мерри выплакалась или даже на ком-то сорвалась. Но Мерри держалась спокойно.
А вот Карлотте с трудом удавалось сдерживать слезы. Собственный ее ребенок, ее маленький сын, погиб. Другого ребенка, ее и Мередита, она умертвила сама, пойдя на поводу у собственной гордости. Тогда ей казалось, что она поступила правильно. И вот теперь девочка, которую Карлотта любила как собственную дочь, да и считала собственной дочерью, чувствовала себя отвергнутой. Не скоро Мерри поймет, что Карлотта поступила так только ради нее самой; что только любовь и одна лишь любовь подтолкнула Карлотту к тому, чтобы принять столь трудное решение. Прощаясь с ними в аэропорту, Мерри не поцеловала Карлотту. Возможно, никто больше этого даже и не заметил. Мало ли что может случиться в предотъездной суматохе. Но вот Карлотта поняла, в чем дело, и долго не могла этого забыть. И еще долго с тех пор на глаза ей вдруг ни с того ни с сего наворачивались слезы. Словно вернулось то трагичное время после аварии, в которой погибли ее муж и ребенок. А хуже всего было теперь то, что, кроме Мередита, у нее не осталось ни одного близкого человека. Мередит же после того, как Карлотта рассказала ему то, чего поклялась сама себе никогда ему не рассказывать, казался мрачным и погруженным в свои мысли. Вот и теперь он сидел с самым мрачным видом. Возможно, думала Карлотта, он только кажется ей таким, поскольку ей самой так грустно и одиноко.
– Розенберг! Макартур! Трумэн! Говорю тебе – нам нужно какое-нибудь громкое имя.
– Мы же давали материал об Этель Розенберг.
– Ха! Представляю, как кабскауты станут заниматься онанизмом, любуясь на фото Этель Розенберг.
– Ты перепутал – кабскауты не занимаются онанизмом. Ты имел в виду бойскаутов.
– Ты сам перепутал. Ты и в школе был двоечником.
– Так что – сделаем материальчик про кабскаутов?
– Гениально! Это лучшая мысль с тех пор, как кто-то предложил тиснуть статейку о писательских задницах. Кстати, это был не ты?
– Может, тогда про сифилис напишем?
– Про сифилис у бойскаутов? Правильно! Выведем их на чистую воду.
– Можно про сифилис у герл-скаутов. Это куда заманчивее.
– Нет, это то же самое. От кого, по-твоему, заражаются бойскауты?
– От других бойскаутов.
– Это ты у Дж. Д. Сэлинджера вычитал?
– А кто это такой?
– Брось, не придуривайся: это самый свежак в нашей литературе. Все от него тащатся.
– Все писатели – жуткие зануды. Только и могут, что писать.
– Это все редакторы – жуткие зануды. Только и могут, что вешать лапшу на уши.
– А как насчет этих новых старлеток, которые готовы сниматься нагишом?
– Кого ты имеешь в виду, умник?
– Барбару Стил, например.
– Нет, с кабскаутами у тебя получилось лучше.
– Может быть. А какие-нибудь премьеры у нас наклевываются?
– Да. «Два храбреца».
– Кто в главной роли?
– Мередит Хаусман.
– Нет, нам нужна женщина. Неужели сам не понимаешь – людям нужно что-нибудь разэдакое…
– Линда Форбес тебя не устроит?
– «Тайм» уже забил ее.
– Что еще?
– Другая премьера? «Иди по лестнице»?
– Иди в задницу!
– Джейн Роббинс?
– Нет, «Ньюсуик» уже нас опередил.
– А Рок Хадсон?
– «Херальд трибьюн».
– Ну, и где мы тогда?
– На Мэдисон-авеню, дубина.
– Хаусман?
– Я же тебе ясно объяснил – женщины нам нужны, понимаешь?
– Напишем про Хаусмана, а фоном пустим всех его любовниц. Вот тебе и полдюжины отборных кралей в одном материале.
– А Хаусман того стоит?
– Да, – блестящий малый. Дамочки от него без ума. – Ладно, Хаусман так Хаусман. И еще – система трансконтинентального телевидения и договор с Японией. О'кей?
– Да. Может, заодно и про писательские задницы напишем?
– Но начнем с твоей.
– Нет, серьезно…
– А я и не шучу.
«ЗВЕЗДЫ ЭКРАНА. ПЕРЕДОВАЯ С РАЗВЕРТКОЙ ПРО МЕРЕДИТА ХАУСМАНА, ПРИУРОЧЕННАЯ К ПРЕМЬЕРЕ «ДВУХ ХРАБРЕЦОВ». СОБРАТЬ ВСЮ ПОДНОГОТНУЮ. ЦВЕТНЫЕ ФОТОГРАФИИ. СЕЙЧАС ХАУСМАН В МОНТРЁ. ТЕКСТ И ФОТОГРАФИИ ВЫСЛАТЬ ДО 3 °CЕНТЯБРЯ. ТАУРНЕР».
Телетайп отстучал это послание на желтой бумаге, и Клод отнес его Джослин. Джослин пробежала глазами листок, задумчиво постучала кончиком авторучки по зубам и улыбнулась.
Ее встречи с Хаусманом совпали с переходом на работу в «Пульс», с периодом превращения едва оперившегося желторотого птенца в классного журналиста. Сам Хаусман руку к этому не приложил, но для Джослин тем не менее до сих пор ассоциировался с ее взлетом. На самом деле Джослин своим успехом была обязана войне – обстоятельства вынудили издателей и редакторов преодолеть недоверие и даже враждебность к журналистам женского пола. Джослин же так умело воспользовалась этим подарком судьбы, что по окончании войны перебралась из американской редакции в парижское бюро. В Париже было куда приятнее и спокойнее. Правда, свободного времени почти не оставалось, но зато все были настолько заняты, что подглядывать друг за другом было попросту некогда. И у каждого был свой участок. Джек Шоу освещал вопросы политики. Марвин Федерман занимался бизнесом, экономикой, а также планом Маршалла. Джослин и Харвард Уезерил вели самые спокойные разделы – религии, образования, науки, спорта и культуры. Джослин никогда даже в голову не приходило, что в один прекрасный день ей доведется взять интервью у Мередита Хаусмана. Сентиментальность всегда была ей чужда. Теперь же при мысли о предстоящей встрече с Мередитом на душе у нее вдруг потеплело. Сколько времени прошло с тех пор? Тринадцать лет? Интересно, как изменился он за эти годы.
Она пошла к Шоу, показала телеграмму от Таурнера и договорилась о поездке в Монтрё.
– Пожалуйста, в любое время, – сказал Шоу.
– Даже завтра?
– Бога ради, – улыбнулся он. – Отдохнешь немного.
– Спасибо.
Джослин вернулась в свою клетушку, сняла трубку телефона и позвонила в Монтрё.
– Мередит? Это Джослин.
– Джослин?
– Джослин Стронг, – произнесла она со значением. – Неужели ты забыл меня, дорогой?
– Ах, да, конечно. Э-э-э, как дела?
– Замечательно, спасибо, – сказала она и приумолкла. Потом решив, что Мередит уже достаточно помучился, сжалилась и добавила: – Я звоню по поручению «Пульса». Они заказали репортаж о тебе с обложкой и разверткой, приуроченный к премьере «Двух храбрецов», и поручили мне взять у тебя интервью. Это удобно?
– Чтобы ты приехала сюда?
– Да. Если ты не против, конечно.
– Нет, я не против. Я хочу сказать, что это замечательно. Пожалуйста, в любое время. Мы будем здесь еще недели три.
– Как насчет завтра?
– Прекрасно.
– Мне будет очень приятно снова увидеть тебя, – вкрадчиво сказала она, тщательно подбирая слова. «Приятно» подошло идеально – общепринятое и вместе с тем такое кокетливое, обволакивающее и многозначительное. С намеком. Хотя особых причин кокетничать с Мередитом у Джослин не было. Скорее, это вышло у нее машинально, в силу привычки.
– Мы с Карлоттой будем рады тебя видеть. Ты остановишься у нас, надеюсь?
– Я могла бы снять номер в гостинице. Платит-то «Пульс».
– Нет, нет, я и слышать об этом не хочу.
– Что ж, в таком случае, если ты и впрямь не возражаешь, это многое упрощает.
– Конечно, не возражаю.
– Отлично. Чудесно. Я приеду завтра к вечеру.
– Позвони, когда приедешь. Я пришлю за тобой машину.
– Хорошо. Спасибо.
Она взяла в кассе сто тысяч франков – примерно триста долларов – отослала Клода за билетами на поезд и поехала домой паковать вещи. Собиралась она быстро, привычно покидав все необходимое в легкую дорожную сумку. Джослин приходилось ездить довольно много, так что она давно уже знала, без чего может обойтись в дороге и на новом месте. Так что времени на сборы она не тратила. Лишь взяв по привычке диафрагму и сунув ее в сумочку, Джослин призадумалась – понадобится ли ей диафрагма в эту поездку. Впрочем, колебалась она недолго. Застегнула сумочку и пошла за блокнотом, в котором отмечала все материалы, что отсылала в Нью-Йорк.
Фредди Гринделл сидел на террасе с видом на озеро и потягивал кампари с содовой. Хотя глаза его были закрыты, а веки покраснели от яркого солнца, он внимательно слушал Мередита, который рассказывал про фестиваль в Венеции. Так они готовились к предстоящему интервью. Особого смысла в такой репетиции, конечно, не было. Мередит провел на фестивале две недели и сейчас всего-навсего рассказывал про увиденные фильмы. Кто угодно мог пойти и посмотреть эти фильмы. Куда интереснее было бы узнать о закулисной стороне фестиваля. Однако Мередит, похоже, никаких сплетен не знал. Или не хотел говорить на эту тему. Ничего, придет Карлотта, и все расскажет. Занятно, но с женщинами Фредди чувствовал себя почему-то даже уютнее, чем с мужчинами. Включая даже Мередита Хаусмана. Хаусман, конечно, красавчик, но долго находиться в его обществе очень скучно. Интересно, о чем они разговаривают с Карлоттой? Или они вообще не разговаривают, а только трахаются?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57