Я начала было листать газету, чтобы посмотреть «Почту», когда мой взгляд остановился на анонсе с первой полосы:
«КОГДА ЛЮБОВНИК-МОРЕНИСТ СКАЗАЛ МНЕ, ЧТО ПЕРЕЕЗЖАЕТ ОБРАТНО в Сиэтл, я пошла в ванную, засунула в рот два пальца, и меня стошнило в унитаз. Правда, я и раньше вызывала у себя рвоту. Я время от времени проделываю это с тринадцати лет…» Сара Грин, рубрика «Я», стр. 27.
– Господи Иисусе! – воскликнула я, быстро листая газету в поисках рассказа.
Он назывался «Чистилище» – весьма удручающее повествование о разрыве Сары с Риком, ее булимии, приступах ненависти к себе и вообще всех ее проблемах с мужчинами. Это было кошмарно. Банально, но с претензией на сенсацию – худший вариант исповедального журнализма.
Открылась дверь ресторана, и вошел Адам. Он поцеловал меня в щеку, и я протянула ему газету.
– Что это? – спросил он.
Я указала на короткий отрывок, помещенный на первой полосе. Сжав мою руку, он открыл страницу с рассказом.
– Ну и как? – спросила я, когда он кончил читать. – Что ты об этом думаешь?
– Честно?
– Ага.
– Думаю, весьма неплохо.
– Ты в своем уме?
– Я нахожу рассказ прочувствованным. Сара постигает здесь массу вещей. По-моему, она создала интригующий портрет молодой женщины, стремящейся к самоуничтожению.
– Но рассказ ужасен!
– Не будь она твоей соперницей, ты бы увидела, насколько он хорош.
– Не могу поверить, что ты на ее стороне!
– Вот видишь? Ты все сводишь к соперничеству.
– Неправда! Просто я не могу уважать человека, в открытую стригущего купоны с моей славы.
– Сара лишь извлекает выгоду из своих природных качеств. Что в этом плохого?
– В той части, где Сара пишет о своей страстной любви к анальному сексу, она совершенно очевидно склоняется к патриархату!
– Чья бы корова мычала…
– Я не говорю, что сама не такая. Ну и что! Я, по крайней мере, делала это умело!
– Понимаю, что тебе это неприятно. Но Саре может понадобиться твоя поддержка. Ты – ее ближайшая подруга.
«Правда, теперь уже ненадолго», – подумала я.
Но когда я пришла домой и мама сказала мне, что Сара звонила три раза, мне стало неловко. Полное отсутствие у Сары таланта вовсе не означает, что я должна, будучи подругой, бросить ее в беде. Унеся в свою комнату трубку, я набрала номер.
– У меня была причина не говорить тебе об этом заранее, – сказала она.
– Что за причина?
– В тот самый день, когда меня решили напечатать, тебя уволили из «Банка Америка». Не хотелось расстраивать тебя еще больше. А что ты об этом думаешь?
– Думаю, есть некоторые… удачные моменты. Но, Сара! – Любовник-моренист – что за дикость?
– Это их редакция! Я назвала его Диком, но они изменили! – Я заскрежетала зубами. Все ясно, Тернер с Дженсеном жаждали моей крови. – Но это еще не все, – тихо произнесла подруга.
– Что еще?
– Я сегодня встречалась с редактором «Уик», и мне предложили вести у них постоянную колонку.
У меня из-под ног вышибают ящик, а на шее затягивается петля. Я умираю быстро и без боли. Мое тело судорожно дергается минуты две, а потом застывает, лишь слегка покачиваясь от ветерка на глазах у пятидесяти тысяч довольных зрителей.
– И ты согласилась? – хрипло шепчу я.
– Конечно. Они будут платить мне триста пятьдесят в неделю. Деньги пригодятся.
– Они пообещали тебе триста пятьдесят долларов?
– Угу. Сначала предложили двести пятьдесят, но я сказала, что не стану работать меньше чем за триста пятьдесят.
Начинается трупное окоченение, и я дико корчусь на ветру.
– Я думала, ты хочешь быть музыкантом! – ору я.
– Одно другому не мешает!
– Как ты могла так со мной поступить?
– Это не имеет к тебе никакого отношения! Это мое дело! Газета – не твоя собственность! Господи! А я-то надеялась, что ты за меня порадуешься.
– Как я могу за тебя радоваться, если ты крадешь мою жизнь?
– А ты, как же можешь ты быть такой эгоцентричной?
Она права. Я действительно эгоистка. Суть в том, что винить следует вовсе не Сару. Настоящие преступники – Дженсен и Тернер. Какие это все-таки отвратительные и к тому же низкобюджетные порнографы! Неужели они лишены элементарной порядочности? Простейших этических норм? Норовят заставить раскинуть ноги любую девчонку, застрявшую в стременах. Способны разглядеть «талант» в работе самых прибабахнутых потаскушек города.
– Извини, – вздохнула я. – Мне нелегко пережить подобное. Но я все-таки рада за тебя. Правда.
– Надеюсь, что ты говоришь искренне.
– Конечно! Как озаглавят твою колонку?
– «Sex und drang».
– «Секс и натиск»? – воскликнула я.
– Ага. Вроде ничего. Конечно, это чересчур вызывающе, но, думаю, постепенно привыкну.
– Совсем… неплохо, – сказала я, скрещивая пальцы. – И о чем будет твоя первая статья?
– О моих запутанных отношения с Джоном.
– Звучит потрясающе.
Закашлявшись, я повесила трубку и отправилась готовиться к уроку иврита.
Весь следующий месяц, пока Сара вела хронику своих дурацких свиданий, вызывая ненавистные отклики у преданных мне некогда клеветников, я наблюдала, как двенадцатилетние еврейские мальчики швыряются кусочками мела и сквернословят. Через неделю после выхода «Чистилища» один мужик написал письмо, в котором назвал Сару «еще более тупоголовой, чем Ариэль Стейнер, хотя подобное ему казалось невозможным». А некий Нейм Уитхелд посоветовал ей «как можно скорее записаться на гистерэктомию, чтобы не дать возможность ее отродью опустошить землю». На следующий день она попросила изъять свою фамилию из телефонного справочника.
Тернер с Дженсеном подыскали ей нового иллюстратора – в чем-то даже знаменитого карикатуриста, Майка Селла, стяжавшего славу лучшего в городе рисовальщика покойниц. Он наделил Сару огромными, выпирающими грудями, длинными, стройными ногами и полными, пухлыми губами. Невозможно было это вынести. Даже ее карикатура выглядела более сексуально, чем моя.
Но после выхода первых нескольких колонок моя ревность стала утихать. Теперь я сделалась моногамной женщиной. У нас с Адамом все шло прекрасно, если не считать того, что нам всегда приходилось идти к нему домой, если мы хотели заняться сексом. А вот для читателей я перестала существовать. Если бы я продолжила писать колонку, то она бы вскоре утратила свой сарказм, так что, в конце концов, Тернер с Дженсеном все равно бы меня уволили.
Кроме того, я старалась убедить себя в том, что делаю благородное дело. Воспитываю юные умы, а не юные пенисы. Мое ежедневное высиживание идиотов было своего рода исполнением библейских заповедей. Принося пользу своей общине, я компенсировала тот позор, который ранее навлекла на семью. Я оказывала влияние на детей, пусть даже это и не было сразу заметно; зато через много лет они будут вспоминать меня как великую наставницу.
Я старалась проявить изобретательность в общении с моими маленькими чертенятами. На одном из уроков иудаизма я позволила детям инсценировать bris с куклой. Завернув куклу в войлок, я сказала, что он будет вместо крайней плоти, так что в момент обрезания mohel отрежет кусочек ножницами. Естественно, когда дошло до распределения ролей, все они захотели быть mohel. Я выбрала самого спокойного и зрелого из всех – мальчика по имени Джесс. Но едва к нему приблизились мать и отец с куклой, он скорчил мерзкую гримасу и с трансильванским акцентом произнес: «Дайте мне рыбенка!» После чего начал истово тыкать в куклу ножницами. Мне пришлось вырвать ребенка у него из рук и немедленно остановить скетч.
Как-то в апреле, когда я выходила из синагоги, Эллиот отвел меня в сторону со словами:
– Мне бы хотелось поговорить с тобой наверху. – Мы поднялись в его кабинет, и он бросил на меня взгляд, полный сожаления. – Вчера вечером состоялось чрезвычайное заседание комитета религиозной школы, – сказал он. – Один из наших учеников, Эзра Ротман, вчера читал в «Пост» спортивные новости и случайно наткнулся на статью о тебе. Он рассказал матери, и та потребовала чрезвычайного заседания.
– Какую еще статью в «Пост»?
– Ты разве не видела?
Я отрицательно покачала головой. Эллиот порылся в одном из ящиков стола и протянул мне газету. Я уже знала, какую страницу следует посмотреть – шестую. В нижнем правом углу был помещен не слишком четкий снимок, на котором я выхожу из синагоги, а рядом заметка такого содержания:
От ляди до леди
ОПОЗНАНА: бывшая обозревательница «Сити Уик» Ариэль Стейнер, выходящая из храма Авахат Шалом в Бруклин-Хайтс, где она в настоящее время работает преподавателем религиозной школы. Мы лично не подпустили бы эту особу близко к нашим детям, но, может быть, у Бога более широкие взгляды? Нам остается лишь задаваться вопросом: какой очередной поворот карьеры ожидает исправившуюся порнописательницу? Возможно, она станет раввином?
Я резко поднялась и, подойдя к окну, раздвинула шторы и выглянула на улицу. Прислонившись к фонарному столбу, внизу стоял человек, однако фотоаппарата у него на шее не было. В некотором отдалении виднелся микроавтобус без номерных знаков. Может, там прячется мой папараццо? Вдруг человек у фонарного столба посмотрел наверх – прямо на меня. Может, это он? Возможно, он пользуется крошечной шпионской видеокамерой. Я быстро опустила штору, и сердце у меня сильно забилось. Я чувствовала себя Малколмом Эксом на известном снимке. С той только разницей, что я еврейка и у меня нет пушки.
– Что случилось? – спросил Эллиот.
– Ничего, – сказала я, усаживаясь на место.
– Как бы то ни было, – завел Эллиот, – миссис Ротман созвала чрезвычайное заседание и заявила, что она против того, чтобы ее сына учила бывшая порнописательница. Она привела в качестве примера твоего негативного влияния на детей пародию на обрезание.
– Но ребятам этот урок понравился!
– Я пытался тебя защитить, но мало что мог поделать. Вопрос о твоем увольнении поставили на голосование, и я с сожалением должен признать, что результат оказался не в твою пользу. Эта округа пока что еще довольно консервативна. Но я знаком с одной лесбиянкой (она работает раввином в Парк-Слоуп), которая говорит, что ее религиозная школа с удовольствием возьмет тебя на работу в сентябре.
Я кивнула и, подхватив сумку, вышла вон. Теперь я была не просто писательницей-неудачницей, я была еще и неудавшейся училкой. Большее унижение трудно себе представить. С финансовой точки зрения все также складывалось крайне неудачно. Приближалось 15 апреля, а денег на моем банковском счету едва хватило бы на оплату налогов. У этого неонациста Стивена Дженсена не хватило порядочности выделить обозревателям постоянную ставку, так что о налогах придется позаботиться самой. Мне срочно требовалась работа, которая обеспечила бы быстрый приток наличных. Причем такая, где подтирание плевков не было бы основной моей обязанностью.
Возвращаясь пешком домой из синагоги, я размышляла о том, какую вакансию могу занять на рынке труда, и вскоре поняла, что осталась еще одна сфера тяжелой работы, в которой я себя пока не пробовала: работа официантки. В прошлом я от нее всячески уклонялась, потому что в душе не была уверена, что справлюсь. Но сейчас ситуация сложилась отчаянная. Кроме того, это одна из тех профессий, где репутация не имеет значения. Никто не мог бы с полным основанием утверждать, что мое прошлое помешает мне подавать на стол салаты. Все, что здесь требуется, – вежливые манеры, хороший вестибулярный аппарат и внимательность при принятии заказов от клиентов.
По дороге домой я купила в газетном киоске «Войс» и просмотрела объявления баров и ресторанов. В одном из них говорилось: ««Ноу-Хоу», ресторан в центре города, приглашает на работу в дневную смену опытных и энергичных официанток. Требования: индивидуальность и уживчивость. Обращаться лично к мистеру Тасосу, по рабочим дням с двух до четырех ». Далее следовал адрес, ресторан находился на Лафайет-стрит.
На следующий день я поехала туда на метро. Ресторанчик оказался небольшим – с десяток столиков, а цены в меню, вывешенном снаружи, – вполне умеренными. Я вошла. Внутри было темно и немного накурено. Занято было лишь несколько столиков. За стойкой бара, просматривая пачку заявлений толщиной в несколько дюймов, стоял широкоплечий мужчина лет тридцати.
– Я пришла по объявлению в «Виллидж Войс», – сказала я.
– Заполни вот это, – ответил мужчина, протягивая мне бланк заявления.
Я вписала свои имя и фамилию, адрес, номер телефона, а затем приступила к первому вопросу. «Опишите, как выглядят следующие блюда: haricots verts, demiglace, steak au poivre. Я силилась восстановить в памяти, оставшиеся в голове крохи университетского французского. Вспомнила, что vert означает зеленый, но не знала, хоть убей, что такое haricots. Demiglace буквально значит полмороженого, но это выглядело бессмыслицей. А насчет poiure у меня и вовсе не было никаких соображений. Этот орешек оказался покрепче, чем тест для приема на временную работу. Я оставила все три строчки незаполненными и перешла к следующему вопросу. «Назовите три сорта джина, три марки водки и три вида рома». Обидно, что за последний год я не пила ничего, кроме «Джеймсона». «Назовите три винодельческих региона в Калифорнии и три во Франции». Я решила начать с Калифорнии. Нала. Один есть, но больше ничего подходящего в Калифорнии мне вспомнить не удалось. Может, с Францией будет легче? Бордо. Канны? Но производят ли там вино? Ницца? Коньяк? Коньяк – это вообще город или напиток? Перейдя к разделу «Места предыдущей работы», я также оставила его незаполненным и подтолкнула листок к Тасосу, перевернув его обратной стороной.
– Спасибо, – сказал он. – Теперь надо тебя сфотографировать. – И, взяв со стойки бара фотоаппарат, велел: – Встань у стены.
Повернувшись к нему лицом, я попыталась изобразить уверенную улыбку. Тасос уже собирался было снять меня, но вдруг опустил камеру и наморщил брови.
– Я тебя знаю, – сказал он. – Где-то тебя недавно видел.
– Говорят, я точная копия Кэрол Кейн из «Хестер-стрит».
– Нет. Я имею в виду совсем другое.
– Некоторые говорят даже, что я похожа на Мег Райан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41