Я почти не притронулась к ней.
– Вы не голодны? – поинтересовался Кожаный Человек. Я с облегчением обернулась и заговорила с ним.
Выступления я почти не слушала. Погас свет, вспыхнули стеклянные шары. Наконец зрители захлопали в последний раз, и вечер подошел к концу. Кто-то дотронулся до моего плеча.
– Привет, Роуз, я тебя искал. – Это был Монти Чэвет. – Ты похожа на прекрасный цветок. Можно поставить тебя в мою вазу?
Он провел меня через толпу и похлопал по спине какого-то мужчину. Тот обернулся.
– Привет, Монти, – это был Таймон; само дружелюбие, пока он не увидел меня.
– Послушай, Таймон, – Монти повысил голос, а он у него и так был громовой. – Ты сделал ошибку, вышвырнув эту девочку. Она была лучшей в городе. Может, передумаешь? – Меня тронуло его рыцарство.
Таймон не растерялся:
– Роуз прекрасно поработала, не так ли? Я рад, что ты ценишь ее так же, как мы. – Он обнял Монти за плечи. – Маленькая птичка начирикала, что осенью у тебя выходит книга. Мы обязательно должны на нее взглянуть. Пришли мне экземпляр.
Монти был трогателен в своем искреннем желании заступиться за меня, но все же он был обречен.
– Конечно. – Он пожал плечами, и я улыбнулась: без обид.
Таймон увел Монти.
– Хочу тебя кое с кем познакомить.
Кто-то вежливо дотронулся до моего локтя.
– Здравствуйте, – проговорил Нил Скиннер, тот самый замминистра. – Я надеялся увидеть вас здесь. – Вид у него был чуть менее подавленный, чем в феврале, во время нашей прошлой встречи. – Ходят слухи, что в ходе следующей перестановки меня переведут в министерство культуры, так что я обманом заполучил приглашение на этот вечер. – Он смерил меня одобрительным взглядом, и меня это сильно позабавило.
– После самоубийства Флоры Мэддер я много думала о нашем разговоре, – призналась я.
Нил нахмурился:
– Да, просто чудовищно. Разумеется, ни для кого не было секретом, что она страдала маниакально-депрессивным психозом и давно грозилась покончить с собой. Чарлз пытался поддерживать видимость нормального брака и мучился от страха, что она убьет себя… это был всего лишь вопрос времени.
– Как жаль. – Я задумалась. Какая же я дурочка, как я могла забыть, что пресса освещает лишь внешнюю сторону событий. – И все же газеты должны понести ответственность.
Он снова коснулся моей руки.
– До сих пор занимаетесь этим грязным бизнесом?
– Меня уволили, но я буду искать работу.
– Не теряйтесь, ладно? – Я с удовольствием пообещала держать связь.
По дороге в гардероб я заметила Минти. Она пыталась не свалиться с лестницы в обтягивающем платье и на неудобных каблуках и одновременно поддерживать разговор с Питером Шейкером. Она двигалась как робот.
Наверху лестницы она обернулась. Ее глаза округлились, и меня охватила… не знаю… вспышка паники и злобы. Что бы Минти ни надеялась увидеть, ее ожидания не оправдались.
Прошла минута, и я опять узнала прежнюю Минти. Она наклонилась к Питеру, коснулась его руки, и он стал слушать ее с удвоенным вниманием. Во мне всколыхнулась горечь, резкая, едкая, и я попыталась ее унять. Дело не в том, что жизнь оказалась несправедливой – все было не так просто. Жизнь всегда была несправедливой, всегда была зыбучим песком. Просто я еще не смирилась с уходом Натана, я еще не до конца обрела контроль над собой.
– Роуз… – Голос был одновременно знакомым и незнакомым. Я обернулась. – Роуз, ведь это ты?
Глава 17
– Хэл!
– Значит, Роуз. Я не был уверен.
Его волосы были длиннее, чем на фотографии в книге, и аккуратнее причесаны, но так же выбелены солнцем. К тому же за три года знакомства я ни разу не видела Хэла в воротничке-стойке и фраке. Он был похож на процветающего кинопродюсера.
Толпа уходящих гостей омывала нас, как Красное море. Я стояла лицом к лицу с человеком, которого когда-то любила больше всего на земле, и время перевернулось. Я перенеслась в жаркую, душную спальню отеля в Кецеле, где лежа на кровати и желая его всем сердцем, я сказала, что выбрала для себя другую жизнь.
– Что ты здесь делаешь? – спросила я. Идиотский вопрос. Ошеломленный не меньше моего, Хэл ответил:
– Я писатель.
Ко мне вернулась способность мыслить.
– Конечно, твои книги пользуются большим успехом.
Повисла неловкая тишина; мы ломали голову, что сказать дальше.
Как обычно, Хэл взял все в свои руки.
– У тебя есть минутка? Пойдем выпьем. – Не дожидаясь ответа, он взял меня под локоть, и мы вернулись в обеденный зал. Хэл выпросил два бокала бренди у насупившегося официанта, которому хотелось пойти домой.
Его прежняя уверенность никуда не исчезла, как и торопливые, решительные жесты – нетерпеливость и обаяние. Он протянул мне бокал.
– Читал твою рецензию на «Тысячу оливковых деревьев». Спасибо тебе.
Мы сели за пустой столик. Официанты устало сновали от одного столика к другому, разбирая нагромождение бокалов, скомканных салфеток, недоеденных булочек и ведер для льда.
Хэл улыбнулся:
– Хотел бы возобновить наше знакомство… если можно так сказать.
– Лучше скажи «начать».
– Да, начать, – согласился Хэл. – Мы так давно не виделись. – Он пристально посмотрел на меня. – Внешне ты почти не изменилась.
– Ты тоже. – Отчасти я врала: вблизи он казался старше, на подбородке появился незнакомый мне шрам. Я сказала как можно спокойнее: – Я знаю, что дела у тебя идут хорошо. Ты стал одним из самых знаменитых писателей-путешественников своего поколения.
– Все так говорят.
Он выглядел хорошо: стройный, подтянутый, и казался довольным. Испортился ли его характер? Этого я понять пока не могла, но мои мысли меня удивили: характер интересовал меня куда больше, чем то, способна ли его красота по-прежнему вскружить мне голову. Когда мы только познакомились, моральные качества Хэла не были для меня на первом месте. Двадцать пять лет могут пролететь мгновенно, как щелчок пальцев, но за это время человек сильно меняется, и мне хотелось узнать, каким он стал.
Хэл повел плечами:
– У меня было предчувствие, что мы встретимся. – Тягучий акцент стал менее отчетливым, чем раньше. – Хотя нет, это неправда. Я спросил своего агента, будешь ли ты здесь.
– У тебя рекламный тур?
Хэл долго смотрел на меня.
– Я поселился в Британии, – ответил он. – После женитьбы. Аманда терпела меня как могла, потом все же выгнала, но я все равно остался здесь. Привык жить на острове. – Он постучал по кончику носа. – Честно говоря, лучше уж быть большой рыбой в маленьком пруду, чем наоборот. Я добился того, чего хотел: жил той жизнью, которая меня устраивала. А ты?
Руки у меня стали холодными. Я выбрала столь же бесстрастный и, как мне казалось, нейтральный тон.
– Я сейчас ищу работу.
– И?
Изворачиваться не было смысла.
– К сожалению, мы с мужем недавно разошлись. Он решил уйти к другой. Сейчас я привыкаю к новой ситуации, а там будет видно.
Хэл изучал содержимое бокала.
– Но ты не жалеешь?
Это был опасный вопрос, но лучше ответить на него и покончить с этой темой.
– Нет, что ты, я ни о чем не жалею.
– Ну и прекрасно, – произнес Хэл.
Я направила разговор в более безопасное русло:
– Где ты в последнее время побывал?
– Я следил за тем, как копают колодцы в Намибии. Там острая нехватка воды и нет финансирования. – Он потрогал пальцем бокал. – В ближайшее время планирую вернуться на территорию племени яномами. Помнишь?
Я похолодела.
– Еще бы.
Он наклонился, и наши лица почти соприкоснулись.
– Одна мысль не давала мне покоя. Скажи, Роуз, у тебя есть дети?
– Двое. Сын и дочка. А у тебя?
– Нет, и я так и не понял, рад я этому или нет.
Последовала задумчивая тишина, и я перебрала множество возможных ответов. И снова остановилась на наиболее нейтральном.
– У тебя были другие дела, Хэл. – Этот разговор меня больше не смущал, и мне стало очень любопытно. – Расскажи об оливковой ферме в Италии.
Он откинулся в кресле.
– Дом пока похож на помойку, но территория замечательная. За деревьями нужно ухаживать, и я собираюсь этим заняться. – Хэл сделал глоток бренди. – Второй вопрос: та оливковая веточка прижилась?
– Да. Она растет в моем саду.
Наши взгляды пересеклись, и между нами возникли призраки юного Хэла и юной Роуз, настойчиво требуя воссоединения. Мимо прошел официант со стопкой скатертей под мышкой, и я перевела внимание на него.
– Как-то странно вести с тобой светские беседы, – наконец проговорила я.
– Ладно. Давай поговорим серьезно. Я часто думал…
– Не надо. – Мой взгляд упал на левую руку и палец без кольца.
Хэл уловил цепочку моих мыслей.
– Ты не должна переживать. – Его тон был милым, обезоруживающим, так хорошо знакомым. – Я вот не переживал. Это не очень хорошее занятие.
Это было так похоже на Хэла, что я рассмеялась:
– Я знала, что ты не станешь переживать. Знала, что ты будешь рад; так и случилось. Ты был свободный человек, ты мог поступать как хочешь.
– И да и нет. – Он положил руку на мое обнаженное плечо; кожа под его пальцами покрылась мурашками. – Я вовсе не говорю, что не переживал, Роуз. Но ты показала мне, что тебе необходимо двигаться дальше. Наступает момент, когда понимаешь, что перерастаешь события. Какие-то ситуации перестают тебя устраивать. Такое бывает. Разумеется, мне неизвестны обстоятельства, но ты не должна наказывать себя. – Он изучил остаток бренди на дне бокала. – Если сможешь, воспринимай это как новый шанс.
У Хэла всегда все было так легко, и я почувствовала себя до нелепости беззаботной.
– Ты ни капли не изменился. Мой муж ушел от меня к молоденькой девчонке, какой уж тут новый шанс? – Я поставила стакан на стол и заметила, что он почти пуст. – Так можно говорить через много лет, когда все уже в прошлом, все уже умерло. Но Мазарин – помнишь ее? – Мазарин бы с тобой согласилась.
– Значит, по-твоему, слишком расчетливо рассматривать ситуацию с такой точки зрения?
– Пожалуй.
– Но уходя от меня, ты тоже руководствовалась холодным расчетом. – Он говорил ровно, без злобы.
– Нет, Хэл. – Я подняла глаза. – Тогда мне казалось, что я действую из лучших побуждений.
Он погладил ножку бокала.
– Мне жаль, что тебе пришлось нелегко. – Хэл ласково улыбнулся. – Если бы твой муж ушел к твоей ровеснице, а не к молоденькой, тебе было бы легче?
– Не знаю. Возможно. Полезно, когда есть кто-то, кого можно ненавидеть, а если бы она была милой бедной вдовушкой, я, пожалуй, испытывала бы другие чувства. – Я разгладила подол платья на коленях. – Сейчас, когда первоначальный шок прошел, я все время думаю обо всякой ерунде: как мы будем делить фарфор, – кому достанутся резиновые сапоги. У нас их целая куча. – Я прекрасно понимала, что уклоняюсь от темы разговора. – Между прочим, та женщина, Минти, была моей ассистенткой и подругой, и заодно она украла и мою работу.
Он поднял бровь.
– Продолжай. Интересная у нас получается светская беседа.
Я сделала последний живительный глоток бренди.
– Сначала я потеряла Натана, что само по себе плохо. Потом будто кто-то взмахнул волшебной палочкой, и я превратилась в невидимку. Я была замужней женщиной, у меня была устроенная жизнь и все прочее, и вдруг я словно стала расплывчатой фигурой на заднем плане картины или фотографии. Знаешь, одним из тех безымянных существ, которым остается убирать навоз по прошествии кавалькады Наполеона. Тем, кого просят подождать и последним сажают в спасательную шлюпку. Я не против того, чтобы быть безымянной – наверное, для души это очень полезно, – но это стало для меня потрясением. – Вызванный бренди поток слов иссяк, и я взглянула на Хэла. – Хэл, я понятно объясняю? Нет, наверное; не обращай на меня внимания.
Дверь в обеденный зал приоткрылась.
– Хэл, – раздался голос, – вот ты где. Я тебя потеряла. В дверях показалась голова сотрудницы рекламного агентства: я смутно ее помнила. – Джейсон Вери из Карлтона хочет тебя видеть. Можешь подойти?
В комнате стало прохладно; лишенная блеска, она выглядела унылой. Я сжала свою сумочку. Девушка неуверенно переводила взгляд с Хэла на меня.
– Роуз, не так ли? – Она наморщила лоб. – Кажется, мы знакомы.
– Точно, – ответила я. – В прошлом году вы были на рождественском ужине, который я устраивала в редакции.
– Правда? – Ее лицо прояснилось. – О, конечно.
Хэл поднялся и поцеловал меня в щеку.
– Увидимся, – произнес он и вышел из зала вслед за девушкой.
Если бы меня попросили описать мою мать, я бы назвала Ианту человеком, в памяти которого хранились живые воспоминания, не теряющие с годами резкость. Юная невеста, счастливая жена и мать; вдова, чье беспрестанное горе сделало ее мудрой и гордой. «Твой отец был для меня всем. Не хочу пятнать его память, мне никто больше не нужен, Роуз», – говорила она.
Сперва я соглашалась с ее точкой зрения: пожалуй, никто не мог бы занять место отца, и мне нравилось слышать, что он незаменим и уникален. Лишь потом, когда я научилась прозорливости, я стала думать иначе и так и не поняла, что мешало Ианте. С ее врожденным умением сопереживать и мастерским обращением с мужчинами, гениальными способностями домохозяйки и постоянной боязнью нехватки денег, Ианта намеренно растрачивала себя. И почему она отправила нас в ссылку на южную окраину?
– Мне казалось, жить рядом с большим городом будет легче, – говорила мне мама. Имелось в виду легче для меня: как самка пеликана, она выщипывала перья из своей груди, чтобы согреть детеныша. Помню, как она стояла в кухне дома на Пэнкхерст-Парейд и месила тесто для рогаликов. – В любом случае наш дом там, где мы его создаем. – Мама бросила рогалики на сковороду. Кухню сразу же наполнил чудесный аромат. Когда рогалики были готовы, она разрезала их пополам, намазала маслом и подвинула мне бело-голубую тарелку.
Но дом Ианты находился не на юге. Ее дом был там, где стены из сухого камня, похожие на рыбий скелет, разворачивались веером в сторону долины, а деревья росли так близко к ручью, что ветви наклонялись и в воде рябило. Когда шел дождь, стволы становились черными.
Ианта могла с закрытыми глазами приготовить рогалики или мясной пирог с почками. Делать домашние дела для нее были столь же естественно, как дышать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38