Но когда он протянул его Лиз, та отпрянула.
– Он выглядит таким непрочным…
Йейт кивнул:
– Он так же непрочен, как стекло, и хрупок, как человеческие взаимоотношения. В любом случае он уже слишком долго был у меня. Так что берите его, ну же!
И роза пустыни оказалась у Лиз в ладонях.
«Он так осторожно обращается с «цветком», – подумала девушка. – Сразу видно, как ему нравится этот камень. Со мной мистер Йейт резок и даже груб – полагаю, для моей же собственной пользы, – но оказывается, он может быть и нежным…»
Эта мысль совершенно выбила ее из колеи, и заданный Йейтом вопрос: «Вы хотели бы оставить розу себе?» – прозвучал, словно из каких-то неведомых далей.
– Оставить себе? О нет! – Лиз поспешила поставить камень на стол, как будто он жег ей руки. – То есть я хочу сказать, вам ведь не хочется отдавать ее мне.
– Напротив, я буду рад, если вы примете мой подарок.
– Но я не могу…
Однако Лиз хотелось получить цветок, и, когда Йейт перестал настаивать на своем предложении, она испытала постыдное чувство разочарования.
А доктор тем временем пододвинул к столу стул и уселся.
– Ну что же, – сказал он, – выступая в качестве адвоката, я успешно провел ваше дело. Вы остаетесь здесь. Возможно, с небольшим испытательным сроком, но все равно остаетесь.
– О-о, благодарю вас! Когда мне передали, что вы хотите меня видеть, я подумала, что, наверное, вы поговорили с отцом. Что он сказал вам?
– Полагаю, примерно то же самое, что и вам. Что это несправедливо, что он не имеет права губить вашу жизнь и далее в том же духе. Но он также хочет получить от меня заверения по двум другим вопросам, и здесь мне пришлось потрудиться изо всех сил, защищая вас.
– А что это за вопросы?
– Во-первых, он считает, что вы изъявили желание остаться здесь, поскольку не хотите возвращаться в Лондон, где вас ожидает встреча с бывшим женихом и счастливой соперницей.
Девушка вспыхнула, уязвленная до глубины души, но, справившись с собой, сухо ответила:
– Спасибо, что разубедили папу. Это было очень любезно с вашей стороны. А что собой представляет второй вопрос?
– Ваш отец боится, что в первое время вы будете очарованы «романтикой Востока», но это чувство неизбежно поблекнет, не оставив ничего, кроме раздражения и ощущения того, что вас обманули.
От изумления у Лиз глаза полезли на лоб. Романтика? Среди этой унылой, бесплодной местности, что простирается, неведомая, за кромкой пальм? Среди мух, постоянно гудящих и снующих повсюду? В этом закрытом на все ставни ужасе, который здесь называется домом?
– Папе не стоит беспокоиться по этому поводу. Мне никогда не хотелось приезжать в Тасгалу, и я, увы, не в восторге от этого места.
– Именно это я ему и сказал. Еще пояснил, что вся романтика, которую мы в силах предложить вам, не перевесит и грядку фасоли. А это, поспешил я подчеркнуть, свидетельствует: ваше желание остаться можно считать искренним и достойным уважения. Кроме того, – Роджер Йейт смерил девушку пристальным взглядом, – я взял на себя смелость и убедил Эндрю в том, что сделанный вами выбор принадлежит целиком и полностью вам.
– Но ведь это же не так, – запротестовала Лиз. – Вы же знаете, что идея была вашей.
– Я всего лишь подсказал вам, что нужно делать, но решение приняли вы сами.
– Да, но…
Упершись руками в столешницу, Роджер поднялся.
– Ну вот и ладно, – сказал он, не дослушав. – Теперь о нашем больном. Если сегодня вечером и завтра утром температура у него будет нормальной, завтра же я его выпишу. Дома он сразу же должен лечь в постель и не вставать до следующего дня. Но после этого он всецело в вашем распоряжении. Не давайте ему слишком много работать и проследите за тем, чтобы он хорошо питался. Малярия процветает там, где живут бедно или без должного ухода, а я подозреваю, что Эндрю о своем здоровье нисколько не заботится.
Лиз тоже встала со стула, и Йейт вместе с нею направился к двери, но, вспомнив что-то, вернулся к своему письменному столу:
– Вы забыли свою rose de sable.
На этот раз девушка не стала протестовать и приняла подарок с восторгом.
Навестив отца, Лиз поспешила обратно на виллу – ей не терпелось поделиться известием, что на следующий день она сможет вернуться в дом отца и там ждать его возвращения. Однако Дженайна Карлайен еще была в школе, и в гостиной девушка столкнулась с Бет. Та озадаченно уставилась на камень:
– Но ведь это… это rose de sable, принадлежащая Роджеру! Откуда она у тебя? Он…
Лиз положила камень на стол:
– Это подарок доктора Йейта.
– Подарок? – с негодованием воскликнула Бет. – Не может быть!
– Ты же не думаешь, что я выпросила или стащила этот камень у него, не так ли? – мгновенно вспылила Лиз.
Бет прикусила губу и сумела изобразить примирительную улыбку.
– Конечно же я и мысли не допускаю, что ты сама взяла его. Нет, я просто удивлена, что он отдал этот камень тебе.
– Ты хочешь сказать, почему именно мне, когда надлежало бы отдать его тебе? – резко спросила Лиз.
Бет густо покраснела:
– Какие глупости! Конечно, Роджер даже не задумывался, хочу я иметь такой камень или нет, иначе он отдал бы его мне, я в этом уверена. Нет, меня удивило только то, что Роджер преподнес тебе столь банальный подарок, ведь эти штуки – обычное дело в некоторых местах пустыни, особенно в окрестностях Эль-Голеи. Надеюсь, он не заставил тебя думать, что подарил нечто ценное, поскольку, если бы он поступил так, это было бы нехорошо.
– Можешь не беспокоиться, – сухо ответила Лиз. – На этот счет он не оставил у меня никаких иллюзий. Я восхитилась камнем, и мистер Йейт сказал, что я могу взять его себе, потому что он мало для чего годится.
– Я очень рада, – кивнула Бет, и лицо ее посветлело. – Я рада тому, что камень тебе так понравился. Полагаю, для тебя эта вещица в диковинку, и мне не следовало говорить о ней в таком пренебрежительном тоне только из-за того, что в здешних местах мы на roses de sable обращаем мало внимания.
– Можешь не беспокоиться, – снова повторила Лиз.
Странно, но она не решилась упомянуть о том, как дорог камень самому Роджеру Йейту. Этого было достаточно, чтобы сделать бесценным подарком обычную булавку.
Прощаясь с Лиз, которая переезжала в дом отца, Дженайна посоветовала девушке «торопиться медленно» в своем стремлении сделать жилище более уютным.
– Не нужно высказывать открытого недовольства, – убеждала она. – Эндрю может расценить это как упрек за то, что привез тебя сюда, понимаешь? Просто сделай бодрым тоном пару предложений и независимо от того, как отец отреагирует на них, оставь эту тему с той же внезапностью, с какой представила ее для обсуждения. Более чем вероятно, что спустя какое-то время он уверует, что придумал все это сам, и тогда все пойдет как по маслу.
Это был разумный совет, и к тому времени, когда Эндрю поправился окончательно, его организаторский талант, который сделал его хорошим руководителем отдела, но которым он никогда не пользовался в личной жизни, стал сверхурочно работать на Лиз.
У месье Симона Эндрю добился разрешения поменять интерьер дома в соответствии с предложениями, сделанными Дженайной. Он нанял мастера, который за один вечер изготовил на заказ мебель для сада и кадки для цветов; вместе с Лиз отправился на базар покупать ковры и даже заказал краски, лаки и кисти, когда Бет заявила, что горит желанием помочь Лиз и проявить свои художественные способности.
– Будет гораздо лучше, если мы воспользуемся услугами маляра, – советовал им Эндрю.
После долгих споров был достигнут компромисс: Бет и Лиз согласились, что маляр должен очистить от старой краски и подготовить поверхность оконных рам и ставней, а новую краску нанесут они сами.
Верная своему обещанию, Дженайна сняла мерку с окон и посоветовала Лиз купить для занавесок сотканное местными жителями полотно с ручной набивкой рисунка. Кроме того, в процессе изготовления занавесок она помогла девушкам управиться со своей швейной машиной. Дженайне также удалось привлечь внимание Эндрю к установленным на окнах ее виллы жалюзи из тонких и легких планок. Благодаря им отпадала необходимость каждый вечер закрывать ставни, служившие защитой от сильного ветра и песчаных бурь. Эндрю был сражен рекламной кампанией и установил такие жалюзи в своем доме.
Под конец он предложил, чтобы так и не состоявшийся до сих пор из-за его болезни и долгого выздоровления прием в честь приезда Лиз принял форму новоселья, которое состоится, как только дом предстанет в своем новом убранстве.
– Великолепно! – захлопала в ладоши Лиз и вдруг забеспокоилась: как же она будет принимать гостей в роли хозяйки дома, когда практически никого не знает и не знакома ни с одним мужчиной в Тасгале, если не считать отца и Роджера Йейта.
Но тут Эндрю, словно бы прочитав ее мысли, сказал:
– А до той поры мы проведем вечер-другой в нашем загородном клубе, чтобы у тебя была возможность познакомиться с другими молодыми людьми помимо Бет Карлайен. А еще съездим на участок нефтедобычи – ты обязательно должна побывать там. Так что у тебя появится возможность подготовить список гостей для доброй дюжины приемов.
Узнав о предстоящей вечеринке, Бет по-детски выразила свой восторг, и это обстоятельство, как Лиз была вынуждена признаться себе самой, не оставило камня на камне от ее инстинктивного недоверия к девушке. Возможно, находясь постоянно в обществе будущего жениха, Роджера Йейта, и по вполне понятным причинам беспокоящейся родительницы, Дженайны, Бет не могла рассчитывать на особые развлечения, и было бы некрасиво подозревать ее в неискренности, услышав сказанные с грустью слова:
– Я так люблю, когда устраивают вечеринки. Но маман не может позволить себе устроить нечто подобное для меня, а Роджер до сих пор так носится с моим здоровьем, что я вынуждена спрашивать у него разрешения всякий раз, когда мне хочется подольше побыть в клубе. Ведь теперь, когда я совсем здорова, это глупо, правда? Наверное, ты считаешь, что такое внимание должно мне льстить. Но если говорить честно, временами я просто завидую девушкам, которые не вызывают у мужчин желания опекать их.
Еще более обезоруживающей оказалась способность Бет без устали трудиться, благоустраивая дом Шепардов. После долгой болезни она впервые занялась настоящим делом, которое принесло ей волнующие и полные новизны ощущения. А поскольку у нее была твердая рука и хороший глазомер, она взялась красить оконные рамы и перемычки окон и дверей, что требовало особой точности, тогда как Лиз достались участки попроще.
И в самом деле, для Лиз процесс окраски представлял собой скорее беспечное размазывание по поверхности слоя блестящей новой краски такими широкими мазками, какие только могла обеспечить самая большая кисть. В одно прекрасное утро, поднявшись на крышу, она стала предаваться этому занятию, нанося на ящики для цветов полосы зеленой, синей и золотистой краски, и вдруг услышала, как Бет разговаривает с кем-то внизу.
Лиз лениво прислушивалась к голосам. Потом они стихли, а минутой позже над верхней площадкой наружной железной лестницы, что вела на крышу, появилась голова Роджера Йейта.
От неожиданности Лиз присела на корточки, предоставив краске стекать на черепицу с только что вынутой из банки кисти.
– Доброе… – начала девушка, но тут же замолчала, поскольку Йейт подошел и встал над ней. Выражение его лица встревожило ее.
– Чего вы добиваетесь, заставив Бет как последнюю рабыню трудиться над этой вашей паршивой мазней, когда она готова упасть от усталости? – сердито спросил он.
– Когда она… что?
До предела изумленная такой несправедливостью, Лиз выпрямилась, чувствуя, что меньше всего на свете ее сейчас беспокоит, обрызгает ли она при этом своего визави краской или нет.
– Я превратила Бет в рабыню? Да как вы смеете? – выпалила она в лицо Йейту. – Бет красит ставни, потому что у нее это получается лучше, чем у меня, и потому что она сама взялась за эту работу. А что касается того, что она устала, – вот уж никогда не поверю!
– Да неужто? – Сарказм, прозвучавший в этом вопросе, жалил, как змея. – И вы полагаете, вам лучше известно, устала она или нет, даже когда девочка жалуется на усталость и с первого взгляда ясно, что она едва держится на стремянке? Она сказала, что работает здесь с восьми часов…
Лиз беспомощно пожала плечами:
– Хорошо, по-вашему, Бет утомилась. Она действительно находится здесь с восьми часов, дело в том, что ей нравится приходить утром, пока еще не слишком жарко. Но перед тем, как приступить к работе, она позавтракала вместе с папой и мной, и мы с ней взялись за дело, – Лиз посмотрела на часы, – не более часа назад. Поэтому если Бет сказала вам, что уже устала, она, должно быть, просто шутила и уж никак не могла пожаловаться, что я эксплуатировала ее, словно рабыню, наверное, вы это придумали сами.
Густые брови Йейта сошлись на переносице, на скулах заиграли желваки. Отчетливо выговаривая каждое слово, он сказал:
– Бет не шутила, и я ничего не придумал. До тех пор, пока я не предупредил ее о том, что ей нельзя переутомляться, она и вовсе не собиралась жаловаться. Но после этих моих слов Бет заявила, что, какой бы усталой она ни была, все равно не осмелится бросить работу, потому что вас обуревает безумное желание замазать каждую щель и трещину ради какой-то дурацкой вечеринки. А поскольку вы сами здоровы как лошадь, вам, судя по всему, трудно заметить, что люди рядом с вами работают, напрягая свою силу воли.
Лиз смотрела на него, не веря своим ушам.
– Бет так сказала? Но ведь нет необходимости спешить с ремонтом по такому ничтожному поводу. Мы даже еще не определились с датой! А потом, ей нравится малярничать. Она сама предложила свою помощь, и я думала, ей нравится возиться с кисточками и красками… Нет, она не могла… Во всяком случае, я сама намерена расспросить ее, и тогда посмотрим!
Бесцеремонно задев мистера Йейта плечом, Лиз прошла по крыше к парапету над окном, где трудилась Бет. Его высота доходила только до икр, а по обе стороны от этого места возвышались столбики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24