Я как-то забыл, что особы, подобные вам, нуждаются в особом, лично к вам относящемся заключении по поводу любого явления в подлунном мире.
Лиз покраснела.
– Что же, я и впрямь думала, что мы говорим обо мне, – сказала она в свое оправдание. – Но это не я, а вы сказали, что мне не приспособиться к Тасгале, если глаза мои не наполнятся слезами умиления и если я не приму эту пустыню такой, как она есть. Честно говоря, мне не верится, чтобы я была способна на такое, и мне хочется знать, что я должна делать, чтобы совершить нечто подобное.
– Ну, я полагаю, с таким настроением вы не потратите много сил на свои попытки. И коль скоро вы не имеете подобных намерений, нужно ли вам беспокоиться о собственном безделье здесь? Как только вы примете решение по поводу своего будущего, будут ли существовать доводы, мешающие вам улететь отсюда на первом же самолете, направляющемся на север?
– Я полагаю, что я могла бы так сделать, – ответила Лиз, колеблясь, – но все дело в том, что на самом деле я не знаю, чем мне хочется заняться.
– У вас ни к чему нет склонности? Нет никакой мечты?
– Мечты! Да у кого же их нет? – Не желая распространяться о своих собственных мечтах, Лиз добавила: – Не думаю, что у меня есть какие-то выраженные склонности, правда, скажу, что у меня лучше получается работать с людьми, чем с вещами.
– То есть для вас было бы предпочтительнее работать няней, а не печатать на машинке или продавать товары, а не производить их?
– Да, – кивнула девушка, – что-то в этом роде. Только у меня пока не получалось сравнивать подобным образом одну работу с другой.
– Не получалось? В таком случае в Тасгале для вас может найтись работа.
Лиз с сомнением посмотрела на своего собеседника.
– Работа, которую я смогу сделать? Без всякой подготовки? Что вы хотите этим сказать?
– Только то, что, если вы не возьметесь за обустройство дома, в котором живет ваш отец, вы вряд ли найдете какую-либо другую, более важную работу. А что касается отсутствия у вас должной подготовки, то если вам понятна целая вселенная, что лежит между понятиями «жилище», в смысле места проживания, и «дом», в смысле семейного очага, это может послужить вам хорошей отправной точкой в начале пути. Я надеюсь, что ваш недостаток любопытства по поводу всего, что связано с этим местом, не распространяется до таких пределов, что вы ничего не знаете о том, как здесь живет ваш отец.
– Конечно, знаю! – воскликнула Лиз, задетая словами Йейта.
– Ну, тогда с «жилищем» вопрос ясен. Теперь о «доме». Хотел бы я знать, есть у вас хоть какое-либо представление о том, как долго и до какой степени вашему отцу не хватало именно дома?
– Ну… – Лиз замолкла, уверенная в том, что Роджеру Йейту известны ответы на все задаваемые им вопросы, а также в том, что он намерен заставить ее рассказать все, что известно ей о своем отце. – Ну, когда умерла мама, мне было четыре года, отец в это время служил в армии в Бирме. После войны он продолжил обучение в университете, чтобы получить диплом магистра экономики. После этого, примерно лет десять назад, он занял пост главы коммерческого отдела в нефтяной компании «Персидский залив». Я училась в школе-интернате, а на каникулы приезжала к своим тетушкам. Закончив школу, я стала жить вместе с ними, а примерно через девять месяцев отец поступил на службу в нефтяную компанию «Пан-Сахара» в Тасгале. Отпуск, из которого он только что возвратился, был первым, полученным им в этой компании.
– Ну и…
– Что «ну и…»? – опешила Лиз.
– А то, что уже в течение пятнадцати лет ваш отец не знает, что это такое – вернуться после работы домой и услышать слова привета от родного человека. В пятьдесят лет данное обстоятельство значит очень много.
– Вы хотите сказать, что для молодых людей семейный очаг не играет особой роли?
Йейт улыбнулся, глядя на Лиз:
– Конечно, Дом и семья имеют значение всегда и для всех, но в молодости у мужчин находится масса других дел.
Лиз слушала не перебивая.
– Во-первых, работа – она поглощает все и вся, – продолжал Роджер. – Потом честолюбивые устремления. Путешествия. Девушки, наконец.
– Да, я понимаю, – смутившись вдруг, пробормотала Лиз. – Тогда… если папа действительно одинок, как вы думаете, и если я решу остаться здесь, смогут ли увенчаться успехом мои попытки как-то скрасить его жизнь?
– Я в этом не сомневаюсь, конечно, если вы не сложите руки и не оставите своих попыток и тогда, когда исчезнет ощущение новизны, и если вы не будете считать, что ваши усилия не получают должной оценки.
– Я постараюсь сделать все, что в моих силах. – Тут Лиз осенило, и она задала следующий вопрос: – Как вы думаете, когда папа решил привезти меня сюда, он надеялся на то, что я могу остаться, имеется в виду добровольно, конечно?
– Не знаю. Подобными мыслями он со мной не делился.
– Вот как. А вы уверены, что он не настраивал вас на то, чтобы выяснить, что я думаю по этому поводу?
Роджер Йейт онемел от неожиданности и, сердито сверкая глазами, воззрился на девушку.
Своими необдуманными словами Лиз так разозлила своего спутника, что все попытки объяснить, что все дело в том, что ей просто не хочется, чтобы предложения приходили к ней через третьи руки – от папы к Роджеру Йейту и от него к ней, оказались тщетны.
Воцарившееся молчание затянулось. Лиз сосредоточенно смотрела в иллюминатор.
Они были уже почти на месте. Внизу расстилалась пустыня, необъятная и удивительно многоцветная. Сахара поразила Лиз. Песок… Тут он был белым, а там розоватым, с черными тенями вдоль длинных складок; на среднем удалении он горбился каменисто-серыми барханами, а где-то далеко, у самого горизонта, превращался в цепь голубых гор.
Увидев такую картину, Лиз непроизвольно повернулась к своему спутнику. Но тот встал, пересек проход и подошел к молодой матери с младенцем. Он говорил с ней по-французски, и они вместе посмеялись над чем-то. После этого дитя было извлечено из корзинки, и Йейт осмотрел его.
Вернувшись к Лиз, он заметил:
– Мне кажется, что везти трехмесячного, не привыкшего к здешним условиям младенца в пустыню – это верный способ накликать беду. Но мадам утверждает, что она уже «слишком долго» жила вдали от мужа – метеоролога компании «Пан-Сахара». Позволю себе заметить, что очень тонкая грань отделяет безрассудство от храбрости… – Проследив за взглядом Лиз, направленным на далекие горы, Роджер замолчал и сел рядом с ней.
А Лиз произнесла с удивлением:
– Никак не ожидала увидеть здесь горы, я думала, что пустыня – это сплошная равнина.
Йейт расхохотался:
– Вот и трать теперь деньги на образование! Но я не думаю, что вы одиноки в своем представлении о Сахаре, как об огромном пляже. Как видите, здесь есть длинные цепи барханов, а также горы высотой до восьми тысяч футов. Вот те горы, – тут он кивнул на горную цепь впереди, – это горная цепь Хоггар. В Тасгале, которая, кстати говоря, скоро должна показаться нам на глаза, нет ничего, что по высоте хотя бы приближалось к этим горам. Да вот она, вон там…
Без особых церемоний он обхватил голову Лиз ладонями и повернул ее в нужном направлении. Сначала девушка ничего не увидела, но потом ей удалось сквозь марево разглядеть Тасгалу, представшую перед ней в виде белокаменного, с плоскими крышами домов острова в окружении пальм. Там, где кончались пальмы, по обе стороны от рассекавшей ее каменистой дороги простиралась пустыня.
– Та дорога ведет на нефтедобывающий участок, – пояснил Йейт, а затем указал на темное бесформенное пятно к востоку от дороги. – Это поселение туарегов, – сказал он, – и название его в переводе означает «Забытые Богом». Из-за того что мужчины племени носят бурнусы темно-синего цвета, этих кочевников называют «синими людьми пустыни». Еще мужчины ходят, закрыв лицо до самых глаз, а женщины его не прячут. Их рацион включает в себя главным образом финики и верблюжье молоко, а степень богатства определяется количеством верблюдов. Эти люди – бродяги, поведение которых трудно предсказать. Например, вот этот табор: сегодня он стоит здесь, а завтра может сняться с места и исчезнуть, как будто его ветром унесло. А поскольку у них считается, что, если спишь под крышей, – быть беде, можете себе представить, на какие хитрости приходится пускаться, чтобы положить их в больницу.
– Значит, они тоже являются вашими пациентами? – с удивлением спросила Лиз.
Густые брови доктора поползли вверх.
– Конечно, – ответил он. – А вы как думали? Что в этих местах медицинское и санитарное обслуживание прекращается на границе между расами?
На это Лиз ответить было нечего.
Самолет пошел на посадку. Когда пассажиры один за другим стали покидать салон, Лиз вдруг почувствовала, как широкополая соломенная шляпа, которую она держала в руках, была выхвачена у нее и бесцеремонно нахлобучена ей на голову.
– Ради бога, – прошептал Йейт, – ведите себя соответственно возрасту. По крайней мере, солнечный удар вам совсем ни к чему.
Лиз даже не успела разозлиться, потому что, как только она ступила на щебень посадочной полосы, залитой вскипающим на солнце гудроном, у нее захватило дух от жара. Вне всякого сомнения, шляпа в данном случае оказалась вещью первой необходимости. То же можно было сказать и о солнечных очках, которые Лиз поспешно извлекла из сумки.
Нацепив их на нос, она огляделась в поисках отца, но не смогла выделить его в группе встречавших. Но вот наконец ей повезло, и она замахала отцу рукой:
– Папа!
– Лиз!
Раньше Эндрю для Лиз был просто «папой» – человеком, который приезжал, а потом надолго уезжал, который, как она сейчас поняла, был ей практически неизвестен. А в Лондоне, когда он в последний раз приехал в отпуск, он даже был уже не «папа», а критически настроенный родитель, разбирающий по косточкам все ее действия и придирающийся по любому поводу.
Подобное отношение возмущало Лиз, а когда от отца последовал приказ приехать к нему в Сахару, она открыто демонстрировала свои мятежные настроения. Но в конце концов ей пришлось покориться, и, глядя на него сейчас, Лиз внезапно почувствовала буйную радость из-за того, что ей не оставили выбора.
А отец тем временем спрашивал, как прошел полет, благодарил Роджера Йейта за то, что тот сопровождал его дочь, и предлагал подвезти его в своем «лендровере».
Однако Йейт отказался.
– Благодарю вас, – сказал он. – Дженайна Карлайен сказала, что она ожидает прибытия с этим самолетом груза, и предложила подвезти меня на обратном пути. Пока еще мне не удалось ее увидеть. Но будет лучше, если я какое-то время подожду ее, вдруг она все-таки приедет.
– Да, конечно, – согласился Эндрю, – надеюсь, однако, в один из вечеров вы заглянете к нам на стаканчик-другой. Как только Лиз освоится здесь, я полагаю, она будет рада созвать гостей по случаю своего приезда.
– Полагаю, что да, и, если вы пригласите меня, я обязательно приду.
И, коротко отсалютовав им, Роджер Йейт отошел в сторону.
После его ухода Эндрю подхватил багаж Лиз и повел ее к стоявшему напротив входа «лендроверу». Посадив дочь в машину, он проговорил:
– Лиз, подожди меня несколько минут, – и исчез.
Примерно через четверть часа Эндрю вернулся.
– Ты будешь поражена, узнав, чего только не приходится делать начальнику коммерческого отдела, – сказал он Лиз, сделав гримасу. – От меня требуется отыскать и купить по подходящей цене все что угодно, начиная от буровой установки и кончая шайбой для водопроводного крана, от скатов для десятитонного грузовика и вплоть до зеркала для бритья… Думаю, что Йейт уже уехал, – продолжил Эндрю. – Ты не видела, чтобы он уезжал?
– Нет, почему же, – ответила Лиз, – видела. Девушка в машине… – тут она запнулась и нахмурилась, – миссис Карлайен, говоришь? Та девушка в машине не может быть миссис!
– Разве? – усомнился отец. – Ведь он упоминал о Дженайне, но может быть, мне только показалось.
– Нет, он называл это имя, – подтвердила Лиз. – Но, папа, в машине сидела девушка. Слишком молодая, чтобы быть чьей-либо женой. Она моего возраста. – И тут Лиз оборвала себя, чтобы не продолжать рассказ о других своих впечатлениях: о миниатюрной фигурке этой девушки, о вызывающей зависть коже медово-золотистого цвета, особенно бросающейся в глаза на фоне белой рубашки, о ее темноволосой, открытой жаре и солнечному свету голове, что явно не вызвало никаких нареканий со стороны Роджера Йейта.
– А, понял, – Эндрю хлопнул себя ладонью по колену, – это дочь Дженайны – Бет.
– Бет! То есть Элизабет? У нее мое имя? Отец Лиз бросил на нее удивленный взгляд:
– Твое. Ну и что из того? Ты же понимаешь, когда мы крестили тебя, мы не могли тем самым приобрести исключительное право на пользование именем Элизабет! Кроме того, вряд ли может существовать опасность, что вас спутают. Вы ни в малейшей степени не похожи друг на друга. Кстати, Бет только что научилась водить машину. Поэтому осмелюсь предположить, что Дженайна позволила дочери поехать за Йейтом на аэродром, поскольку она знает, что Бет очень хочется, чтобы именно он увидел, как она справляется с автомобилем.
– Почему же именно он? – спросила Лиз тоном непонятливой ученицы.
– Ой, да это просто… просто догадка. Понимаешь, у них такие отношения…
– Что еще за отношения? – сварливо проговорила Лиз.
– Ну… – Эндрю замялся. – Такое маленькое поселение, как Тасгала, просто обязано иметь собственные любовные истории. Но в случае с этой парой все гораздо сложнее. Бег Карлайен можно с уверенностью назвать «высшим достижением» Роджера Йейта а их история закончится либо словом «конец», либо строчкой «Они жили счастливо и умерли в один день» Глядя прямо перед собой, Лиз спросила: – Его достижением? Что ты хочешь этим сказать?
Глава 2
Маневрируя в потоке транспорта, замедлившего скорость при приближении к городу, Эндрю продолжал:
– Я хочу этим сказать, что здоровье Бет – это несомненный медицинский успех Йейта. Когда Дженайна, то есть миссис Карлайен приехала из Тэменрессета, Бет доставили сюда на носилках. Девочка болела полиомиелитом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24