– Очень хорошо, – сказала Лена. – Ну и что же вы там делали?
– Я в аптеку сходила, лекарство принесла.
– Молодец, Мурзина! А Наташа Бочкарёва? Вы ведь с Наташей были?
– Я хотела пыль вытереть, а она не велела, – смущённо пробормотала Наташа.
– Ну, ничего, в другой раз, – сказала Лена.
– Ещё Кореньков с нами ходил, – сказала Света. – Он ничего не делал.
– Я чай пил! С вареньем! – крикнул Кореньков.
– Кореньков! – одёрнула его Лена.
Ирина Александровна постучала ручкой по столу.
– Ну, что ж, начало положено, – сказала Лена.
– Теперь о том, как мы будем готовиться к встрече Международного женского дня Восьмое марта.
– Пойдём в кино! – пискнул кто-то.
– На «Весёлый ветер».
– Там про любовь! Мурзина про любовь захотела! – хихикнул Боря Авдеев. Кореньков мяукнул. Ирина Александровна застучала ручкой по столу.
– Устроить концерт самодеятельности, – поднялась Оля Дорожко.
– Правильно, Оля! – одобрила Лена.
– Вот ты и подготовь выступление с девочками из танцевального кружка, – добавила Ирина Александровна. Хорошо, – сказала Оля.
– Девчонки плясать будут! – закричал Борис Авдеев и, выскочив из-за парты, сделал несколько танцевальных па, приподнимаясь на цыпочки и мелко подрагивая разведёнными в стороны руками. Ребята захохотали.
– Не расходись, Авдеев! – сказала Ирина Александровна. – И давайте вот о чём посоветуемся: может, нам совместить встречу праздника Восьмое марта с нашей тимуровской работой? Как тебе кажется, Лена?
Лена с готовностью кивнула.
– Тогда подумаем, чем нам порадовать наших подшефных, – продолжала Ирина Александровна.
– Написать поздравительные открытки, – предложила Света.
– Так. Есть предложение написать поздравительные открытки, – повторила Лена. – Что ещё? Ну, поактивней, ребята! Поактивней!
– А давайте им покажем наш концерт, – опять поднялась Оля Дорожко.
– Хорошее предложение! – одобрила Лена и оглянулась на Ирину Александровну.
– По-моему, тоже, – кивнула Ирина Александровна.
– Подготовим концерт и пригласим наших подшефных.
– А придут они? – с сомнением сказала Наташа, вспомнив их со Светой подшефную.
– Да, не все, конечно, могут прийти, – согласилась Лена. – Некоторым это трудно. Может, тогда лучше у них дома выступить, вот у таких, как ваша, как ваша…
– Анна Николаевна Полунина, – подсказала Света.
– Например, у Анны Николаевны Полуниной, – продолжала Лена. – Кто за?
Ребята дружно подняли руки.
– Единогласно! Значит, так, Мурзина и Бочкарёва, вам задание: зайти к Анне Николаевне Полуниной и предупредить её, что в назначенный день к ней явятся артисты.
– О господи! Да как же здесь пройти-то?
Полная женщина, лет сорока, в шубе, явно жарковатой для этого весеннего солнечного дня, растерянно остановилась на тротуаре у края гигантской лужи, надвое перерезавшей дорогу. Она попробовала было раз-другой сапожком нащупать дно, но быстро убедилась, что вброд лужу пересечь не удастся. Ничего удивительного: четвёртый день ртутный столбик держался на плюс пяти – семи в тени, а на солнце и вовсе стремительно летел вверх. Текло с крыш, текли отгораживающие тротуар сугробы, и весь этот поток, расширяясь и набирая силу, сбегал по наклонной плоскости сюда, образуя эту не лужу даже, а прямо целое водохранилище.
– Кошмар какой-то прямо!
Женщина в шубе развернулась и стала искать обходные пути. Увидев, что её постигла неудача, завернули и ещё двое прохожих. Ну, а для Коренькова с Борисом Авдеевым эта лужа была самым что ни на есть подходящим местом. Кореньков просто дрожал от нетерпения. Это такое общепринятое выражение – дрожать от нетерпения, но у него на самом деле всё внутри скакало, а когда порыв ветра надул паруса «Паллады» прямо у Коренькова в руках, то по спине у него даже побежали мурашки. Сейчас, ещё немного, ещё совсем чуть-чуть, и фрегат уйдёт в своё первое плавание. Они только заспорили с Авдеевым, где пускать: прямо в луже или сверху по ручейку, чтобы кораблик в лужу приплыл сам. Понятно было, что пускать надо по ручью, но уж такая была у Борьки натура, что не спорить он не мог.
Наконец Кореньков присел на корточки над ручейком, вдохнул всей грудью воздух, зажмурился на всякий случай и опустил фрегат. Корабль на какое-то мгновение задержался на месте, как бы осваиваясь с новой, непривычной средой, а потом уверенно и величаво поплыл. Может быть, равнодушный и непосвящённый наблюдатель сказал бы, что его просто несёт по течению, но Кореньков точно знал, что он сам плывёт именно так – уверенно и величаво. Однако прибыть к месту назначения фрегату не удалось. Нет, он не затонул, не перевернулся и, вероятно, благополучно совершил бы своё плавание. Сразу было видно, что ему не страшны ни волны, ни ветры. Задержало его пиратское нападение. А как иначе можно было назвать это? Какой-то здоровый парень, класса этак из восьмого, а может быть, даже из девятого, увидев плывущий кораблик, остановил его ногой сорок третьего размера в ботинке на толстой платформе, а потом выхватил из воды. Мальчишки подбежали к нему.
– Отдай! – закричал Кореньков. – Отдай!
Парень, ухмыляясь, высоко поднял кораблик и стоял так, заставляя Коренькова прыгать. А потом и вовсе зашагал прочь, унося фрегат. Боря Авдеев стоял и растерянно смотрел вслед парню. А Кореньков бросился за пиратом, догнал его и вцепился в полу его куртки, стараясь вырвать фрегат. Парень отшвырнул мальчишку. Кореньков полетел, перепачкался в грязи, но снова вскочил и кинулся на парня. Сражался Кореньков отчаянно. Но ему бы наверное не удалось спасти фрегат, если бы не вступился какой-то широкоплечий прохожий с внушительным лицом.
– Что, нашёл себе равного? – пристыдил он парня. – А если с тобой так? Ну-ка отдай!
Тот усмехнулся и сунул Коренькову кораблик. Но в каком виде был замечательный фрегат! Сломаны мачты, оборваны паруса, отошла обшивка.
Выпачканный в грязи, весь взмокший, со сбившейся набок шапкой и потёками слёз на лице, шёл Кореньков по улице, держа изувеченный фрегат. За ним виновато плёлся Боря Авдеев.
Честно говоря, Коренькова мало беспокоило и перепачканное пальто, и собственный вид. Подумаешь, фингал! А вот фрегат! Фрегат! Гордый корабль как будто выдержал суровый океанский шторм. Он был похож на птицу с обломанными крыльями. И Коренькову казалось – ничего не может быть страшнее.
Но едва он успел переступить порог квартиры, на него обрушился град маминых упреков:
– Ты где это так изгваздался весь? Господи, и синяк, и карман оторван, и пуговицы! Дрался? Я тебя спрашиваю – дрался?
Кореньков стоял молча, прижимая к груди фрегат.
– Мало того, что всю квартиру захламил, спасения нету, так теперь ещё и в грязи вывалялся! Вот выкину на помойку все твои безделки! – продолжала кричать мама. Она протянула руку к фрегату, но Кореньков спрятал кораблик за спину и, как загнанный, прижался в угол маленькой передней. – Ступай вымойся и повесь всё в ванной, чтобы высохло. Да посмей только наследить! – продолжала бушевать мама.
Кореньков сбросил пальто, обувь, насторожённо следя за тем, чтобы мама не схватила кораблик. Сняв мокрую одежду и забрав её в охапку, он шагнул в ванную. Заперся, бросил одежду на пол, опустился на ящик, в котором мама держала грязное бельё. Потом взял в руки фрегат и стал горестно разглядывать его. Тут же обнаружилась ещё одна потеря: последняя буква «А» оторвалась во время драки и потерялась. Корабль теперь назывался «Паллад». Когда пропадает одна буква на вывеске в магазине и становится какой-нибудь «га троном», или «ясо», или «электро ова ы», то это смешно. Кореньков всегда хохотал, когда видел такие вывески. Но сейчас ему было совсем не до смеха.
– Ну, что ты там возишься? – спросила мама из-за двери.
Кореньков быстро влез на ободок ванны и спрятал кораблик на верхнюю полку подвесного шкафчика – подальше от маминых глаз. Потом пустил воду и крикнул сквозь её шум:
– Я моюсь!
Но он не мылся – сидел на ящике с грязным бельём и думал. Подумать ему было о чём. Будущее представлялось Коренькову одной сплошной полосой неприятностей. Да, собственно, почему будущее, когда полоса эта уже началась. Неприятности были разные – так себе и покрупнее.
Во-первых, плакал сегодняшний хоккей «Спартак» – «Динамо»: то, что мама в наказание запретит смотреть телевизор, сомнений не вызывало.
Во-вторых, Коренькова ждала серьёзная проработка, во время которой припомнится всё: и оторванный карман, и фингал, и двойки, и замечание в дневнике. Но это всё были мелочи жизни. И хоккей, точнее говоря, его отсутствие, и проработку можно было пережить. Хуже другое: погиб фрегат, прекрасный корабль, сделанный настоящим – не чета Коренькову – мастером. Фрегат было жалко больше, чем все предыдущие корабли, вместе взятые. И ещё больше, чем фрегат, было жалко себя. Старуха (Коренькову стоило только закрыть глаза, и перед ним тут же возникал нос-пирамидка), как пить дать, придёт в школу к Ирине Александровне, а то и прямо к директору. Что ей стоит!
«Я пришла поставить вас в известность, что ученик 4 класса „А“ вашей школы Кореньков – вор. Он украл старинный фрегат, представляющий большую историческую ценность!»
Ох, какой будет скандал. В школу вызовут маму. Потом его, наверное, исключат.
Ну, зачем, скажите на милость, нужен этой старухе стоящий на этажерке фрегат? Держала бы там, как все люди, вазу какую-нибудь, статуэтку. Правда, тогда он никогда бы не увидел этот фрегат, но зато не было бы и всех неприятностей.
На верхней полке шкафчика, сиротливо опустив порванные паруса, стоял безучастный к горестным размышлениям Коренькова фрегат «Паллада».
Поговорили…
С самого утра морозное солнце светило яростно и резко. Снег на крышах и газонах бульваров ещё хранил белизну и своим сияющим блеском резал глаза. Но тротуары уже были черны, хотя и скованы по утрам крепким морозцем. Застыли глянцево ручейки, и когда Кореньков шагал в школу, под его ногами похрустывали затвердевшие лужи. Только сосульки, свисавшие с крыш, напоминали о недавней оттепели. Но и их носы казались унылыми.
В просторном школьном дворе громадным треугольником лежала тень. И окна нижних этажей казались тёмными и сонными. Зато вверху, задетые солнцем, они горели и светились золотисто. Но Кореньков, шагая к школе, не замечал ничего этого.
В раздевалке была привычная толкотня. Девочки раздевались неторопливо, аккуратно вешали пальто на крючки, а мальчишки, несмотря на окрики нянечки, создавали полный беспорядок.
– Шарф! Чей шарф? – кричала нянечка, подняв с пола полосатый шарфик. Никто не откликнулся, и, покачав головой, нянечка повесила шарф у самого края раздевалки, где на соседних крючках уже висели потерявшая хозяина ушанка, варежка и даже чей-то резиновый круг для плавания. Кореньков, опустив на пол сумку, вылез из пальто.
– Кто это тебя так разукрасил? – спросила нянечка, увидев синяк на мрачной физиономии Коренькова.
Кореньков ничего не ответил и вышел из раздевалки. В коридоре возле четвёртого «А» Борис Авдеев, вертя головой и размахивая руками, увлечённо рассказывал мальчишкам о событиях вчерашнего дня.
– … Мы вдвоём, а их трое. Ну, я одному – раз, другому – подножку, он брык. А Корешок третьему приёмчиком. Да вот он сам скажет! – радостно закричал Борис, увидев Коренькова.
Рассказ Бориса был далёк от истины, но Кореньков не стал опровергать его и сам рассказывать тоже ничего не стал, пошёл в класс и сел на своё место. Мальчишки с почтением посмотрели на его синяк. Зато у Ирины Александровны синяк под глазом Коренькова не вызвал никакого восторга. Напротив, тут ему припомнилось всё: и не стриженная до сих пор голова, и контрольная по русскому, за которую было выставлено три с минусом, и все прочие грехи и прегрешения. Кореньков слушал, что говорила Ирина Александровна, а сам думал, как всё-таки всё на свете несправедливо. Конечно, он мог бы попытаться объяснить Ирине Александровне про пирата, ни за что ни про что напавшего на совершавший плавание фрегат. Что он, Кореньков, мог поделать с этим здоровым лбом? Хорошо ещё, что прохожий заступился. Но не мог же он всё это рассказывать Ирине Александровне, тем более при ребятах, да ещё после того, как Борька Авдеев тут столько всего наплёл. А ещё Ирина Александровна, считал Кореньков, была не очень справедлива, упоминая о контрольной по русскому. Ну и что же, что с минусом? Всё равно ведь тройка, а не двойка. А главное, почему она не упомянула про пятёрку, которую он совсем недавно получил по рисованию? Андрей Викторович разрешил им рисовать кто что хочет. Кореньков рисовал корабли. И Андрей Викторович поставил ему пятёрку – не за талант художника, а за любовь, как он выразился, к изображаемому предмету. И когда Ирина Александровна сказала, что, по её мнению, давно уже наступила пора повидаться ей с матерью Коренькова, Кореньков полностью разуверился в справедливости. А неприятности его на этом не прекратились. Закончив объяснять новую тему, Ирина Александровна внимательно изучила список в журнале, а потом, не поднимая головы, сказала:
– Ну, вот что, Кореньков, иди отвечай. Расскажи, что ты знаешь о пути варяг в греки, о котором мы говорили на прошлом уроке.
– Путь из варяг в греки – это путь, по которому везли… везли товары… – неуверенно начал Кореньков и замолчал.
– Покажи на карте этот путь и скажи, какие товары везли из Руси и на Русь, – задала наводящий вопрос Ирина Александровна.
Кореньков взял указку, подошёл к карте.
Хотя Ирина Александровна вывешивала эту карту уже не в первый раз, Кореньков как-то мало обращал на неё внимания. А сейчас посмотрел и удивился. До чего же чудная карта! Городов на ней мало – можно пересчитать по пальцам. И от этого она кажется пустой и просторной. Но ещё удивительней другое: всё на этой карте как-то непривычно. Обычно, глянешь на географическую карту и первым делом найдёшь взглядом Москву. Ещё бы! Ведь Москва – главная, главней всех городов. А в Москве главней всего – Кремль. Кремля на карте нет, но это и так известно. Они даже стихи такие учили:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14