в его руках: ведь никто другой не сможет до браться до корабля. Он понимал, что, сколь зя вниз, неминуемо столкнет Галю. Он помнил, что внизу лежит больная Маша, знал, что повторить попытку уже не удастся... Словом, он понял, что настал ЕГО час. Собрав все силы, он сжал трос и нечеловеческим напряжением прекратил скольжение. Поймав трос ногами, он снова полез. С каждым метром тяжесть таяла. Он поднимался свободными, быстрыми движениями. Теперь Максим был уверен в успехе.
Вдруг он почувствовал, что его ладоням становится больно. Не успел он сообразить, что произошло, как немыслимый, обжигающий холод сковал его пальцы. Очевидно, тормозя падение, он перетер сетку обогрева, заложенную в ткань скафандра. Значит, через считанные минуты его кисти превратятся в звонкие сосульки.
Боясь, что поврежденная ткань перчаток скафандра потеряет эластичность и раскрошится, Максим полз почти на одних ногах, прижимая к себе трос предплечьями. Лезть стало совсем легко, последние остатки тяжести исчезли. Но ее отсутствие, от которого он отвык на Венере, вызывало головокружение и тошноту. А ему предстояло еще повернуться ногами к кораблю, так как центробежная сила уже начала тянуть его в противоположную сторону.
Расслабив ноги, Максим сделал поворот на одних руках. Желудок его судорожно сократился, и рот наполнился горечью извергнутой желчи. Это несколько облегчило Максима. Снова оседлав трос, он начал спуск. Руки его не слушались. Зная, что на корабле сила тяжести в семь раз меньше, чем на Земле, и прикинув, что оставшийся путь не превышает двадцати метров, Максим решил, что толчок при падении будет не слишком чувствительным, и, перестав сжимать трос, заскользил вниз.
Однако удар оказался достаточно сильным и свалил его с ног. Больно стукнувшись об обшивку, он с трудом поднялся и наклонился над блоками. Быстрый осмотр показал, что повреждение было еще меньшим, чем предполагалось. На обоих блоках трос оставался в ручьях, но в одном из них он - был заклинен обломком рычага, который случайно попал между тросом и обоймой и не был воврем.я убран. Пока трос сбегал, обломок, подпрыгивая, снова западал на прежнее место, но стоило тросу пойти обратно, как он защемлял его наглухо. "Как хорошо, что мы не дали заднего хода,- подумал Максим. - Вытравив весь трос, мы бы не смогли теперь освободиться".
- Ну, что там случилось? - окликнул его Белов.
- Пустяки, Игорь Никитич. Дайте очень медленный задний ход, только, пожалуйста, скорее!
- Почему такая спешка? Опять что-нибудь натворите!
И вдруг в репродукторах зазвенел голос Маши:
- Игорь Никитич, ради бога, скорее! Раз он так говорит, значит, с ним что-то случилось! Неужели вы не понимаете? Разве он скажет правду!
- Максим, приказываю без фокусов сказать, в чем дело! крикнул Белов.
- Пустяки, надо только вынуть обломок, который заклинил трос.
- Я спрашиваю, что случилось с вами!
- Игорь Никитич, у меня озябли руки...
Дальнейшее происходило с кинематографической быстротой. Не успел Игорь Никитич произнести команды, как Маша вскочила и, щукой метнувшись к пульту управления, здоровой рукой рванула рукоятку заднего хода. Трос пошел, и обломок начал подскакивать. Максим нагнулся и отбросил его согнутым предплечьем.
- Готово!
Кабина качнулась и выпрямилась. В первый раз в жизни плюнув на правила обращения с механизмами. Маша рывком перевела лебедку на передний ход, и кабина поплыла к кораблю.
Когда через несколько минут Максима под руки потащили в пропускник, он, пряча под шуткой страдание и страх, усмехнулся:
- Не разбейте мне руки. Они у меня теперь хрустальные!
Глава 11
ПОСЛАНЕЦ ПЕРСЕЯ
И пошло в цепи по взводу:
Ранен... Ранен командир!
. . . .
Край села, сады, задворки,
В двух шагах, в руках вот-вот.
И увидел, понял Теркин.
Что вести его черед.
А. Твардовский
Помогая перевязывать руки Максима, Галя роняла инструменты, проливала спирт, распускала бинты. Указательный и средний пальцы ее правой руки скрючились и не разгибались. Это было очень тягостное чувство: мозг отдавал привычные приказы, а пальцы, такие знакомые, такие свои, совершенно не слушались.
Наконец Ольга Александровна обратила внимание на ее неловкие движения.
- Что с тобой. Галочка?
- Я ушибла пальцы, - ответила она, подумав.
- Ну ладно, кончим с Максимом - посмотрим.
Больше трех часов провозилась Ольга Александровна с Медведевым. Наконец, обработка была закончена. Его руки были обложены ватой и забинтованы по локоть. Казалось, что на них надеты неимоверно огромные боксерские перчатки белого цвета.
Ольга Александровна отозвала Белова в сторону.
- Боюсь, что придется ампутировать ему кисти, - прошептала она. - Слишком глубоко зашло обморожение.
Игорь Никитич ничего не сказал, но взгляд его был красноречивее слов. Ольга Александровна пожала плечами. Разве она сама не сделает все, что сможет, и даже больше!
- Ну, показывай свои пальцы, - повернулась она к Гале.
- Разрыв суставных сумок, а возможно, и связок! - констатировала она после недолгого осмотра. - Жаль, что мы немножко упустили время... Ну да ничего, положим их в гипс недельки на три, авось обойдемся и без хирургии. Кстати сказать, как тебя угораздило так их изуродовать?
- Н-н-не помню, - нерешительно сказала Галя, краснея.
- Ну уж, голубушка, не ври. Не заметить такой боли!
Галя стояла, вишневая от смущения. Ольга Александровна прекрасно знала, что значило продолжать подъем с раздавленными пальцами. Она хотела поделиться с Беловым своим восхищением этой маленькой мужественной девушкой, но, взглянув на него, осеклась.
Лицо Игоря Никитича от волнения пошло белыми пятнами. Желваки на скулах ходили ходуном. Нет, начинать разговор явно не следовало.
Его влечение к Гале она заподозрила еше задолго до отлета с Земли. Но это не было легкомысленное увлечение молоденькой девушкой, нет1 Игорь Никитич был охвачен каким-то особым, огромным, непреодолимым чувством, которое продолжало разгораться. Но где корни этого чувства? Здесь крылась какая-то тайна, Ольга Александровна это ясно понимала. На правах старого друга она решила поговорить с Игорем Никитичем начистоту при первом же удобном случае.
Проходили дни. Правда, они отмечались только в вахтенном журнале и на календаре. Но, так или иначе, время текло. Корабль, распростившись с Венерой, уносился к орбите Марса.
Солнце заметно тускнело и уменьшалось в размерах. Венера давным-давно превратилась в яркую звездочку и, обогнав "Уран", шла впереди, как бы указывая ему путь среди звезд Зодиака.
Рука Маши срослась очень удачно: никаких следов перелома не осталось, кроме маленького белого шрама на том месте, где кость прорвала кожу.
Галины пальцы давно были вынуты из гипса. Они снова слушались свою хозяйку, но два из них навсегда остались искривленными.
Гораздо хуже было с Максимом. Глубоко обмороженные кисти не хотели заживать. Не помогало все искусство и самоотверженная забота Ольги Александровны. По молчаливому уговору с Максимом она, не считаясь с болью, которую ему причиняла, боролась за каждую фалангу каждого пальца. Две операции последовали одна за другой на протяжении десяти дней, не считая перевязок, при которых Ольга Александровна тщательно удаляла омертвевшую ткань. Дважды она переливала ему Галину кровь. И все-таки Максим потерял большой и указательный пальцы правой руки и по две фаланги на среднем и безымянном пальцах левой. Кроме того, у него была срезана почти вся мякоть с ладоней, а кожа сошла даже на предплечьях.
Трудно представить всю глубину физических и нравственных страданий молодого человека. Вместо гибких, эластичных, послушных рук у него были теперь две толстые забинтованные култышки, каждое прикосновение к которым вызывало жгучую, долго не проходящую боль.
Да кто знает - проходила ли она вообще хоть на минуту! Достоверно было лишь одно: когда Максим бодрствовал, он улыбался, шутил. Ни одна жалоба не срывалась с его губ. Когда же он засыпал, то густые брови его сходились к переносице, губы страдальчески морщились, и он тихо стонал. Просыпаясь от собственных стонов, он сквозь прищуренные веки подсматривал за своими сиделками, стараясь по выражению их лиц определить, не выдал ли он чем-нибудь свои муки.
Но лица окружающих были непроницаемо безразличны. Максим успокаивался и засыпал с тем, чтобы через несколько минут снова застонать и проснуться.
Он был совершенно беспомощен. Он не мог сам ни пить, ни есть, ни даже поправить на себе одеяло. Присутствие любимой девушки невольно превращалось для него в нравственную пытку.
К большому удивлению Гали, в судьбе Максима принял горячее участие профессор Синицын. Этот ворчливый и безнадежно черствый старик по собственному почину неожиданно превратился в самую внимательную няньку. Он с охотой выполнял все самые тяжелые обязанности по уходу за беспомощным больным, совершенно устранив от этого женщин. В определенные часы, брюзжа и ругаясь, он выгонял их из основного помещения и приступал к своим малоприятным обязанностям. И тут Николай Михайлович преображался. Он рассказывал Максиму забавные эпизоды из своих многочисленных очень интересных путешествий, расспрашивал его о полетах, даже пытался рассказывать анекдоты столетней давности - словом, вел себя так непринужденно, так весело, что гордый и чуткий Максим не мог уловить в его поведении ни малейших признаков ни досады, ни жалости.
А когда Сидоренко и Белов предложили установить очередь на мужские дежурства, Николай Михайлович наотрез отказался, заявив, что делать ему все равно сейчас нечего, а разговоры с Максимом его развлекают.
Игорь Никитич только плечами пожал. Но однажды, случайно застав Николая Михайловича одного в кладовой, где тот сортировал свои коллекции, он долго и крепко жал ему руку, шепча слова горячей благодарности.
По молодости лет Галя отчетливо не сознавала всей глубины утонченной деликатности старого ученого, но чутким и добрым сердечком она угадывала то, чего не умела понять, и, с радостью отбросив прежнюю неприязнь, приняла Синицына в число своих друзей.
Наконец, настал день, когда смущенная Капитанская дочка подошла к Николаю Михайловичу и, краснея до слез, попросила у него прощения. Растроганный Синицын обнял ее и от избытка чувств погладил по голове. Игорь Никитич не без ехидства спросил:
- Ну как, легче на душе стало?
- И не спрашивайте, товарищ предсказатель! - ответила Маша, смахивая слезинку.
Только теперь молодежь стала смутно постигать душу "колючего геолога".
Вначале им казалось, что Николай Михайлович, непрерывно ворчавший и противопоставлявший себя всем до самого прибытия на Венеру, что-то "осознал" на ней и теперь духовно переродился. Но скоро они поняли, что такое объяснение примитивно. Когда человеку идет шестой десяток, внезапное перерождение невозможно.
К тому же, всегда ли Синицын был таким невыносимым ворчуном? Ведь сумел же он воспитать сына-героя, в семнадцать лет овеявшего себя воинской славой! Значит, наверняка прежде он не был таким, как теперь. Как понять этот странный характер? Обычная схема сломалась - и молодежь стала в тупик.
Однажды, работая в обсерватории, девушки завели спор о Синицыне в присутствии Константина Степановича.
Старый астроном долго слушал их пререкания. Наконец не выдержал и вмешался:
- А не кажется ли вам, что если человек таит страшное горе, то характер у него от этого не становится лучше?
- Да, но почему же он вдруг переменился?
- У него теперь снова есть дети, и им он отдает лучшие розы своей души!
Несмотря на тщательный уход и заботы друзей о Максиме, выздоровление его грозило затянуться, и неизвестно, чем бы все дело кончилось, если бы не Игорь Никитич. Видя, как Ольга Александровна бьется в поисках радикальных средств излечения, он вспомнил, как лечат ожоги с помощью кварцевых ламп. Что ж, если у них нет кварцевой установки - есть космическое солнце! Только вот с дозировкой надо быть осторожнее.
Ольга Александровна решила попробовать. Кратковременное облучение солнцем без светофильтров оказало на разрушенные ткани больного исключительно благотворное действие. В болезни наступил перелом, и Максим, хотя и очень медленно, стал поправляться.
Ольге Александровне долго не представлялся случай поговорить с Игорем Никитичем наедине, хотя поводов для этого по-прежнему находилось достаточно. После долгих раздумий она решила пойти ва-банк и однажды молча передала ему записку с просьбой прийти в обсерваторию для конфиденциального разговора.
Разговор продолжался более часа. Содержание его осталось неизвестным. После этого Белов и Ольга Александровна были много дней молчаливы и печальны. Но Ольга Александровна в то же время почувствовала себя гораздо спокойнее. Она перестала бояться за своего пожилого друга, а к Гале стала относиться с еще большей нежностью. Зачастую она подолгу глядела на нее, как бы изучая. Обычно это кончалось глубоким вздохом, за которым скрывалось:
- Нет, это совершенно немыслимо... Но какое это было бы счастье!
А корабль все летел и летел... Через три месяца после взлета с Венеры путешественники пересекли орбиту Земли. На двести восьмые сутки полета, 15 апреля 19.. года, когда до орбиты Марса оставалось двенадцать с половиной миллионов километров, корабль достиг самой удаленной от Солнца точки своего пути. В течение последующего месяца "Уран", приближаясь к орбите Марса, одновременно начал сближение с Солнцем. Эллиптическая орбита красной планеты в этом месте сближалась с Солнцем быстрее, чем орбита "Урана". В середине мая расстояние между ней и кораблем сократилось до девяти миллионов километров, после чего "Уран" стал, наконец, от нее удаляться. К счастью для путешественников. Марс находился в это время на расстоянии добрых двухсот миллионов километров и не мог своим притяжением изменить траектории полета. Путешественникам он казался ничем не примечательной небольшой красноватой звездочкой в созвездии Льва,
С орбиты Марса Солнце выглядело непривычно маленьким и неярким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26