Как я, городская, да еще гимназистка, могу с ними работать? Конечно, у них это ловчее получалось. В прополке я не могла угнаться за двоюродным девятилетним братом, а мне уже было четырнадцать. Потом я приобвыкла и стала с ним тягаться. Тогда они меня зауважали и приняли. А сестра Евдокия даже позвала к себе, открыла мне сундук со своим приданым и похвасталась припасенным. Выложила на кровать роскошные разноцветные платки – и с вышивкой, и с каймой, и даже с бисерной тесьмой.
Она была невестой на выданье, и все мысли ее витали вокруг свадьбы.
– Молодым обычно сначала строят пуньку, комнату из плетня, которую летом обмазывают глиной, белят и ставят там кровать, стол и два стула. Над кроватью вешают плетку.
– Зачем? – спросила я.
– А ты не знаешь? – изумилась Евдокия и, чтобы растянуть удовольствие приоткрытия страшной тайны, прижала самый любимый, алыми розами расшитый платок к груди и мечтательно продолжала, будто и не слышала моего вопроса: – Ах! После венчанья по деревне несется тройка с женихом и невестой, а за ней другая – с приданым. Вон, видишь, – она махнула рукой на постель, – теплые и холодные одеяла, подушки, и конечно, сундук. Проезжая по деревне, свахи открывают сундук, достают оттуда наряды невесты и хвастаются ими перед станичниками. Потом, пока все гуляют на свадьбе и пляшут, – она тянула слова, нагнетая напряжение, – молодых провожают в пуньку и выставляют караул из свах. И только когда им есть что показать, они это выносят. И тогда родители молодых поздравляют друг друга.
– Что «это»? – не поняла я.
Евдокия слегка краснеет и шепчет мне на ухо. Я в ужасе отшатываюсь.
– Да, а если девушка бывалая и показать нечего, то муж тогда бьет ее плеткой. На утро она не выходит, сказавшись больной, и праздник быстро закругляется.
– А у нас на хуторе такое было?
– Не-а. Но по договоренности, если девушка гуляла со своим же женихом, кровь запасают заранее в курином мочевом пузыре, – смеется Евдокия, – только ты всего этого пока не увидишь, потому что мелюзга празднует отдельно от взрослых, под присмотром.
– Я не мелюзга. У меня уже жених есть, – вспыхиваю я.
Евдокия хохочет:
– Да, знаю я о твоем суженом. А вы целовались?
Мне становится жарко и стыдно, я вспоминаю наши невольные объятия у столба с гигантскими шагами, и сердце начинает стучать как бешеное. К счастью, бабушка зовет нас обедать и на покос.
Трудились хуторские всю неделю и только по воскресеньям выходили на гулянку, играли на двурядной гармонике, бегали на реку купаться, а после дождя ходили за рыбой. В разлившихся от Комбилеевки лужах оставалось много форели, и ее ловили руками. Бегали вдоль берега, брызгались, визжали.
По вечерам сидели на бревнах, вычесывали друг другу волосы, пощипывая кожу на голове, точно обезьяны, и рассказывали сны. Сплетничать или жаловаться не любили, так как все про всех и так знали.
Школа была только в станице Сунженской, с хуторов туда ходить было опасно и хлопотно, поэтому среди станичников много было полуграмотных и самоучек. Учили детей отцы семейств, которые вернулись с царской службы, кое-как освоив там грамоту. Как мой дядя Осип Абрамович, который, правда, порядочно знал и арифметику.
У меня была подруга в гимназии на год старше из Сунженской станицы – Женя Мешкова. Она зимой жила у моей тетки-портнихи. Ходила Женя в гимназию в сатиновых коричневом платье и черном переднике, а по форме полагалось шерстяное платье и такой же фартук. Но ее нисколько не смущал этот «бумажный наряд». Она была чудо как хороша собой. Смуглая, высокая, с глянцево-смоляными косами, карими бархатными глазами и родинкой на левой щечке. Никаких чинов и рангов среди учениц Женя не почитала и всех запросто называла на «ты».
Многие девчонки на такие ее манеры фыркали. Обычно мы встречались с ней на большой перемене. Она беззаботно разворачивала вощеную бумагу и доставала свой завтрак, чаще всего это был один плоский, но широкий, в две ладони, казачий пирожок. Боже, какой он был вкусный! С мятой картошкой и жареным луком, ароматный, румяный, поджаренный на пахучем подсолнечном масле.
Городские ученицы воротили носики и презрительно бросали: «Ах, бедняцкий пирожок!» А Женя как ни в чем не бывало с аппетитом уплетала свой завтрак и мне отщипывала». Всё, – выдохнула прамачеха, – конец второй серии.
– Поразительно. – Алла непроизвольно сглотнула слюну – так вкусно был описан пирожок. – До нас тоже люди жили полной жизнью. Строили какие-то пуньки. И думать не думали ни о компах, ни о мобилах. И главное – были счастливы. Точно как у Ильфа и Петрова: «И вот радио есть, а счастья почему-то нет».
– О компах! Они даже о теплых сортирах не думали.
– Хотя это очень серьезное счастье, – хихикнула Алла. – Можно я у тебя сегодня останусь? Погреюсь в теплом сортире? А то у нас уже вырубили горячую воду, а мне надо навести назавтра боевой раскрас.
– Конечно, – стараясь выглядеть незаинтересованной, отозвалась прамачеха. Если бы эта девочка знала, как нескончаемы и бессонны одинокие ночи у старого человека. Ночью старость подступает особенно близко. Склоняется над подушкой, заглядывает в лицо, и ничем ее не отпугнешь.
– А ты вела дневник?
– Нет. Как-то не о чем было. А потом, мама говорила, что за нас уже ведут дневник бесы. Что они, как соглядатаи, всё в хартии свои записывают да еще привирают и на суде потом зачитывают.
– Они к нам типа надсмотрщиков приставлены?
– Вроде того.
Алла представила, как за ней шныряют два жутких беса и все ее мысли, слова и поступки забивают в ноутбуки. Она презрительно хмыкнула, но все равно невольно стало не по себе.
– А ангел-хранитель тоже ведет дневник или он все наизусть помнит? А может, у него микрочип вставлен? Может, это просто более продвинутая модель? А может, они вообще искусственные?
– Как это? – не поняла прамачеха.
– Ну, просто сенсорные машины, которые создал высший разум. Ведь говорят, у них своей воли нет, одни запрограммированы на зло, другие – на добро.
– Может, – растерянно протянула прамачеха. Ничего подобного ей в голову не приходило. Всю мистику она понимала по старинке: черт – с хвостом, рогами и копытами, а ангелы – с крыльями и локонами до плеч. – Ты пройдешься с Тарзаном?
– Само собой.
– Давай, а я приготовлю ужин. Пирожки с картошкой не обещаю, но оладьи с яблоками и джемом будут тебя ждать.
Во дворе дома был малюсенький сквер, и Алла только сейчас заметила, что в нем росли одни каштаны. Может, потому, что они распускались позже других и все остальные деревья уже давно шелестели майской листвой, а на каштанах недораспустившиеся листья висели сморщившимися куколками, ожидая тепла, чтобы превратиться в пятикрылых сильных темно-зеленых глянцевых бабочек.
А сейчас, вечером, эти гигантские темные куколки слегка покачивались от ветра, и казалось, что сотни летучих мышей прилетели, чтобы переночевать на ветках могучих деревьев, и повисли вниз головами, сложив перепончатые крылья. «Убежище летучих мышей, – улыбнулась про себя Алла. – А может, они не летучие, а перелетные? С приходом весны двигаются на север? А может, это и есть те самые бесы-блоггеры? Как это я раньше не замечала здесь каштанов?..»

Глава 4
ОХОТА И НЕВОЛЯ

«Уорлд класс» на Рублевке. Стоянка. Аллино бледно-сиреневое купе – равное среди равных. Забавно, что в холе фитнес-центра теснятся лавчонки с брюликами. Если вдруг придет охота. Она гордо перекинула с одной руки на другую доставшийся ей от мачехи роскошный и неудобный «биркин», прикрываясь им как щитом, и прошествовала в сторону крытых теннисных кортов.
Турнир был в разгаре, на всех кортах шла игра. Слышались глухие, упругие удары мячей, вскрики игроков и зрителей.
Алла замерла на секунду перед этой звуковой завесой. Сердце ее колотилось. Еще можно было отступить, сделать вид, что она забрела сюда случайно или ждет припозднившуюся подружку.
– Вы кого-то ищете? – вежливо, но собранно поинтересовался у нее охранник. У этих людей прямо нюх на леваков.
– Да, Каху Беркетова, – само выскочило у нее изо рта. Тем лучше, отступать некуда.
– Кахабера Абдурахимовича? А вы договаривались?
– Нет, но…
Охранник напрягся.
– Я его родня! – широко и нагло улыбнулась девушка.
Тот осклабился:
– Он скоро освободится. У него игра на втором корте. Хотите посмотреть?
– Не-а, – беспечно отозвалась Алла, она боялась наткнуться на знакомых и скомкать разговор, – я лучше в кафе подожду. Он же все равно через вестибюль пройдет?
Охранник-распорядитель кивнул, еще раз полуподозрительно взглянул на девицу, на внушительный «биркин», в котором вполне мог уместиться пистолет, и отошел.
Алла потягивала свежевыжатый апельсиновый сок, не чувствуя его терпкого вкуса, и то и дело зыркала в сторону стеклянной двери, опасаясь пропустить добычу.
Вот он, не совсем такой, как на фото: вальяжный, в спортивной форме, не просто потенциальный мститель, а красавчик Зорро! А может, не он? Мало ли тут чернявых! Она слишком резко соскочила с высокого стула, что было сразу замечено охраной, и издали крикнула:
– Каха!
Брюнет приостановился, оглядывая зальчик кафе. Алла помахала ему рукой, подошла и, мельком взглянув в обжигающе темные глаза, ясно отчеканила:
– Я ваша дальняя родственница, Каха.
Он непонимающе поднял брови, но продолжал улыбаться. Сколько таких хорошеньких, молоденьких девчонок вьется вокруг него, и все в родню просятся.
– Я падчерица вашей бывшей жены, – выпалила Алла заранее приготовленную фразу.
Каха поднял бровь, распутывая словесный наворот, понял, хмыкнул, еще раз уже с любопытством посмотрел на девушку:
– И?
– Мне очень нужно с вами поговорить!
«О чем? – лихорадочно думала она. – О чем? Если спросит?»
– О чем? – отстраненно поинтересовался Каха.
– Папа с мачехой говорят, что вы меня убьете, если я буду им мешать. Вы меня убьете? – И нагло посмотрела прямо в глаза, стараясь не краснеть.
– А вы им мешаете? – деланно засмеялся Каха.
– Да, – призналась Алла. – Так убьете?
Он на секунду стушевался, оглянулся на приостановившихся друзей, но быстро нашелся:
– Конечно, убью, – и взглянул на часы.
– Прямо сейчас? – вполне искренне ужаснулась Алла.
– Нет, сейчас у меня есть только час, чтобы рассказать, как именно я это сделаю. – Он взял ее под локоток и сделал приглашающий жест: – Поедемте на «Причал», перекусим.
– Кого и на сколько частей? – повторила Алла любимую присказку мачехи. Как много Стёпиных словечек, жестов и рожиц передалось ей по наследству. Даже прамачеха это подметила.
Каха шутку оценил, улыбнулся.
«Закогтилась!» – мысленно взвизгнула от радости Алла и подалась вперед, гордо заявив:
– Я на машине. Поехать за вами?
– Как хотите. Я только переоденусь.
– Лучше на одной.
Брюнет был обалденным и неприступным. У Аллы даже дыхание перехватило от возбуждения, а в низу живота затрепетало, словно маленькая землеройка стала нежно поводить хоботком. «Боже! Я хочу с ним переспать», – изумилась она самой себе. Несмотря на типаж секси, это желание давно ее не посещало. Недели две точно. Месть оттянула на себя всю внутреннюю энергию личности, даже сексуальную.
Но здесь все оказалось в одном флаконе. Месть и секс! Вот свезло так свезло! Машина у него была конечно же «бентли», но не какое-то черное чудовище, гроб на колесиках, а прекрасное, небесно-голубое.
– Такой человек и без охраны? – игриво удивилась Алла, опустившись на мягкое кожаное сиденье.
– Охрана защищает только от хулиганья. Это скорее вопрос амбиций, а не безопасности, – пожал плечами Каха.
– Значит, на переговоры вы ездите с охраной? Чтобы пыль в глаза пустить?
Он улыбнулся и кивнул. Нахальная девчонка…
Они сидели на «Причале» за столиком у самой воды и пили ароматный жасминовый чай. Алла любила это место, где дорогой и стильный комфорт сочетался с живописным пейзанским склоном на другом берегу, допотопными лодками для катанья по реке, сельской тишиной. Все было дорого, авантажно и все-таки по-дачному.
О чем они говорили? Голосом о пустяках, глазами о постели. Смотрели друг другу в глаза. Нагло разглядывали губы, плечи, руки друг друга. Алла вдруг подумала, что если бы он предложил ей сейчас поехать к нему, то она бы согласилась.
Что бы она там ни плела покойной мачехе, дразня ее своей бывалостью, но Илья был ее первым мужчиной, причем желание проснулось от нежности и жалости. Чахлая влюбленность все тянулась, потихоньку истаивая. А потом появился профессор. Просто подвернулся под игривое настроение. Он так преданно глядел, так вилял хвостом. Алле это льстило, хотя и быстро наскучило. Назойливая преданность оказалась отвратительной. Так, оживляясь сменой кавалеров, и петляла эта двойная интрижка, замысловатая, как новая развязка на МКАДе, пока на лестничной клетке не появилась обманутая профессорская жена с топором, если верить рассказам мачехи. Архитектурное излишество рухнуло само собой.
– В вас течет южная кровь? – полуутвердительно спросил Каха. Алла была маленькой, смуглой, фигуристой, с темными блестящими глазами и короткой стрижкой под мальчика, влекуще обнажавшей нежную девичью шею, беззащитный затылок. Он тоже почувствовал какое-то смутное приятное теснение в теле и не спешил затевать разговор о своей бывшей половине.
– У меня прапрабабушка черкешенка, – соврала Алла.
Каха довольно улыбнулся. Приятно, что угадал.
– Из каких мест?
– Не знаю точно, – уклонилась Алла. – Мои родные по матери из Владикавказа, – украла она у покойной мачехи часть судьбы. Но ведь та ее почти удочерила, отдала свою фамилию, а с ней и судьбу.
– Что ж, значит, мы с вами, как у Киплинга, одной крови. Я тоже черкес, и мои родители если не родились, то жили во Владикавказе.
Алла подняла брови:
– А я думала, вы кабардинец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12