Искупительной жертвой послужили две бутылки «Белой лошади» и бутылка мартеля. Теперь между нами формально был мир, и я собирался поделиться с отцом своими планами относительно моего образования. Впрочем, я заранее знал все, что он мне ответит: обязательно скажет, что я и без того достаточно учен и что все важные шишки у нас в стране – министры, деловые люди, члены парламента – учились вдвое меньше, чем я. И еще он в который раз скажет, чтобы я бросил преподавание, «это дурацкое занятие», и приискал бы себе какое-нибудь приличное место на государственной службе да обзавелся машиной.
Я приехал в столицу ровно через месяц после неожиданного приглашения Нанги. Хоть я и предупредил о своем приезде письмом, а потом еще раз уточнил день прибытия телеграммой, тем не менее, садясь в такси и не без гордости называя шоферу адрес, я испытывал смутное беспокойство. Мне пришло в голову, что такой любезный и обходительный человек, как мистер Нанга, должно быть, раздает подобные приглашения направо и налево и тут же забывает про них. Стоит ли ловить его на слове? Правда, на всякий случай я также написал о своем приезде другу, свежеиспеченному адвокату, который пытался обзавестись частной практикой в столице. Посмотрим, как нас примут, думал я, и в случае чего уберемся на следующий же день, будто так и было задумано с самого начала.
Когда я подъехал к дому министра, опасения мои возросли: его дюжий одноглазый телохранитель остановил такси у ворот и начал пристально меня изучать.
– Вам кого? – буркнул он.
– Мистера Нангу.
– Он вам назначил?
– Нет, но…
– Поставьте машину вот тут, за воротами. Пойду спрошу, примет ли. Как звать?
На мое счастье, министр, очевидно сидевший в это время со своей семьей в гостиной, вышел на порог и, увидев меня, бросился обнимать. Следом за ним выбежали его жена и трое детей, и все шумно меня приветствовали.
– Заходи, заходи, – сказал министр. – Мы ждем тебя с утра. Мой дом в твоем распоряжении.
Я двинулся было к такси.
– Нет, нет! – воскликнул мой хозяин. – Ступай прямо в дом. Я сам расплачусь с шофером. Ведь он мой добрый приятель, верно, шеф?
– Да, сэр, – подтвердил водитель такси, казавшийся мне до этого самым недружелюбным человеком на свете. Теперь его лицо расплылось в широкой улыбке, обнажившей ряд желтых от табака зубов.
Для матери семерых детей, старшему из которых исполнилось уже шестнадцать или семнадцать, миссис Нанга была еще очень моложава. Ее в отличие от мистера Нанги я почти совсем забыл, но вспомнил сразу, как только увидел. Конечно, она располнела и выглядела матроной, но лицо у нее было на редкость приветливое.
Миссис Нанга провела меня в комнату для гостей и, можно сказать, приказала принять ванну – а она тем временем приготовит мне что-нибудь поесть.
– Это недолго, – сказала она, – суп уже сварен.
Я сразу же обратил внимание на такую, казалось бы, мелочь: мистер Нанга всегда изъяснялся по-английски или на пиджин, его дети, учившиеся в дорогих частных школах, где преподавали англичанки, говорили на безукоризненном английском языке, и только миссис Нанга оставалась верна родному наречию, лишь изредка вставляя какое-нибудь английское слово.
Мой хозяин не терял времени даром. Часов в пять он уже сказал мне, чтоб я быстро собирался – едем к министру по делам зарубежного образования достопочтенному Симону Коко. Только что прошел один из редких для декабря ливней, которые всегда сопровождаются холодным и резким ветром – харматтаном; улицы были усеяны листьями и кое-где завалены сучьями деревьев; особенно приходилось остерегаться сорванных проводов телеграфных и высоковольтных линий.
Мистер Коко, толстый и благодушный на вид человек в просторном красно-желтом свитере ручной вязки, как раз собирался пить кофе. Он спросил, налить ли и нам по чашечке или мы предпочитаем спиртное.
– Ох уж эти мне чернокожие, подделывающиеся под белых!.. – сказал мистер Нанга. – Пить чай и кофе в такое время! Виски с содовой для меня и мистера Самалу.
– Ничто так не согревает внутренности, как горячий кофе, – возразил мистер Коко и, отхлебнув большой глоток, шумно вздохнул от удовольствия. Но в ту же минуту он поспешно, чуть не разбив, поставил чашку с блюдечком на столик возле кресла и вскочил как ужаленный. – Меня убили! – заголосил он, ломая руки. Глаза у пего закатились, дыхание стало шумным и учащенным. Мы с Нангой в испуге подбежали к нему и в один голос спросили, что случилось. Но министр не переставая кричал, что его убили и убийцы могут теперь праздновать победу.
– Что с тобой, Коко? – обняв друга за плечи, допытывался мистер Нанга.
– Мне подсыпали яду в кофе, – вымолвил мистер Коко и окончательно сник.
Тем временем на крики хозяина прибежал слуга.
– Кто подсыпал мне яду в кофе? – спросил Коко.
– Не я, сэр, боже упаси!
– Повара ко мне! – заорал Коко. – Позвать его сюда! Я умру, но прежде убью его! Ступай приведи его!
Слуга бросился вон, но тут же вернулся и сказал, что повар исчез. Министр рухнул в кресло и, держась за живот, принялся громко стонать. От ворот прибежал телохранитель, одетый ковбоем, – мы видели его, когда подъезжали к дому, – и, узнав, в чем дело, бросился разыскивать повара.
– Надо послать за доктором, – сказал я.
– Верно, – обрадовался Нанга и ринулся к телефону. – О телефоне я совсем забыл.
– Да что мне доктор? – стонал наш умирающий хозяин. – Что они понимают в здешних ядах? Меня убили. Что я им сделал? В чем я виноват? О-о-о!
Тем временем Нанга пытался дозвониться доктору, но явно безуспешно. Он кричал в трубку, грозя немедленным увольнением своему невидимому врагу.
– Говорит министр Нанга! Я доложу о тебе кому следует, 286 идиот! Прямо напасть какая-то! Ну погоди, я с тобой разделаюсь. Проклятый дурак!..
В эту минуту в дверь ввалился телохранитель, волоча за шиворот повара. Министр подскочил к нему с проворством, неожиданным для человека его комплекции да еще в таком состоянии.
– Погодите, хозяин, – взмолился повар.
– Я тебе погожу! – взревел Коко, подступая к нему. – Это ты подсыпал мне яд?
Все его огромное тело колыхалось, словно медуза.
– Я?! Подсыпал хозяину яд? Помилуй боже! – воскликнул повар, уклоняясь от увесистого кулака? И тут он прибег к самому верному средству доказать свою невиновность (очевидно, телохранитель уже успел рассказать ему, в чем его обвиняют). Он одним прыжком подскочил к столику, схватил чашку с кофе и выпил ее до дна. Мгновенно воцарилась тишина. Все были в недоумении.
– Зачем бы я стал убивать хозяина? – сказал повар, обращаясь к уже поостывшим зрителям. – Что я, спятил, что ли? Да если бы я и впрямь рехнулся, я скорее бросился бы с обрыва в море, чем травить своего господина!
Это звучало убедительно. Повар продолжал говорить, и таинственная история с кофе наконец прояснилась. Сегодня утром кончился импортный кофе, который всегда подавали министру, а новую банку не успели купить. Поэтому повар сварил ему кофе местного производства, который он покупал в ТОПе.
Во всей этой истории была смешная сторона, но ни один из министров ее как будто не заметил. Словом ТОП – Товары отечественного производства – сокращенно называлась в пароде широко проводимая по всей стране кампания в целях содействия сбыту продукции местной промышленности. Газеты, радио и телевидение призывали каждого истинного сына своего отечества поддержать это важнейшее патриотическое начинание: в нем ключ к экономической независимости, утверждали они, без которой наша свобода, завоеванная такой дорогой ценой, – пустой звук. По городам и селам разъезжали грузовики с репродукторами, из репродукторов лились бодрые рекламные песенки, и под эту музыку с грузовиков распродавались товары. Как раз эти-то грузовики, а не рекламируемая ими продукция, получили у простых людей название ТОП. В таком вот ТОПе повар и купил кофе, который чуть не стоил ему жизни.
Теперь, когда все благополучно разрешилось, мне стало неловко за мистера Коко. Если б от меня зависело, я бы тотчас ушел. Но Нанга принялся поддразнивать коллегу.
– Оказывается, ты боишься смерти, Коко, – сказал он. – Чуть что, и уже кричишь: «Ой, умираю! Умираю!» Точно скорпион тебя укусил.
Он обернулся ко мне, явно ожидая, что я посмеюсь с ним за компанию, но я поспешно отвел глаза и стал смотреть в окно.
– Да как не испугаться, – смущенно посмеиваясь, отвечал Коко. – Сам небось напустил бы в штаны на моем месте.
– Вот еще! Чего мне бояться? Что я, убил кого, что ли?
И они продолжали в том же духе. Я потихоньку потягивал виски, избегая смотреть им в глаза, и думал, что при всей его напускной храбрости Нанга сам перепугался до смерти – потоку-то он так бесновался у телефона. И, пожалуй, боялся он не за Коко, а за самого себя.
Разумеется, где уж тут было говорить о моей стипендии. Домой мы ехали в полном молчании. Один только раз Нанга обернулся ко мне и сказал:
– Если кто-нибудь захочет сделать тебя министром – беги не оглядываясь.
В этот вечер я ужинал с миссис Нанга и ее детьми – министр отправился в какое-то посольство на прием, а затем должен был присутствовать на партийном собрании.
– Жена министра, что жена ночного сторожа, если не хуже, – сказала миссис Нанга, когда после ужина мы сели смотреть телевизор.
Мы оба рассмеялись. В ее словах не прозвучало и тени недовольства. Сразу было видно, что она непритязательная и верная жена, готовая безропотно нести бремя, сопряженное с высоким положением мужа.
– А как, должно быть, приятно бывать па дипломатических приемах, встречаться со всякими знаменитостями, – с лукавым простодушием заметил я.
– Ну, что тут хорошего? – горячо возразила миссис Нанга. – Пустые разговоры на пустой желудок. «Здравствуйте. Как вы поживаете? Очень рад был с вами познакомиться». Вранье, все вранье.
Я от души рассмеялся и встал, сделав вид, будто меня заинтересовали семейные фотографии на стенах. Спрашивая миссис Нанга то об одном, то о другом снимке, я постепенно подвигался к фотографии, стоявшей на радиоле, – эту карточку я сразу заметил, как только вошел в дом. На ней была изображена та самая девушка, которая приезжала с министром к нам в Анату.
– Это ваша сестра? – спросил я.
– Нет. Это Эдна. Наша жена.
– Ваша жена? Как так?
Миссис Нанга засмеялась.
– Мы берем себе вторую жену – мне в помощь.
Всякий, кому вздумается ругать наших министров, перво-наперво скажет, что у любого из них семь спален и семь ванных комнат – по числу дней недели. Что касается меня, то в эту первую ночь в доме министра мне было не до критики, я был зачарован роскошью отведенных мне апартаментов. Когда я улегся на мягкую двуспальную кровать, зажег лампу на ночном столике и снова, уже в другом ракурсе, увидел прекрасную мебель, а через приоткрытую дверь – сверкающие стены ванной и полотенца шириной с женскую шаль, я признался себе, что, если б меня сейчас сделали министром, я бы приложил все усилия, чтобы остаться им на всю жизнь. Не правы те, кто, забывая о человеческой природе, утверждают, что людей вроде Нанги, которые из нищеты и безвестности вознеслись на вершину богатства и славы, нетрудно уговорить отказаться от всех благ и вернуться к своему изначальному состоянию.
Человека, который вымок под дождем, а затем обогрелся и переоделся в сухое платье, куда труднее заставить снова выйти под дождь, чем того, кто все время сидел в тепле. Вся беда в том – я понял это тогда, лежа на кровати министра, – что никто из нас еще не пожил в тепле достаточно долго, чтобы набраться духу сказать: «К черту!» Все мы до вчерашнего дня мокли под дождем. А потом кучка людей – самых ловких, самых удачливых, но далеко не самых достойных, – отчаянно работая локтями, захватила единственное приличное убежище, оставленное нашими прежними властителями, и прочно обосновалась в нем, забаррикадировав все входы и выходы. Из-за закрытых дверей эти люди через бесчисленные громкоговорители пытаются теперь уверить остальных в том, что мы выиграли первый этап борьбы и что теперь нам предстоит второй, еще более важный – расширение нашего дома; для этого необходима новая тактика, всем разногласиям отныне должен быть положен конец, и народ должен сплотиться воедино, потому что распри и склоки могут только расшатать и разрушить дом.
Надо ли говорить, что эти возвышенные мысли не очень долго занимали меня в ту ночь. Засыпая, я уже думал об Элси и всю ночь напролет видел ее во сне.
Глава четвертая
Я легко сижу допоздна, по терпеть не могу рано вставать. Наутро после приезда я еще спал крепким сном, как вдруг над ухом у меня раздался голос министра. Я с трудом продрал глаза, попытался улыбнуться и сказал:
– Доброе утро.
– Соня, – добродушно проворчал министр. – Ладно, лежи. С дороги, верно, устал. Ну пока, я поехал в министерство.
В своей просторной белоснежной одежде он выглядел свежим как огурчик. А ведь он вернулся вчера в два часа ночи или, вернее, уже сегодня. Меня разбудило ночью шуршание гравия под колесами его машины, и я взглянул на часы, с которыми никогда не расставался, забывая снимать их даже в ванной. Я лишь недавно купил эти часы и наивно верил в их герметичность. Теперь-то я знаю, чего она стоит. Но вернемся к Нанге. Было что-то несообразное в том, что он ездит на службу. Я никак не мог представить себе его за письменным столом. Казалось, он был рожден, чтобы разъезжать, встречаться с людьми и очаровывать их. И тем не менее он ежедневно ровно к восьми отправлялся в министерство.
За завтраком я узнал, что через три дня миссис Нанга уезжает с детьми в Анату, и это известие меня обрадовало, хотя я уже успел искренне привязаться к ней. По ее словам, министр настаивал, чтобы детей хоть раз в год возили домой, в их родную деревню.
– Это очень разумно, – сказал я.
– Не то они совсем англичанами станут. Вы заметили, они никогда не говорят на родном языке? Спроси их о чем-нибудь – они ответят тебе по-английски. Малыш Мика обозвал мою мать деревенщиной.
– Какой ужас! – рассмеялся я, хотя смешного тут было мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19