И все-таки для меня любой полет таит некое волшебство, бездумное, невесомо-веселое состояние человека, покинувшего пункт «А» и еще не прибывшего в пункт «Б», а просто летящего самолетом, глядящего в ослепительный овал иллюминатора, дремлющего под этим острым сиянием надоблачного света.
Впечатления, полученные в дороге, бывают необычайно остры и впоследствии имеют обыкновение внезапно всплывать в памяти яркими кусочками драгоценной смальты. На этот раз: аромат Gloria от Cacharel и подлинный вкус Stella Artois. Я – на пути к цели. Я лечу в сердце Европы и очень сильно хочу спать.
В самолетах традиционно пью только белое вино; но сегодня лечу уже вторым самолетом «AirFrance», а здесь у стюардесс такой безбожный французский английский, что почти ничего не понимаю, из того что они говорят. Объясняться сложно, хочется белого вина, приходится терпеть, – и это еще одно впечатление, которое будет вспоминаться позже, досконально возвращаясь ярчайшим флэш-бэком.
Вот я стою и смотрю сквозь стеклянную стену на бесконечное летное поле. Пассажиры нашего рейса еще не собрались, и кресла маленького зала ожидания в аэропорту Шарль-де-Голль позади меня пустуют. Я одна. Странно-уставшее солнце в странной дымке идет на закат. Небо чуть-чуть посиреневело и теперь разливает потоки волшебного, топазового света вокруг. Такой свет невечерний бывает только в конце августа и только в Европе. Глубокий голубой топаз.
На взлетно-посадочной зажигаются оранжевые софиты, когда наш самолет начинает пятиться назад. Вот уже и капитан корабля заговорил со мной на волшебном французском, которого я не понимаю. Но я знаю: сейчас из этой сплошной топазовой синевы мы нырнем вверх, в сапфировую высь, Париж – Франкфурт. А когда приземлимся в Германии, будет уже самая обыкновенная ночь – с черно-синим небом, надсадным продувным визгом турбин и сонным персоналом аэропорта. И все-таки… Жадно всматриваюсь в неземной красоты сумерки, стараясь не проронить ни капли, запомнить все в мельчайших деталях. Глупо-кроткие морды огромных самолетов справа и слева, полоса усыпана ярчайшими синенькими огоньками, они повсюду, как в сказке.
Я вижу их еще долго, пока наконец могучее железное тело лайнера не накреняется и не уходит куда-то влево: тогда огоньки пересыпаются под левое крыло и там пропадают. А может, все это мне уже только снится, ведь с такой высоты нельзя увидеть посадочных огней.
Ива
Я часто думаю вот об этом: о состоянии человека, покинувшего пункт «А» и еще не прибывшего в пункт «Б». Дорога переплавляет чувство одиночества в чувство оправданной нужности. Потому что все-таки ты летишь в пункт «Б», в пункте «Б» тебя ждут.
А на земле у нас всех наверняка есть только пункт «А», из которого мы уезжаем и в который возвращаемся с одним и тем же чувством. Как правило, это родительский дом. Пункт «Б» на земле надо искать, этот пункт то появляется, то исчезает… Там не всегда ждут или ждут только к какому-то строго определенному времени.
На высоте же 7000 и 10 000 метров заветный «Б» есть всегда, он подразумевается сам собою. В мире людей, которые знакомятся скорее в чатах, чем в кафе, и первое впечатление составляют скорее по цифровой фотке, чем по открытому взгляду, такое самолетное состояние становится поистине бесценным.
И между прочим, международным. В этом всегда можно убедиться, сидя где-нибудь на скамеечке, ожидая пересадки на свой следующий самолет. Рядом садится человек, и завязывается разговор. Или не завязывается, что тоже бывает. Но если завязывается – это отдельный бонус перелетной жизни.
И пусть разговор этот будет не на самом лучшем английском, пусть с пропадающими артиклями, плавающими глагольными формами и долгими «э-э-э-э», но все-таки это будет душевный разговор. Так мы становимся космополитами. А значит, отныне и навсегда: нет ничего более важного в жизни, чем Манящие Дали.
Однажды, обсуждая с упитанной черной гражданкой Ямайки проблемы коммунального обслуживания в их стране, а также здоровье ее второго ребенка, нянча на руках ее третьего (молочного мулата, между прочим), думая, с какой бы стороны подступиться к теме декоративной косметики, получила гражданство мира – я. Сидя во втором по величине аэропорту мира, на скамеечке, сработанной под ясень, как сейчас помню. И что это было за ощущение, болтать с этой женщиной, как со своей соседкой по балкону! Стоя на этом балконе дивным летним вечером, глядя в остывающую даль города…
Аэропортные соседи. В беллетристике они, кажется, уже готовы заменить эпистолярные образы попутчиков в поезде, столь давно и монотонно едущих у своих окон вместе с авторами романов. Уже уезжают, кажется, «поездные» попутчики в исторические литературные дали навсегда. На смену им приходят они – как нельзя менее образные, но как нельзя более реалистичные, – попутчики аэропортные и самолетные. Странно одетые, чуть расхлябанные, молодые, с опухшими лицами со сна и легким запахом спиртного, но всегда благорасположенные, чуть-чуть рассеянные и готовые поболтать ни о чем всегда.
Я люблю их. И многих помню до сих пор. Уверена, человек, усевшийся рядом с тобой на соседнем кресле на большой высоте или из многих тысяч подсевший в аэропорту именно на твою скамеечку, – неслучаен.
Когда-нибудь я, наверное, напишу роман «Жизнь перелетная», потому что на самом деле это действительно целая жизнь. И хоть я коснулась ее вскользь, активно летая только два года, мне кажется, что я поняла и постигла ее достаточно.
Эта жизнь, как приют Абеляра, дает спасение всем: блаженным, нищим духом, алчущим правды, сокрушенным сердцам. Последним в особенности. Только захоти спастись в этой трудно-стремительной и невесомой в единомоментном движении жизни, спасение будет даровано тебе незамедлительно и за относительно недорогую плату.
В моем случае этой платой была усталость. Командировки всегда идут в довесок к основной работе: то есть если ты ударно работал с понедельника по четверг, то только для того, чтобы успеть все до отлета, который случается в пятницу утром. Командировка «перекрывает» пятницу и выходные вплоть до вторника (и все эти дни ты работаешь вдвое больше, чем обычно), а в среду уже надо лететь обратно, чтобы успеть сдать все материалы до конца недели, и, естественно, сдать их не успеваешь и работаешь субботу и воскресенье. И так по три раза в месяц, между прочим. Выживают сильнейшие.
Зато какое это счастье, представлять, что шасси самолета вот сейчас, прямо сейчас отрываются от бетона пункта «А» и вбираются внутрь, как лапки птички. Что скоро будет сон, а потом завтрак и опять сон. И немного виски. Со временем, живя от поездки до поездки, ты начинаешь смотреть на страсти земные чуть отрешенно, но с интересом, как смотришь иной раз с земли на пролетающий высоко в небе самолет: гудящий заманчиво, чертящий в небе свою тонкую белую линию, плавно стремящийся в пункт «Б» из пункта «А», на земле которого столь прочно, казалось бы, стоишь сейчас.
Впечатления, попутчики, разговоры… Сложенные все вместе, они становятся бестселлерами funny stories.
Но первый признак бестселлера – это когда все идет не так, как надо. А результаты и вовсе бывают неожиданными. Одна такая история произошла со мной и дала «невестиным шабашам» первого заочного участника, австралийку. С этого момента, мы считаем, наши собрания получили международный статус.
Эта история началась вполне обычно.
…Проснувшись, я увидела в иллюминаторе ночь, а внизу какой-то город. Снова двойной рейс, снова с пересадкой. Город под нами похож на диковинное животное в Марианской (или Марсианской?) впадине: растянув огромные щупальца сияющих автострад, морской звездой распластался он в чернильно-синей темноте европейской ночи и сияет, дрожит всеми своими огоньками, переливаясь, вздрагивая, оранжевея световым узором.
Рядом со мной сидит смуглая черноволосая девушка, смутно кого-то напоминающая. Сначала я решаю, что она напоминает итальянскую кинодиву, мельком виденную мной на экране, но потом, бросив взгляд в ее книгу, я вижу родные русские буквы. И вспоминаю, что видела ее еще в Шереметьево, при посадке.
С трудом расправляя затекшие мышцы, со звоном отстегиваю ремень безопасности и выгибаюсь дугой, потягушничая. Затем незамедлительно поворачиваюсь к соседке и спрашиваю:
– Вы говорите по-русски?
Как я люблю вслушиваться в эту до странности нелепую и вкрадчивую фразу! Вы. Говорите. По. Русски. Очень странно звучит. Попробуйте, спросите кого-нибудь в международном аэропорту. Вы услышите не просто нелепость и странность созвучий, но великую будущность.
– Да, – она отрывается от книги и улыбается чуть хитро, – вы знаете, в основном только по-русски и говорю.
– А я вас где-то видела. Я имею в виду, не только в аэропорту.
– Конечно, Джада, и не один раз. Я работаю в…
И она назвала издание. В голове у меня все сразу встало на свои места. Ну конечно, я видела ее, и много раз, на тематических мероприятиях!
– Меня зовут Зара, – говорит она как бы между прочим.
Пожав друг другу ручки и похихикав над моим профессиональным склерозом, мы выясняем, что летим с ней на одну и ту же выставку. Поскольку в самолете, кроме нас, русских больше не наблюдается, мы решаем, что Россию на международной пресс-конференции представлять будем, очевидно, только мы. Это льстит, но кажется немного нереальным. Мы принимаемся это обсуждать – осторожно, с юмором, издалека, чтобы не зазнаться.
В этот самый момент пилот закладывает спортивный вираж. И тут же самолет ухает в воздушную яму: «мое сердце asta la vista». За рулем итальянский джигит. «Alitalia», маза фака.
– Терпеть не могу «Алиталию», – признаюсь я Заре на повышенных тонах, – летают, как бог на душу положит.
Кроме того, добавляю я про себя, у меня в этот раз дурное предчувствие. Впрочем, предчувствие у меня всегда. И я еще раз вспоминаю об этом, благополучно сойдя вниз по трапу получасом позже и счастливо втискиваясь с Зарой в стеклянный автобус.
В аэропорту, впрочем, выясняется, что предчувствие все-таки не обмануло. О, извечная женская интуиция, как Кассандра, говорящая правду всегда! Ох-х уж эти полеты с пересадкой! Авиакомпания «Alitalia» потеряла мой багаж.
Имущество в нем, по причине дежурного опаздывания на рейс, задекларировано не было, при том что имущества в нем было на приличную сумму. Например, все тот же «Canon», с двумя сменными объективами.
Теряя от волнения английский язык, я вступаю в переговоры с хмурой теткой за стеклянной стойкой. У тетки черные юношеские усы находятся в стадии прорастания. Уныло щелкая клавишами компьютера, она сообщает мне, что мой чемодан остался в международном аэропорту «Мальпенса», Милан, и что он прилетит сюда буквально следующим рейсом.
– И когда следующий рейс? – откашлявшись, очень сдержанно спрашиваю я.
– Завтра после полудня, – также уныло отвечает она на своем чудовищном английском.
И, взглянув на меня безо всякого интереса, тетка внезапно требует ключ от чемодана.
Сначала я решаю, что ослышалась или не поняла. Но затем, вникнув в суть ее просьбы, я вытаращиваю на тетку глаза и с раскатом на первый звук, так же как с нажимом на букву «ч» в слове «чего?», спрашиваю «What for?»
Получается почти что «wow for?» (Стоящая рядом Зара веселилась.)
Мне объяснили. Меня убедительно просили не волноваться. Это нужно для таможни. Рентгеновская машина, конечно же, есть, но все равно офицер должен досмотреть мой багаж, поскольку я лечу не из зоны шенгенского соглашения. Ага, поняла я. Вот оно что. Русский паспорт. Ни внешность, ни гладкий английский язык их не обманывают.
А посему я доверительно сообщаю этой итальянской таможенной банде, что после целых блоков новостей по «Euronews» о том, как в аэропорту «Мальпенса» воруют, у меня есть горячее желание самой встретить мой чемодан, и как можно скорее. Уже сильно злясь и не скрывая этого, я объясняю тетке, что офицер может досмотреть мой багаж только в моем присутствии. Да, я подъеду специально в аэропорт. Да, еще раз. Вот мой мобильный телефон. Let me know! «Alitalia», маза фака!
Выйдя из аэропортного терминала, я делаю глубокий вдох и выдох, с тоской вспоминаю Франкфурт. Воистину Италия – европейский Азербайджан, как говорит одна моя подруга-путешественница. Мне вдруг очень захотелось, чтобы вот сейчас, с гиканьем и улюлюканьем, мои невесты по второму разу принеслись ко мне на метлах, все вместе, а по дороге захватили бы из Мальпенсы чемодан.
Ну что ж… Я взглянула на Зару, Зара взглянула на меня.
– Я даже не помню, с кем мне надо встретиться, – говорю я ей, – у меня все визитки в чемодане, все телефоны, все!
– С собой хоть что-нибудь есть? – спрашивает она.
– С собой… – Я начинаю нервически копаться в сумке. – Должно же тут быть хоть что-то…
Слава богу, я нахожу бронь на гостиницу, диктофон и деньги. Документы, конечно же, тоже. Ура! Сличив бронь на гостиницу, с чувством громадного облегчения, как ветераны-фронтовики, внезапно попавшие в горячую точку вновь, мы с Зарой выясняем, что живем в одной гостинице.
В отеле Зара устало бредет в номер, а я, осмотрев свой, спускаюсь на рецепцию и прошу заказать такси, планируя поездить немного по городу, совершая минималистичные покупки. У изумленного портье я интересуюсь, в каких магазинах города в это время суток принимают оплату по картам, прошу дать координаты ночных шопов или хотя бы аптек (я твердо решаю, что без зубной щетки сегодня спать не лягу). В ответ портье вытаращивает на меня глаза.
– Синьора, – говорит он мне таким тоном, каким обычно разговаривают с сумасшедшими, – ночью магазины не работают.
– О, really? – иронично возражаю я. – Ну аптеки-то хотя бы тут работают? У меня чемодан в Милане остался, что я должна делать?
– Я вызову такси, – с фальшивым пониманием откликается он и кивает так, как будто мы с ним находимся в тайном сговоре.
Приехавший развязный и кучерявый таксист с удовольствием доставляет меня в ближайшую аптеку, и это его удовольствие кажется мне чрезвычайно, чрезвычайно подозрительным… Я осторожно выползаю из машины, попросив меня подождать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24