– О, прозорливость! Просвети безумца! Не нужен никому, скиталец! Обманут ты…
– Браво! Браво! – зааплодировали Жюльен и Катрин.
– Актеры сегодня играли прекрасно, но ты неподражаем! – Жюльен опустился рядом на диван. – И все же объясни смысл своей тирады, что ты имел в виду?
– Что ты специально спорил со мной вчера. – Дэвид изобразил напыщенное самодовольство. – Ты спорил со мной, чтобы я ушел в полной уверенности, что вы не идете. А вы просто не хотели, чтобы я путался у вас под ногами, обманули, бросили и ушли вдвоем. Мог бы не разыгрывать спектакля, просто попросил бы. Я – что? Я бы ушел.
Он стал демонстративно рассматривать ногти.
– Как вы посмели! – Жюльен вскочил как ошпаренный. – Нас! Обвинить в подобном заговоре! Какой позор и дому оскорбленье! Простите, но теперь я вынужден просить, чтоб вы убрались с глаз моих долой. – Он гордо вскинул подбородок и отошел к окну, скрестив руки на груди.
Дэвид тоже встал.
– Да как вы смеете! Я – лжец? – Он схватил со столика дамскую перчатку, которую, видимо, положила сюда Катрин. Увидев, что ее муж и Дэвид начали дурачиться, она только покачала головой и пошла приготовить чай.
Дэвид подошел решительным шагом к Жюльену и бросил перчатку ему в лицо.
– Я вызываю вас! Дуэль! – грозно закричал он. – Завтра в пять утра я жду за городом. Придите или я ославлю вас как труса по всем гостиным. Оружие я предоставлю выбрать вам. – Дэвид сделал самую серьезную мину, на какую только было способно его лицо, и многозначительно добавил: – Гранаты, танки, пушки – чур, не выбирать!
Жюльен и глазом не моргнул, но лицо его стало бледным, напряженным.
– Я принимаю вызов ваш, – медленно, словно задумавшись, произнес он. – Да, я принимаю. – Жюльен наклонился и поднял перчатку. – Но зачем же нам рассвета ждать: сейчас же и решим, кто прав из нас.
Он вышел в коридор и через секунду вернулся с двумя длинными зонтами с загнутыми ручками. Один был черный и принадлежал ему самому, другой, серебристый, обычно носила Катрин. Жюльен взял себе зонт жены.
– Пусть видят боги, правда на моей лишь стороне, оружие благочестиво, а вы – сражайтесь черным.
Он подал черный зонт Дэвиду.
– Вас не спасет оружия расцветка, и, впрочем, боги тоже не спасут, – холодно заметил Дэвид. – Вы умрете, а смерти черный больше бы к лицу. Но я сказал, я слово дал, и выбор, как видите, за вами. Что ж, начнем.
Он стал в стойку, эффектно отвел назад левую руку, а правую с зонтом выставил вперед.
– Ваш вызов принят, защищайтесь! – взревел Жюльен и бросился на него. В процессе атаки он задел сразу два стула, и те с грохотом опрокинулись.
Дэвид умело парировал выпад соперника и, пропустив его вперед, нанес свой каверзный «удар» в спину. Жюльен замер на полувздохе, «шпага», опять же с грохотом, выпала из его рук. Как раз в этом положений его и застала жена.
– Чем вы так шумите? – возмутилась она. – Разбудите детей.
В руках Катрин несла небольшой поднос с чайником, чашками, сливками и сахаром. Ее замечание оба представителя сильного пола пропустили мимо ушей. Жюльен, схватившись за сердце – видимо забыл, что ранили его в спину, а не в грудь, – упал к ее ногам и, нарочно закашлявшись, простонал:
– Прости любимая, я сделал все, что мог, чтобы защитить честь нашего дома, и вот умираю.
Катрин, явно не ожидавшая такого предсмертного излияния у своих ног, чуть не выронила поднос.
– Жюльен, перестань паясничать.
Она хладнокровно переступила через распростертое на полу тело, готовящееся стать трупом, и поставила поднос на кофейный столик.
– Сколько можно? Взрослые люди, видели бы вас ваши студенты.
– Покинут всеми, умираю! – жалобно продолжил Жюльен. – Забыт, едва сошел в могилу…
– Уже давно бы пора сойти, – съехидничал Дэвид, присаживаясь на диван. – После таких ранений столько не живут.
– Нет, вы посмотрите! – возмутился Жюльен, поднявшись. – Убил меня, завладел женой, а теперь еще указывает, сколько мне жить. Последние мгновения и те отравил.
– Театр на вас плохо влияет.
Катрин разлила чай и подала Дэвиду чашку. В их доме он давно уже стал своим, поэтому сливки и сахар ему не предлагали: Дэвид сам клал себе столько, сколько хотел, без церемоний.
– Кстати, о театре, – спохватился Жюльен, усевшись в кресло. – Мы не собирались идти, но Катрин вдруг захотелось. Позвонили няне и бегом. Как ни торопились, а к началу опоздали. Если бы знали, что ты пойдешь, то я бы позвонил тебе на сотовый, встретились бы. Ты же хотел сидеть дома.
– И не спрашивай, – махнул рукой Дэвид. – Я сам вылетел в последний момент, но, к счастью, не опоздал.
Это была истинная правда. Придя из университета днем, Дэвид попробовал заняться работой. Искал новую информацию в Интернете, чтобы дополнить лекцию последними сведениями. Он быстро нашел, что нужно, сходил прогуляться в Старый город, вернулся. В доме было пусто; глухо, безжизненно хлопнула, закрывшись, входная дверь. На память вдруг пришло время, когда вечером дома его встречала Элизабет. Стало тоскливо, грустно. Дэвид поставил сумки у порога и снова ушел. Дом не звал, как раньше, а отталкивал, гнал. Надо развеяться, отвлечься, но где? Куда идти? Тут только он вспомнил, что сегодня студенты дают благотворительный спектакль в соседнем с университетом музыкальном театре.
После развода все, связанное с театрами, стало противно Дэвиду: Элизабет была профессиональной актрисой… Но тогда ему показалось, что оставаться на улице в пасмурный день еще противнее. Он выбрал из двух зол меньшее. Дэвид не знал, что будет смотреть, по какому поводу организован благотворительный спектакль, ему было все равно. Где-то краем уха слышал, что большинство ролей играют сами студенты, что многих трудов стоило уговорить администрацию театра разрешить постановку в их зале. С этим спектаклем носились уже месяца два, для кого-то он был действительно знаменательным событием, но не для Дэвида. Он только отметил для себя, что с началом репетиций на его лекции стало приходить меньше студентов. Некоторых из них он увидел сегодня на сцене.
– Я зажгу камин и потушу свет, – сказала Катрин, вставая. – Надеюсь, никто не против?
– Нет, – в один голос ответили Дэвид и Жюльен.
Маленькая комнатка первого этажа, которую хозяева дома иронически называли парадной залой, вечерами приобретала какой-то совершенно исключительный вид. Всю мебель составляли диван, кресло, два злополучных стула, тех самых, которые сегодня опрокинул Жюльен во время своей неудачной атаки, и журнальный столик. Что касается стульев, то они имели одну важную особенность, а именно: способность перемещаться. Стулья то появлялись, то исчезали в парадной зале, за что и получили название «миграционных». Причем жажда к смене обстановки обычно просыпалась у них днем, пока супругов не было дома. Самое интересное, что мигрировали стулья каждый раз не на прежнее место, а куда попало. Поэтому входить в комнату, не включив свет, не рисковали даже хозяева дома. Перспектива встретиться в темноте со стулом их вовсе не прельщала. Миграционный путь мебельной четы был невелик: из кухни в парадную залу и обратно.
Изюминкой комнаты был камин. Огонь в нем, разумеется, не горел, но тлеющие электрические головешки почти ни в чем не уступали своим деревянным собратьям. «Дрова» даже потрескивали как настоящие. Стены комнаты были оклеены рельефными обоями, и казалось, что они сложены из булыжников, как в средневековых замках. Над камином висели две скрещенные шпаги и оленья голова с рогами. На полу вместо ковра распластался большой кусок искусственного, крашенного под тигра меха. Когда в комнате выключали свет, эта обстановка придавала ей таинственность, очарование старины.
Катрин села на ручку кресла и обняла мужа.
– Нам очень понравился спектакль, – прервала она затянувшуюся паузу. – Никогда не думала, что студенты способны на такое.
– Брось! Вероятно, главные роли играли профессиональные актеры, – возразил Жюльен. – У дилетантов так бы не получилось при всем желании.
– Да, – согласился Дэвид, – думаю, ты прав. Особенно хорошо играла актриса, исполнявшая роль Жозель. Гениально. Нужно глубоко понимать произведение, образ, нужно прочувствовать все, чтобы так играть.
– Я не сильна по части театрального искусства, – вздохнула Катрин, – но тоже ее отметила. Она выделялась.
– Великолепна, – подвел итог Жюльен. – Давно не видел ничего подобного. Хотя, по правде сказать, и в театре лет сто уже не был. Скорее всего, ей уже за тридцать, опытная, молодая бы так не сыграла. Загримировали. Но…
Дэвид не слушал Жюльена. Ему стало не по себе, словно он мешал кому-то здесь, словно был лишним. Катрин положила голову на плечо мужа и закрыла глаза. А Дэвид думал, какое это счастье – любить и быть любимым в ответ. Этьены обожали друг друга. Проведя день порознь, вечером они иногда часами просиживали рядом. И Дэвид точно знал, что это не фарс, не притворство. Иногда люди стремятся показать себя с лучшей стороны при чужих. Стараются создать у гостей иллюзию счастливого семейства. К Этьенам это не относилось: просто они отдыхали, находясь рядом друг с другом. Дэвид тоже знал это чувство внутреннего покоя, умиротворения. Все вокруг в такие минуты обесценивается, весь мир. Только она, каждый ее вздох, каждое движение…
Приехав из Америки, Дэвид никому не рассказывал о своем прошлом. И Этьенам тоже. Он порвал со старой жизнью, так зачем же тащить за собой багаж. Дэвид тщательно скрывал свои переживания от людей и старался казаться веселым и жизнерадостным.
Этот театр одного актера не всегда ему удавался, но вроде бы никто ни о чем не догадывался. Или Дэвиду только так казалось? В любом случае, это избавляло от ненужных вопросов и объяснений. В графе «семейное положение» при заполнении анкеты Дэвид, устраиваясь на работу, написал – «разведен», тем и кончилось. Люди невнимательны друг к другу, и, если не выдать своего состояния, они ничего не заметят. Стоит лишь приложить немного усилий. У Дэвида все получилось как нельзя лучше: коллеги считали его весельчаком с незаурядным чувством юмора, студенты – хорошим преподавателем, а Этьены… Что думали о нем Этьены, Дэвид не мог сказать точно.
Если сам он выбрал себе образ весельчака как прикрытие, то Жюльен был таким от природы. Живой, общительный, он везде и всюду успевал, причем давалось ему все очень легко. Работа кипела в его руках, и там, где другим понадобились бы месяцы, Жюльен управлялся в две недели. Делал все шутя, словно играя. При таких способностях был совершенно чужд всякого тщеславия. При желании он мог бы достичь самых высоких пьедесталов в науке, но, когда кто-нибудь в очередной раз указывал ему на это, Жюльен только отмахивался, говоря, что ему и здесь хорошо. Карьера интересовала Жюльена ровно настолько, насколько позволяла ему обеспечивать всем необходимым семью. Никакие соображения по поводу славы и богатства не могли удержать его лишний час на работе.
Сначала Дэвид принял Жюльена за шута. Есть такой тип людей: они всегда разговорчивы не в меру, сыплют шутками на каждом слове, при этом не успеешь опомниться, как уже обращаются к тебе на «ты». Такие господа мастера по части пустить пыль в глаза, но едва только доходит до дела – их днем с огнем не сыщешь. У них все кругом друзья, чуть ли не родственники. Они ничего из себя не представляют. От общения с ними быстро устаешь, а от знакомства не знаешь, как отделаться. В Америке Дэвиду часто встречались такие шуты. Здесь, в Швейцарии, он пока не встретил ни одного.
Жюльен был симпатичен Дэвиду еще и тем, что так же, как и он сам, любил все старинное, уважал историю и имел страсть к средневековью. Временами Дэвиду казалось, что Жюльен догадывается о его состоянии, но он убеждал себя в том, что это ему только кажется.
– Эй, очнитесь, ваша светлость! – Эти громкие слова вывели Дэвида из оцепенения.
Катрин уже не было в комнате, а Жюльен сидел не в кресле, а на диване, рядом с Дэвидом.
– Очнитесь, зачарованный принц, – сказал он, заметив изменения в выражении лица гостя. – Катрин, иди поцелуй этого несчастного, я не могу его расколдовать.
Жюльен был как всегда весел. Дэвид улыбнулся в ответ, но не нашелся, что сказать. В комнате уже горел свет.
– Катри-и-н! Его надо срочно реанимировать, пациент не приходит в сознание!
И вот так всегда. Дэвид знал Жюльена почти год, но не мог вспомнить ни одного случая, когда тот хотя бы пытался изобразить подобие серьезности. Диапазон, который охватывали его шутки, был огромен. При этом они хоть и повторялись, но всегда в новой интерпретации.
В комнату вошла Катрин.
– Дэвид, оставайся ночевать, уже поздно, – сказала она. – Завтра с утра зайдешь за бумагами домой, перед занятиями будет время.
Дэвиду очень хотелось остаться. Он пошел бы сейчас куда угодно, только не в свою пустынную обитель скорби и одиночества.
– Божественная Гвиневера благоволит к Ланселоту, Артур забыт… – тут же прокомментировал слова жены Жюльен. На его лице отобразилась, чуть ли не вселенская скорбь.
– Жюльен! – Катрин укоризненно посмотрела на мужа. – Прекрати. Не слушай его, – обратилась она вновь к Дэвиду, – оставайся. Комната для гостей у нас всегда готова.
Дэвид кивнул и только спустя секунду понял, что ответил «да». Ему было хорошо в доме Этьенов. Лучше, чем где-либо. Он радовался их тихому счастью, чувствовал, что здесь он как будто кому-то нужен.
– Сэр Ланселот, я рад принять вас в покоях своего родового замка. – Выходя из комнаты для гостей, Жюльен поклонился, подражая рыцарям. Дэвид не растерялся и отвесил ему поклон с не меньшим достоинством.
Так кончился вечер. Один из лучших вечеров, проведенных Дэвидом в Швейцарии. Он спокойно засыпал в чужом доме, не думая ни о чем.
Утро выдалось под стать вечеру. За завтраком шутили, Жюльен как всегда был неподражаем, а уходя из дома, чуть не забыл папку с документами, которую приготовил накануне. Интересно, как он жил до женитьбы на Катрин? Этот вопрос оставался для Дэвида загадкой. Утром он почувствовал себя неловко: остаться ночевать – нескромно с его стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20