Именно кучу. Причем намного большую кучу, чем ты в состоянии себе вообразить, так как этой штучке по крайней мере пять веков. Это к вопросу о принципах.
Зазвонил телефон. Я вышел из комнаты, обрадовавшись возможности прервать этот разговор, — терпеть не могу проповедей о благородстве.
— Ким? — зарокотал в трубке незнакомый вальяжный голос. — Ким, это Валентинов, Константин Юрьевич Валентинов, вы сегодня беседовали с моим человеком, Олегом… Ким, вы меня слышите?
— Да, — сказал я, — слышу.
— Олег мне все передал, — урчал голос, — и показал снимочки… да, любопытные, надо признать… м-м, неужели действительно третье тысячелетие до Эр.Ха.?
— Раньше, — ответил я. — Много раньше.
— Трудно поверить, — добродушно отозвался голос, — трудно поверить, Ким… Но любопытно, все равно чрезвычайно любопытно… Ну что ж, я, пожалуй, буду с вами разговаривать… м-м… Когда вы будете в состоянии показать вашу вещицу?
Я посмотрел на часы. Было двадцать минут восьмого.
— Хоть сегодня, — сказал я. — Вопрос в другом: когда вы сможете заплатить деньги?
— Гх-м, какой вы, голубчик, скорый… Такие деньги… но надо же еще посмотреть, стоит ли вещь того… вы же должны отдавать себе отчет, Ким…
— Вот что, — прервал я его мурлыканье, — я уже говорил вашему человеку — у меня очень мало времени. Если мы не договоримся, я, вероятно, уеду из Москвы и ни вам, ни другим заинтересованным в артефакте людям не удастся меня найти. Поэтому я настаиваю на самых сжатых сроках.
— Ну что ж, — голос в трубке заметно отвердел, — в таком случае я предлагаю вам продемонстрировать вашу вещь завтра, в присутствии эксперта. Если это действительно та вещь… хоть это и звучит совершенно неправдоподобно… мы поговорим о деньгах. Вас это устраивает?
— Да, — сказал я. — Только вот что: без глупостей. Вы, я и эксперт. О моей поездке будут знать многие серьезные люди, так что никаких костоломов, никаких фокусов. Это непременное условие.
— Обижаете, голубчик, — зафыркал голос, — какие костоломы, мы — солидная искусствоведческая организация… это вас Олег так напугал, что ли?
— Меня не интересует специфика вашей работы. Но переговоры мы будем вести втроем: вы, я и эксперт. Понятно?
— Постарайтесь обойтись без хамства, Ким… Итак, завтра. Я пришлю за вами Олега.
— Я и сам прекрасно доберусь, — заверил я его. — Где мы встретимся?
— Я пришлю за вами Олега, — с нажимом произнес голос. — Можете ехать на своей машине за машиной Олега. Я ведь тоже должен принять определенные меры предосторожности, не так ли?
— Ладно, — сказал я. — Пусть ваш Олег подъедет к «Джалтарангу», где мы сегодня встречались… Как и сегодня, в четырнадцать ноль-ноль.
— Слишком рано. Я не успею договориться с экспертом. В шесть вечера, согласны?
Я подумал.
— Да. И еще раз повторяю: без глупостей.
— Я не страдаю склерозом! — рявкнул голос, и в трубке запищали гудки.
— Это они? — спросила Наташа, когда я вошел в комнату.
— Они, — ответил я. — Некто Константин Юрьевич Валентинов, человек, готовый выложить полтора миллиона баксов за раритет Лопухина…
— Принеси мне сигареты, пожалуйста, — попросила Наташа. — Они в сумочке, я бросила ее на зеркало…
Я принес ей пачку «Моre», поднес зажигалку и наполнил опустевший бокал.
— За то, чтобы сделка прошла успешно! — провозгласил я. — Если все будет так, как должно быть, завтра мы освободимся от этого груза, а Димка станет миллионером. Смешно: Димка — миллионер!
Наташа отставила бокал и, прищурившись, посмотрела на меня сквозь сигаретный дым.
— Я часто думаю, — сказала она, — почему ты так изменился за последние дни. Ты стал злым, раздражительным, неуверенным в себе… Мне кажется, я поняла.
— Интересно.
— Это из-за него. Ты комплексуешь. Ты не можешь простить ему, что он образованнее тебя, мягче, воспитаннее… умнее, наконец… и не можешь сдержать своих чувств. А он, между прочим, понимает это, видит… и страдает.
— Жалко, — сказал я. — Жалко его. До слез.
— И ты постоянно давишь на него… Вчера ты заставил его отдать тебе эту Чашу. Да ты представляешь себе, что она значит для него, особенно теперь, когда он потерял деда?
— Ты пришла специально, чтобы получить Чашу назад? — спросил я холодно. — Сама пришла или это он тебя послал?
Наташа вспыхнула и опустила ноги на пол.
— Сиди! — приказал я. — Насчет Чаши я уже все объяснил. Мы приняли решение не для того, чтобы менять его по чьей-то прихоти. Что же касается Димки… ты можешь говорить все, что угодно. Тебе все равно не удастся меня разозлить.
Она медленно улыбнулась.
— Но это же видно невооруженным глазом… Ты же завидуешь ему…
— Ты опять ошибаешься, — спокойно сказал я. — У меня нет причин ему завидовать.
— Но я…
— Не перебивай! Я в этой жизни защищен лучше, неужели ты еще не поняла? Другое дело, что, если бы не вся эта история с Чашей, я вообще предпочел бы с ним не общаться.
— Вот видишь! — торжествующе сказала она. — Все-таки ты комплексуешь…
— Нет, — возразил я. — Просто мне не нравятся люди, которые уводят у меня моих девушек.
Это был тонко рассчитанный удар, и я надеялся, что тщательно замаскированная отравленная игла попадет в цель. Несколько секунд висело растерянное молчание, затем Наташа сказала вызывающе:
— Видишь ли, я слишком ценю собственную свободу, чтобы считать себя чьей-то девушкой…
— В таком случае и беспокоиться тебе не о чем, — улыбнулся я. — Ведь наши взаимоотношения с ДД тебя никак не должны волновать.
Она молчала, потрясенная моим коварством. Я поднял бокал и отсалютовал ей:
— За свободу!
И опять, спасая положение, зазвонил телефон.
На сей раз это был Сашка Косталевский.
— Алло, — закричал он в трубку, — алло, Ким, это ты? Целый день пытаюсь до тебя дозвониться, а ты все где-то лазаешь… Тут вот что, насчет нашего дела… Я говорил с кучей народа, ну, с коллекционерами, это дохлый номер, абсолютно, они все смеются, когда слышат о миллионе… А этот Лопухин звонил снова, он очень торопится, Ким, ну ты что, совсем придурок, отказываться от таких бабок?! Ну, я не понимаю, никто же больше тебе не предложит, ясный перец, я спрашивал у крутых людей… А этот Лопухин, видно, совсем крэйзи, ну, шиз, наверное, конченый, если дает лимон за твою штуку… Так давай быстренько ему это впарим, пока он не выздоровел, а? Решать, конечно, тебе, но я бы советовал соглашаться не раздумывая. Он позвонит мне завтра утром, что ему сказать?
— Не хочу тебя огорчать, Саша, — раздельно произнес я, — но боюсь, я уже договорился относительно этой вещи. Причем больше, чем за лимон.
— Не верти вола, старик, — жалобно сказал Косталевский. — Кому? Больше, чем за лимон? Но я же спрашивал… Кто?
— Этого я тебе, к сожалению, сообщить не могу. Сам знаешь — коммерческая тайна. И не переживай так — ну, обломилось, ну, с кем не бывает… А Лопухину этому передай…
— Что? — убитым голосом спросил Сашка.
— Чтобы шел в задницу, — с удовольствием сказал я. Честно говоря, я хотел передать лысому более экспрессивное пожелание, но из комнаты, где находилась Наташа, все было отлично слышно. — Можешь также объяснить ему, что никакой вещи, которую он хотел бы купить, у меня нет и никогда не было. Так что пусть не расстраивается.
— Так как же, — теперь в Сашкином голосе слышалось злое недоумение. — Значит, у тебя ничего нет? А что ж ты мне мозги вправляешь про то, что договорился? Или все-таки есть?
— С первым апреля, — сказал я. — Извини, что вовремя не поздравил, замотался, знаешь… Будь здоров, старик.
Когда я вернулся в комнату, Наташа стояла у незашторенного окна и смотрела на дождь. Я подошел и стал рядом. С письменного стола глядела на нас давешняя «поляроидная» карточка — три унылых лица на веселом глянцевом фоне. Так мы стояли довольно долго.
— Это опять был тот человек? — спросила она, наконец.
— Хромец волнуется, — ответил я. — Он не намерен больше ждать. Странно, не понимаю его — он же бессмертный, что ему — веком больше, веком меньше… И Косталевича жалко — потерял свои законные сто тысяч.
— Завтра — похороны, — сказала Наташа. Я промолчал. По стеклу стекали широкие, искажавшие наши отражения, струи дождя.
— Страшно, — Наташа поежилась и плотнее запахнулась в халат. — С тех пор, как появилась эта Чаша… нет, раньше, когда умер дедушка Димы… стало так страшно… холодно…
— Потерпи до завтра, — сказал я. — Завтра все кончится.
— А если они тебя убьют? — спросила она, не поворачивая головы.
— Во-первых, едва ли у них это получится. А во-вторых, даже если и так… по крайней мере, Чаша не достанется Хромцу. Уж эти ребята ее так просто не отдадут. Переправят куда-нибудь в Японию — и ищи ее по новой… А ты успокоишься, узнав, что я отдал жизнь во благо человечества.
— Дурак, — сказала Наташа, но таким тоном, что я не обиделся.
Я внимательно посмотрел на нее, потом обнял за плечи. Она не шевельнулась.
— Я думал, тебе уже все равно, — сказал я. — Извини.
Минуту или две мы молчали.
— Понимаешь, Ким, все очень сложно…
— Ага, — отозвался я. — Понимаю.
— Я не знаю. До сих пор не знаю наверняка…
Я промолчал.
— Я не люблю, когда меня заставляют против моей воли!
— Кто ж любит, — сказал я.
— Ким… ты очень на меня обиделся?
Я осторожно провел пальцами по ее волосам.
— Что ты, Натуля… Чем ты могла меня обидеть? Это я, возможно…
— Только не надо притворяться, — тихо попросила она. — Ты вел себя, как ребенок. Это меня разозлило.
Я подумал.
— Я, наверное, люблю тебя, — сказал я. — Никому этого не говорил, с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать… Вот поэтому-то все так и выходит…
За окном громыхнуло. Наташа полуобернулась и притронулась сухими губами к моей щеке.
— Ты сказал страшную вещь, Ким. Я так надеялась, что ты все-таки этого не скажешь…
— Почему? — тупо спросил я.
— Теперь ты просто не оставил мне выбора… Прости, — она высвободилась и пошла к двери.
— Постой, — сказал я. — Там дождь… Я не пущу тебя!
Она все шла к двери, и я представил себе, как она выходит на улицу, ловит такси и уезжает — к ДД, к тетке — неважно, уезжает и оставляет меня одного в моей пустой квартире, еще более несчастного, еще более раздавленного и жалкого, чем час назад. Это был конец, и я отчетливо понял, что произойдет, когда за Наташей захлопнется дверь. И в эту секунду раздался оглушительный стук.
Кто-то изо всех сил барабанил по кожаной обивке и по деревянному косяку двери, отчаянно стремясь ворваться в квартиру. Я прыгнул вперед, схватил Наташу за плечо, отбросил ее назад в комнату и, вытащив пистолет, прижался к стене сбоку от двери.
— Кто там? — Ответа не последовало, но удары обрушились на косяк с новой силой. Я почувствовал, как стекает по спине холодная липкая струйка пота, и открыл замок.
На пороге стоял Пашка, с упоением молотивший по деревяшке найденным где-то ржавым болтом величиной с хороший подберезовик.
— А, Ким, — сказал он, не прекращая своего увлекательного занятия, — привет. Я в гости пришел.
Я отобрал у него болт и молча, но очень сильно зашвырнул его в темный угол нашего коридорчика. Он испугался — в таком состоянии он, по-моему, никогда еще меня не видел.
— Иди домой, — глухо сказал я. — Иди домой, я сказал!
В это время, как нельзя более кстати, распахнулась дверь Пашкиной квартиры и в коридорчик выглянула Пашкина бабушка. Я молча развернул малолетнего диверсанта на сто восемьдесят градусов и подтолкнул в направлении к родному дому. Затем закрыл дверь, чувствуя, как бешено колотится сердце.
Наташа подошла ко мне сзади и обняла за пояс. Я высвободился и повернулся к ней — страх медленно уходил из ее глаз, и теперь в них была только боль.
— Ким, ты понимаешь, что если тебя завтра убьют…
Господи, подумал я, Господи Боже милосердный, неужели такое возможно?
— Нет, — сказал я и взял ее руки в свои. — Нет, меня не убьют завтра… Это я тебе обещаю.
А потом, когда мы лежали рядом обнявшись и я смотрел, как она дышит во сне, бесшумно и ровно, и любовался ее подрагивающими длинными ресницами, тьму за окном располосовал чудовищный ослепительно-белый разряд, и на мгновение все в комнате, залитой бело-голубым электрическим светом, стало мертвым и страшным. И Наташа застонала, не просыпаясь, и я замер над ней, парализованный ужасом, потому что услышал за раскатившимися ударами грома — тяжелые, размеренные, неотвратимые шаги судьбы.
13. МОСКВА, 1991 год. РАРИТЕТ ЛОПУХИНА ( II ).
— Мать твою так и еще раз так! — сказал таксист, сворачивая вслед за черным БМВ Олега на подозрительно расплывшуюся от дождя дорогу, уводившую вглубь елового леса. — Мы ж здесь завязнем на раз…
— Спокойно, — сказал я. — Раз он проедет, значит, и мы проедем.
— Ага, — хмыкнул таксист. — У него подвеска знаешь, какая?
В этот момент мы выскочили на неожиданно приличную бетонку, которая здесь, посреди леса, смотрелась странно. Шофера это удивило, меня — не очень.
Олег впереди посигналил габаритами и сбросил скорость.
— Подъезжаем, — пояснил я шоферу. — Будьте осторожней.
— Ага, — снова буркнул он.
Я расстегнул куртку — теперь пистолет можно было выхватить из кобуры практически мгновенно. Крепче сжал лежавшую у меня на коленях сумку с Чашей.
— Помните, о чем я вас предупреждал. При нападении или любой другой опасности — сразу сигнальте.
— Угу, — ответил таксист.
Он мне нравился. Стокилограммовый квадратный дядька с головой безрогого микенского быка и золотыми зубами. Мне рекомендовал его один мой приятель, долгое время специализировавшийся на охране ценных грузов, а затем ушедший на повышение в личные телохранители какого-то крупного фирмача. По его словам, таксист бывал в переделках, и, по моему, так оно и было. Я прикинул, сколько понадобится человек, чтобы с ним справиться, и решил, что за тылы можно не волноваться.
— Если увидите, что я бегу, заводите мотор сейчас же. Откройте дверцу и разворачивайтесь — я впрыгну на ходу.
— Не бэ, — сказал он снисходительно, — сделаем.
Бетонка уткнулась в металлический, крашенный зеленым забор. Олег посигналил, и цельнометаллические ворота медленно сдвинулись в сторону, открывая двухэтажный, солидных размеров дом из красного кирпича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50