Ее ноги промокли, в спортивных туфлях хлюпала вода. Пат бежала по кладбищу в страхе не успеть или не найти нужное ей место, и сначала она действительно выскочила на другую сторону. Но на этой окраине не было деревьев, а лишь далеко простиралось ухоженное поле. И она побежала уже не через кладбище, а по его краю, и скоро показались те высокие буки, под которыми она увидела тогда Милоша и Руфь. Но и здесь стояла звенящая кладбищенская тишина. И Пат замедлила шаг. Спешить больше было некуда. Милош ушел, как и появился, необъяснимо и просто, как ребенок, являющийся в мир, и как мужчина, из него уходящий. И сейчас, подходя к могиле его матери, брошенной когда-то ее бывшим мужем, Пат впервые подумала не о себе, а о том, каково было сделать это открытие ему, шестнадцатилетнему мальчику, чьи чувства обнажены и напряжены до предела. И она поняла, что для него отношения с нею отныне стали кровосмесительством, преступлением против отца, которого он в глубине души, конечно же, обожал и боготворил, несмотря ни на что. И поэтому у нее нет надежды – такие люди, как Милош, никогда не переступают своей нравственности, какой бы наивной она ни была.Пат сглотнула слезы и сорвала несколько жалких полевых цветочков, почти травинок, росших между деревьями. И прижимая их к груди, она медленно приблизилась к едва возвышавшейся над землей плите. Плита была сделана из того же сиреневатого камня, что и обелиск Мэтью, и буквы на плите были такие же, серебристые, только не готические, а причудливые славянские, а крест был шестиконечный – православный. «Йованка Мария Навич», – с трудом прочитала, или, вернее, догадалась Пат, – «1953–1987».«Боже, на год младше меня!» Мать Милоша почему-то всегда представлялась ей изможденной славянкой неопределенного возраста и в черных одеждах таких женщин она не раз видела в европейских телепрограммах – а ведь, наверное, она и вправду была, как говорил Милош, сначала юной волоокой красавицей, а потом, перед смертью… Да ведь она умерла, будучи моложе, чем я сейчас! Умерла, оставив своего мальчика этой ужасной богатой старухе. Почему ей? Почему Руфь приняла в ней такое деятельное участие? Неужели только потому, что Милош чем-то напоминал ей сына? Но ведь они совершенно разные. Пат чувствовала, что здесь кроется еще какая-то тайна. И может быть, если она разгадает ее, то вернет Милоша?Она судорожно сжала листок в кармане. Стив! Вот кто нужен ей сейчас. Нужен не меньше, чем тогда, четырнадцать лет назад! Но Стив в Ирландии и… ворошить перед ним его прошлое сейчас, когда он так поглощен наконец-то обретенным счастьем и ожиданием малыша… Ах, если б он знал, что у него уже есть сын… и какой сын! И тогда все было бы по-иному? Но как? Неужели ей остается только одно: поехать в Женеву и самой все узнать у Руфи?И Пат медленно опустилась на колени, кладя цветы и благодарно склоняясь перед той, кого, вероятно, когда-то любил Стив, и той, что родила для нее, Патриции Фоулбарт, божественного мальчика, подарившего любовь… И тут Пат увидела, что трава возле плиты в двух местах примята. Значит, она была права: Милош приходил прощаться с матерью, и она разминулась с ним, может быть, всего на полчаса. И так же благоговейно Пат поцеловала следы узких юношеских коленей.Солнце уже довольно высоко стояло на начинающем выцветать августовском небе, и Пат заторопилась на вокзал. В последний раз сверкнула ей серебряная роза на обелиске Мэтью и протяжно-жалобно скрипнули старинные ворота. Обратная дорога оказалась так же тиха и безлюдна. Пат забрала покрывшуюся каплями осевшего тумана сумку и через полчаса уже входила в роскошное, отделанное по последней моде двухместное купе женевского поезда. Бросив вещи на синюю шелковую сетку, она привычно подошла к зеркалу – метнувшийся солнечный зайчик высветил на отросших каштановых волосах тонкую белую прядь.«Я тоже повзрослела, – улыбнулась она себе одними глазами. – И это еще не самая дорогая цена. А как переживет все это мальчик, оставшийся один, с распаленной плотью, с растревоженной душой, которые, как ему кажется, равно осквернены теперь этой связью?.. Связь! – Пат брезгливо поморщилась. – Какое циничное, бездушное слово. Разве их слияние, не оставлявшее места ни для каких иных мыслей и чувств, кроме щедрой радости, было связью?!» – И она осторожно погладила то, что осталось у нее от Милоша: вздувшийся, саднящий укус под тонкой рубашкой на левом плече, а потом нащупала в кармане куртки смятый тетрадный лист с ребяческим почерком.Через два дня ей надо было быть в Америке. * * * Прямо с вокзала, оставив вещи в камере хранения, Пат заказала билет до Нью-Йорка и, минуя все красоты Женевы или, как чаще здесь называли этот город, Генфа, отправилась искать какую-нибудь клинику нервных болезней. Но ни один прохожий не мог ответить на ее вопрос, а некоторые даже смотрели на Пат с подозрением. Тогда она стала спрашивать телецентр, и уже через час, в соответствии с неписанными правилами телевизионщиков всего мира, у нее в кармане рядом с прощальной запиской Милоша лежала карточка из дорогого бристольского картона, на которой не менее дорогим пером редакторши женевских новостей было выведено: «Профессор Руфь М. Вирц. Кафедра психоанализа и бихевиористской терапии. Факультет психологии. Университет Женевы».Было около двух часов дня, и Пат решила сначала пообедать в известном кафе «Ландольт», расположенном напротив университета и манившем своими широкими зеркальными рамами, врезанными в темно-золотистую оправу стен.Что скажет она Руфи сегодня, снова придя просить? И просить уже не о мертвом – о живом. А старуха может ревниво хранить секрет… Впрочем, ее может вообще не быть в данный момент на месте. В конце концов, все это может оказаться какой-нибудь врачебной тайной, раскрывать которую ей, приезжей американке, никто не станет. Для храбрости Пат заказала себе двойной дайкири и, выпив его залпом под удивленные взгляды церемонной пожилой пары за соседним столиком, решительным шагом вышла из кафе.Но профессор Руфь Вирц находилась здесь, в университете. Сейчас она вела заседание ученого совета, и Пат попросили подождать в приемной. Сев в низкое кресло, отчего колени ее ушли высоко вверх, она порадовалась, что сообразила надеть в дорогу не любимые ею джинсы, а дорогую обувь и строгий костюм. Маленькая приемная, несмотря на свои размеры, поразила Пат неким аристократизмом, причем аристократизмом старинным и женским, тем, который дается с рождения, а не прививается образованием и деньгами: никаких украшательств, темная, тисненая кожа, махогани и светлым акцентом – старое мейсенское блюдо для визиток. Пат машинально перебирала твердые глянцевитые карточки, как вдруг среди них мелькнула четвертушка все того же листочка в клетку. И она не смогла удержаться при виде этих наивных округлых букв…«Руфь, я приехал, мне очень надо тебя увидеть. Милош».В глазах Пат потемнело. Он здесь, он, может быть, совсем рядом, в каком-нибудь университетском садике или бистро… Возможно, через несколько минут она снова увидит его и, наплевав на все и всех, обовьет руками его руки, прижмется ногами к его длинным мускулистым ногам… Тягучая истома стала медленно подниматься в ней, причиняя почти физическую боль…– Вы ко мне? – Густой, богатый голос возвращал ее к реальности.Пат вскинула голову и, пожалуй, первый раз в жизни поразилась красоте старости. Руфь стояла на пороге приемной в длинном, но открывавшем сухие породистые лодыжки, платье, которое разрезала сверху вниз, как зияющая рана, узкая серебристо-пурпурная полоса. Почти совсем седые тонкие волосы пышной короной обрамляли узкое лицо цвета старого пергамента с полуприкрытыми тяжелыми глазами. Лишь на мгновение блеснули они сталью при виде Пат, и темные губы раздвинулись в холодной улыбке.– Я ждала вас. – Улыбка стала явственней. – Пройдемте.Руфь пропустила Пат перед собой и беззвучно закрыла двери кабинета, обставленного с тем же изяществом и простотой.– Не предлагаю вам сесть, ибо не вижу в этом необходимости. Я знала, что вы придете, правда, полагала, что это случится немного раньше. Это мой просчет: я недооценила силу вашего увлечения и, честно признаться, физические способности Милоша тоже.Пат стояла, бледнея, снова чувствуя себя той, двадцатидвухлетней… Но, на сей раз, она решила дослушать до конца все, что бы ей ни предстояло услышать.– Ведь я предупреждала вас, милая девочка, предупреждала уже во второй раз. Но вы снова возомнили себя свободной хозяйкой своей души и тела. А самонадеянность – опасная черта. Что ж, сегодня я скажу вам больше. Я уже давно видела, что мальчик тяготится своей невинностью. Если бы мне было лет на десять поменьше, я, не задумываясь, сама открыла бы ему мир подлинно свободного тела, но, увы. И когда я увидела на кладбище вас, то подумала: почему бы и нет? Вы прекрасно подходили для этой роли: разведенная сорокалетняя женщина, не очень-то избалованная телесными радостями, но уверовавшая в свою телесную власть. Милош довольно-таки восторженно рассказывал мне о вашей встрече в поезде, и кинуть еще несколько поленьев в это готовое разгореться пламя было делом нетрудным.Пат упрямо смотрела в какую-то точку, не видя ее и не шевелясь ни единым мускулом, ибо знала – стоит ей хотя бы одним движением отпустить собранную в кулак волю, она закричит, ударит это чудовищное существо или просто потеряет сознание.– И Милош, как я вижу, не ударил лицом в грязь. Но не волнуйтесь: больше подобная близость вам не грозит, Милош никогда не допустит физических отношений с женой своего отца, пусть и бывшей, но все-таки – с женщиной, открывавшей тому свое лоно. Если бы мальчик не узнал вашу фамилию случайно, как я понимаю, я все равно сумела бы поставить его в известность. Для него плотского урока на первый раз достаточно. Я даже хочу выразить вам свою признательность: судя по всему, вы оказались учителем не из худших. Впрочем, мой сын не страдал дурным вкусом. – Руфь легонько постукивала пальцами, сплошь, как чешуей, унизанными старинными кольцами без камней, и по комнате беспрерывно плыл тонкий звенящий звук – или это предобморочно звенело в голове у Пат? – Но вы, насколько я могу предполагать, явились сюда, разумеется, не выслушивать мои откровения и даже, вероятно, не для того, чтобы попытаться вернуть Милоша. Вас ведь интересует то, почему я, ученый с мировым именем, вдруг приняла такое живейшее участие в судьбе нищего сербского мальчика и его полупомешанной матери. Я откроюсь вам и в этом. Милош, как вы уже догадались, сын Стива, а Стив был единственным мужчиной, которого я любила душой. Увы, он же единственную меня любил телом, ибо именно я еще давным-давно, когда вы ходили в школу, открыла ему эту бездонную пропасть, называемую сладострастием. И потому он неизбежно возвращался ко мне после всех своих женщин. В том числе и после вас, моя милая, а именно – тогда, когда вы, родив этого никому не нужного младенца, наслаждались избавлением от бремени. После он привозил показывать и девочку – ничего не могу сказать, ребенок прелестный и весьма похож на Мэтью в детстве – привозил, конечно же, надеясь и на многое другое. Но… – тут пальцы Руфи перестали звенеть и серебряной рыбкой мертво легли на стол, – у плоти свои законы. А вам напоследок я все же дам совет: не тягайтесь больше с мужчинами телом, вы сделаны не из того теста. И забудьте Милоша.– Только сделайте так, чтобы он был счастлив, – бескровными губами прошептала Пат, вложив в эти слова всю свою созревшую, ставшую мудрой и щедрой благодаря любви, душу.Но Руфь уже открывала перед ней тяжелые двери кабинета. * * * Шатаясь, как пьяная, Пат шла по женевским улицам, не видя больше их знаменитых красот. Вся ее жизнь казалась изгаженной и оплеванной, и только страстное чувство к Милошу, как чистый слабый весенний цветок, все же теплилось, не сдаваясь перед грязью жизни. И пока оно существует, она будет жить и делать свое дело, будет помогать тысячам и тысячам женщин – и не только песнями, в которых так или иначе всегда торжествует жизнь. Нет, она будет создавать места, где смогут найти облегчение все страждущие, обманутые, непонятые, обиженные, ищущие поддержки в трудный час. Это так просто – объединиться; объединиться не для какой-то мифической борьбы за или против, а только для того, чтобы помогать друг другу и быть добрыми…Пат подняла голову к солнцу, чтобы не пролились стоявшие в глазах слезы. Перед ней на старой башне Молар заботливо склонялась над изгнанником женщина. Помощь и поддержка – вот отныне и ее предназначение.Самолет в Нью-Йорк вылетал через полтора часа.
Пат уже прошла контроль и досмотр и стояла, безучастно прислонясь к мраморной колонне, как вдруг какой-то шум за стойками на секунду привлек ее внимание. Она повернула голову и – до крови прикусила губы, чтобы не закричать. По залитому мертвым люминесцентным светом холлу, среди сумок и чемоданов, как слепой, бродил Милош, с уже умиравшей надеждой заглядывающий во все лица подряд. Механически поправляя черные кудри, которые падали ему на лицо, он казался каким-то выходцем из царства теней, настолько бледной была его кожа и нечеловечески-измученными – глаза. И Пат поняла, что наступил ее черед оказаться сильнее. Она отошла за колонну и прижалась к ней, всей спиной ощущая, как охватывает ее тело ледяной холод мрамора: холодели ноги, плечи, затылок, морозный обруч сжимал голову, острыми льдинками покалывало кончики пальцев. «Надо продержаться, не упасть, надо, чтобы он ушел, так и не увидев меня» – раскручивалась в голове снежная метель, залепляя глаза, не давая дышать…Пат очнулась только в самолете, так и не узнав, увидел ли Милош, как бросились к потерявшей сознание в секции Женева – Нью-Йорк женщине, или он в бесплодной своей надежде ушел еще раньше в другие залы.Поблагодарив стюарда и еще кого-то, сидевшего рядом, она первый раз за все эти годы приняла снотворное и откинулась в кресле, скрестив на коленях руки, которые еще день назад безумно целовал Милош.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34