Ассортимент, цена удивила
Оказавшись на берегу, мы добрались до одного из небольших ресторанов, рассыпанных по всему побережью. Этот был почти пуст.
Для нас двоих зажглись свечи, вышли в зал музыканты – и, выпив подогретого пряного вина, мы танцевали… За все это время он не сказал мне ни слова – лишь неотрывно смотрел мне в глаза. Но каждый шаг, поворот, кружение этого бесконечного танца делали нас ближе друг другу. То, с какой страстной бережностью он вел меня в танго, кружил в чуть ленивом ночном вальсе, говорило мне больше, чем все слова, нашептанные Амедео за стремительно пролетевший месяц нашей близости.
Я уже перестала удивляться таинственной безмолвности незнакомца – она завораживала меня, впрочем, как и все в эту чудную ночь. Вскоре мы вернулись назад – так же незаметно, как и сбежали. Веселье на катере несколько поутихло, но не настолько, чтобы наше отсутствие кто-нибудь заметил. Мы расстались на палубе: я спустилась в каюту, он просто скрылся в ночном сумраке, крепко сжав на прощание мою руку. В ту ночь мы больше не виделись. Но я так и не смогла уснуть до утра.
Не помню, как мы вернулись домой, что было потом… Кажется, к обеду я заснула и проспала до следующего утра.
Проснулась же оттого, что услышала голос прислуги, разговаривающей с почтальоном. Сама не знаю почему, но я тут же встала и, накинув Длинный соде-ли, сбежала вниз. Среди журналов, приглашений и газет, внесенных горничной в переднюю, я обнаружила небольшой конверт, запечатанный красным сургучом.
…Фаустина, впервые прервав свой рассказ, встала и вскоре принесла из своей комнаты тот самый конверт и протянула его изумленной Божене. Та, все еще находясь под гипнозом повествования, недоверчиво вертела его в руках.
– А ты, верно, решила, что все это рождественская сказка? – Фаустина рассмеялась.
Потом она вновь закурила и, помолчав, добавила:
– Это было письмо от Филиппо, моего спутника с той самой ночи и до сих пор. У меня с собой много писем и записок от него, а еще больше их – в нашем небольшом доме недалеко от Неаполя, в котором мы прожили вместе почти двадцать лет.
Фаустина на мгновение отвернулась.
– Все эти годы я будто читаю длинную книгу о любви – и в его глазах, и в его бесконечном письме, адресованном мне. А у тебя в руках ее начало.
И Божена, бережно достав письмо, прочла всего несколько строк:
«Даже если бы я обладал счастливой способностью, свойственной всем людям, вчера в Вашем присутствии я не смог бы вымолвить ни слова.
Хочу услышать Ваш голос».
– Вечером того же дня, – продолжила свой рассказ Фаустина, – какой-то мальчик принес мне большую корзину янтарного винограда, в которой я нашла свернутую трубочкой записку: «Я хочу похитить Вас еще раз. Согласны?»
Сейчас мне кажется, что тогда я нисколько не мучилась с ответом. Не знаю, может, так оно и было.
Но шли дни, а незнакомец молчал… Ожидание становилось невыносимым, и однажды я, попытавшись описать Амедео человека, имени которого не знала, спросила его: кто это?
Оказалось, что человека, который так стремительно вошел в мою жизнь – а я уже чувствовала, что это случилось, – зовут Филиппо. Вот уже несколько лет, как он, сбежав из города, живет в провинции и занимается виноделием. «Живет у себя на холме, словно монах, – сказал Амедео. – А может быть, так ему и лучше… Филиппо ведь – нем».
Потом Амедео заговорил о чем-то другом, но заметив, что я не слушаю его, решил использовать мое настроение и, продолжая говорить, подошел ко мне и стал неторопливо расстегивать мой пеньюар. Предстоящее переодевание – на этот раз у него в руках было что-то серебристо-розовое, полупрозрачное – уже начало возбуждать Амедео, его прикосновения становились все настойчивей… Но когда его губы потянулись к моим, я вырвалась и, сказав, что сегодня не буду позировать, убежала к себе.
А через час нашла его в столовой и объявила, что ухожу от него к Филиппо.
Разумеется, Амедео не поверил мне и, ответив, что я становлюсь слишком капризной, шутя пригрозил действительно отправить меня в подарок Филиппо: «Будешь подвязывать лозы и месить виноград босыми ногами – пожалуй, тебе это больше подходит!»
Думаю, потом он долго вспоминал эту свою шутку.
Не желая больше слушать меня, Амедео отправился играть в бридж, а я, отыскав в его гостевой книге адрес Филиппо, – на вокзал.
И можешь мне поверить, я никогда не пожалела о том, что сделала в тот вечер.
Когда я постучалась ночью в дом Филиппо – я чудом нашла его, не заблудившись среди бесконечных виноградников, – мне не нужны были никакие слова, чтобы понять, как он ждал встречи со мной…
* * *
Божена встала и с глазами, полными слез, обняла Фаустину.
В тот миг им обеим показалось, что в комнату словно впорхнул тихий ангел и осенил их своими белоснежными крыльями…
Оставшиеся до открытия карнавала недели Божена провела в заботах и печали.
История Фаустины, так растрогавшая ее в рождественскую ночь, теперь часто приходила ей на ум, когда она думала о своей жизни.
Божена тосковала. Не столько потому, что осталась одна, – нет, она почувствовала только теперь, как была одинока все эти годы, проведенные рядом с Томашем.
Целиком уйти в работу не получалось, хотя профессиональный успех сопутствовал ей весь последний месяц как никогда. Она попала на выставку во Флоренцию, познакомилась здесь с Фаустиной – Божена еще не встречала огранщика, способного сравниться в мастерстве с этой маленькой итальянкой, – все это было несомненной удачей.
На конкурсном показе их совместное изделие получило третью премию и диплом за лучшее воплощение оригинальной идеи. Божена попросила членов жюри вручить премию лично Фаустине и, как та ни упиралась, не взяла себе из нее ни лиры.
Она была счастлива, что смогла помочь этой очаровательной женщине, к которой так привыкла за последний месяц. То, что ее новая подруга увозила с собой в Неаполь выставочный каталог, в который вошла их работа, было лучшей рекомендацией, какую только Фаустина могла где-нибудь получить. А как это важно для мастера – Божена знала по себе.
Выставка закрылась, все разъезжались по домам – пора было и им расставаться. Но Божена была уверена в том, что расстояние не станет помехой их дружбе. К тому же они совсем скоро встретятся на карнавале.
Медальон, так сблизивший их, было решено подарить Николе.
Фаустина уехала, а Божена стала с трепетом готовиться к встрече с Венецией. Она ехала на родину деда впервые.
Глава 17
Небольшой катер, рассекая зеленоватые волны, приближался к берегу. Сквозь стекло, забрызганное дрожащими от ветра каплями воды, Божена смогла разглядеть дома, будто столпившиеся на берегу в праздничном ожидании.
«Неужели я сейчас просто сделаю шаг и войду в город, о котором с детства мечтала?» – Божена поморщилась от ощущения какой-то невесомой обиды: слишком легко сбывалась ее мечта. Но чем ближе они подплывали, тем роднее казался ей пейзаж, – даже в груди защемило так, будто она возвращалась домой.
Катер приближался к молу, и перед ее глазами, как в восточной сказке, предстал фасад Дворца Дожей – изумительный мираж в сиянии розовых ромбов, покрывающих легкое тело строения.
На берегу она пробыла недолго: ее и спущенный за ней багаж тут же подхватил гондольер, оказавшийся расторопней других.
– Гостиница «Atlantico».
И они вновь поплыли.
От обилия воды, постоянно звучащей, сверкающей, проникающей в ноздри неповторимым венецианским запахом, у Божены кружилась голова. Она оказалась совсем в другом мире, на другой планете! Сухопутная Флоренция, город, будто написанный потускневшим от времени маслом на потрескавшемся холсте, – и Венеция, сочащаяся, пропитанная морем, словно губка… Божене казалось, что, если она коснется рукой позеленевших от сырости камней, из них тоже польется вода.
Проплыв немного по Большому каналу, в обрамлении ажурных узоров удивительно легких, будто подвешенных над водой дворцов, сверкающая черным лаком гондола грациозно свернула в полутень совсем узкого канала и, неторопливо следуя в веренице других, заскользила вдоль дремлющих домов с их заржавевшими воротами и облупившимися стенами. Но в них, в этих обычных венецианских домах, было ничуть не меньше прелести и очарования, чем в известных всему миру дворцах.
Отовсюду смотрели на Божену каменные львы, гирлянды цветов увивали окна и стены, а на одном из балконов она заметила деревце, вцепившееся корнями в горсть щебня и земли. И подумала, что прекрасная Венеция так же мужественно держится за крошечные острова скупой лагуны корнями свай, умудряясь цвести там, где это почти невозможно.
Они проплывали под низкими мостиками, и их серо-зеленая изнанка светилась: это солнечные блики, пробежав по воде, извивались на влажных каменных сводах блестящими змейками.
За очередным поворотом канал сузился так, что движение здесь было возможно только в одну сторону, – и Божене показалось, что шершавые камни встающих прямо из воды домов могут коснуться ее щеки.
Монотонно толкались о дно длинные шесты, лениво переговаривались между собой гондольеры; везущий Божену напевал что-то, и вода делала его пение еще протяжнее и печальнее.
Белоснежное белье, протянутое тут и там высоко над водой, было похоже на занавес и напоминало о том, что в Венеции есть не только зрители, но и участники спектакля, ежедневно играющие роль жителей этого фантастического города.
Но вот гондола ткнулась острым носом в подгнившие зеленые сваи, торчащие из воды рядом с темными мраморными ступеньками, которые вели в гостиничный дворик, и Божена, чуть пошатываясь, ступила наконец на твердую землю.
До открытия карнавала оставалось два дня. Завтра к вечеру должны были приехать Иржи и Никола. Томаш, по плану Божены, должен появиться перед самым открытием: еще из Флоренции она известила его телеграммой о забронированном номере и о желательном сроке приезда.
«Так будет лучше, – думала она. – У него не должно быть лишнего времени, чтобы освоиться здесь!»
Божена сидела в номере «Atlantico» в кремовом венецианском кресле с круглой спинкой и изогнутыми ножками и, теребя свои непослушные локоны, смотрела в окно на голубей, пьющих воду из круглого фонтанчика и лениво расхаживающих по вымощенной красноватым камнем «кампиелли» – маленькой площади.
В дверь постучали, и, получив разрешение, в комнату вошел портье. В руках у него был поднос с маленькой супницей, вином и булочками, которые так аппетитно пахли, что Божена забыла обо всем. Она дала ему на чай и, оставшись одна, тут же взялась за обед.
Она заказала одно из многочисленных блюд с экзотическим названием, которые преобладали в гостиничном меню. И теперь, подняв крышку, с любопытством разглядывала содержимое супницы.
Отведав пару ложек, Божена внезапно узнала вкус: «Да это же тот самый суп, который готовила бабушка Сабина по старому рецепту деда! Бабушка никак не могла запомнить названия, и в конце концов мы так и прозвали его – „суп без названия"». Божена раскрыла меню и прочла: «Кастратура». Да, попробуй запомни! И она будто вновь очутилась в большом пражском доме.
…Воскресенье. Раннее утро. Бабушка, пока все еще сладко спали, успела сходить на рынок и варит теперь этот воскресный «суп без названия». «Мясо ягненка, капуста брокколи, – ворчит добродушная бабушка, – может быть, в Венеции это продукты и обычные, а здесь полрынка обойдешь, прежде чем все это разыщешь. Но чего не сделаешь ради влюбленного в тебя итальянца!»
Скрипят деревянные ступени – это бабушка идет наверх будить Америго: церемония продолжается, нужно снять пробу. А когда проснутся остальные, бабушка с дедом уже будут сидеть в уютной столовой, свежие и нарядные, а посреди тщательно сервированного стола будет дымиться огромная голубая супница, распространяя по дому пряный аромат, знакомый седовласому Америго с детства…
Воспоминания умиротворили Божену. Она позвонила, и когда поднос унесли, переоделась в свою любимую байковую пижаму, мягкую и просторную, и зашла в ванную с двумя стрельчатыми окошками, аккуратно зашторенными. Открыв дорожную шкатулку с косметикой, достала флакон с настоянными на морской воде лепестками васильков. Смочила льняную салфетку, положила ее на лицо и прилегла на обтянутую полосатым сукном кушетку у окна.
Маска успокоила обветрившуюся на морском ветру кожу – Божена впервые за последние дни, полные суеты и забот, расслабилась. Окунувшись в полудрему, ее сознание заскользило мимо воспоминаний и образов последних недель, вдруг зацепившись за чье-то незнакомое лицо… И Божена вспомнила: это было лицо итальянца, который смотрел на нее на Старом мосту накануне Рождества. Но почему же это воспоминание так взволновало ее сейчас?! То, что обычно было подсознательно связано с Томашем, сейчас явилось в образе человека, которого Божена даже не знала и, скорее всего, никогда больше не увидит. «Как это странно», – подумала она и, не давая себе окончательно проснуться, перешла в спальню, нырнула под легкий газовый балдахин, скрывающий уютное ложе, и мгновенно заснула. Всю эту ночь ей снились светлые чудесные сны.
Венеция готовилась к открытию карнавала. С утра Божену разбудило громкое пение. Встав с кровати, она выглянула в окно, выходящее на канал. Мимо проплывали необычно раскрашенные гондолы: голубая с золотыми волнами, золотисто-оранжевая, желто-зеленая. В первой стояли два гондольера в масках и костюмах и пели о том, что они – Отражение Солнца и Отражение Моря, которые спешат в Венецию на карнавал. За их спинами развевались длинные разноцветные плащи, обшитые зеркальными полосами, которые и вправду отражали солнце, воду, небо, – Божене показалось, что она увидела в этих плащах и свое изумленное лицо.
Вспомнив вдруг, что она неодета, Божена отшатнулась от окна и, торопливо закутавшись в широкую шаль, выглянула вновь.
На корме второй, почти уже нырнувшей под изогнутый мостик гондолы, сидела яркой красоты женщина, одетая королевой. Божена успела разглядеть ее точеный профиль в обрамлении светлых, крупно вьющихся волос, увенчанных блестящей короной, и шлейф, такой длинный, что он закрывал почти всю гондолу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Для нас двоих зажглись свечи, вышли в зал музыканты – и, выпив подогретого пряного вина, мы танцевали… За все это время он не сказал мне ни слова – лишь неотрывно смотрел мне в глаза. Но каждый шаг, поворот, кружение этого бесконечного танца делали нас ближе друг другу. То, с какой страстной бережностью он вел меня в танго, кружил в чуть ленивом ночном вальсе, говорило мне больше, чем все слова, нашептанные Амедео за стремительно пролетевший месяц нашей близости.
Я уже перестала удивляться таинственной безмолвности незнакомца – она завораживала меня, впрочем, как и все в эту чудную ночь. Вскоре мы вернулись назад – так же незаметно, как и сбежали. Веселье на катере несколько поутихло, но не настолько, чтобы наше отсутствие кто-нибудь заметил. Мы расстались на палубе: я спустилась в каюту, он просто скрылся в ночном сумраке, крепко сжав на прощание мою руку. В ту ночь мы больше не виделись. Но я так и не смогла уснуть до утра.
Не помню, как мы вернулись домой, что было потом… Кажется, к обеду я заснула и проспала до следующего утра.
Проснулась же оттого, что услышала голос прислуги, разговаривающей с почтальоном. Сама не знаю почему, но я тут же встала и, накинув Длинный соде-ли, сбежала вниз. Среди журналов, приглашений и газет, внесенных горничной в переднюю, я обнаружила небольшой конверт, запечатанный красным сургучом.
…Фаустина, впервые прервав свой рассказ, встала и вскоре принесла из своей комнаты тот самый конверт и протянула его изумленной Божене. Та, все еще находясь под гипнозом повествования, недоверчиво вертела его в руках.
– А ты, верно, решила, что все это рождественская сказка? – Фаустина рассмеялась.
Потом она вновь закурила и, помолчав, добавила:
– Это было письмо от Филиппо, моего спутника с той самой ночи и до сих пор. У меня с собой много писем и записок от него, а еще больше их – в нашем небольшом доме недалеко от Неаполя, в котором мы прожили вместе почти двадцать лет.
Фаустина на мгновение отвернулась.
– Все эти годы я будто читаю длинную книгу о любви – и в его глазах, и в его бесконечном письме, адресованном мне. А у тебя в руках ее начало.
И Божена, бережно достав письмо, прочла всего несколько строк:
«Даже если бы я обладал счастливой способностью, свойственной всем людям, вчера в Вашем присутствии я не смог бы вымолвить ни слова.
Хочу услышать Ваш голос».
– Вечером того же дня, – продолжила свой рассказ Фаустина, – какой-то мальчик принес мне большую корзину янтарного винограда, в которой я нашла свернутую трубочкой записку: «Я хочу похитить Вас еще раз. Согласны?»
Сейчас мне кажется, что тогда я нисколько не мучилась с ответом. Не знаю, может, так оно и было.
Но шли дни, а незнакомец молчал… Ожидание становилось невыносимым, и однажды я, попытавшись описать Амедео человека, имени которого не знала, спросила его: кто это?
Оказалось, что человека, который так стремительно вошел в мою жизнь – а я уже чувствовала, что это случилось, – зовут Филиппо. Вот уже несколько лет, как он, сбежав из города, живет в провинции и занимается виноделием. «Живет у себя на холме, словно монах, – сказал Амедео. – А может быть, так ему и лучше… Филиппо ведь – нем».
Потом Амедео заговорил о чем-то другом, но заметив, что я не слушаю его, решил использовать мое настроение и, продолжая говорить, подошел ко мне и стал неторопливо расстегивать мой пеньюар. Предстоящее переодевание – на этот раз у него в руках было что-то серебристо-розовое, полупрозрачное – уже начало возбуждать Амедео, его прикосновения становились все настойчивей… Но когда его губы потянулись к моим, я вырвалась и, сказав, что сегодня не буду позировать, убежала к себе.
А через час нашла его в столовой и объявила, что ухожу от него к Филиппо.
Разумеется, Амедео не поверил мне и, ответив, что я становлюсь слишком капризной, шутя пригрозил действительно отправить меня в подарок Филиппо: «Будешь подвязывать лозы и месить виноград босыми ногами – пожалуй, тебе это больше подходит!»
Думаю, потом он долго вспоминал эту свою шутку.
Не желая больше слушать меня, Амедео отправился играть в бридж, а я, отыскав в его гостевой книге адрес Филиппо, – на вокзал.
И можешь мне поверить, я никогда не пожалела о том, что сделала в тот вечер.
Когда я постучалась ночью в дом Филиппо – я чудом нашла его, не заблудившись среди бесконечных виноградников, – мне не нужны были никакие слова, чтобы понять, как он ждал встречи со мной…
* * *
Божена встала и с глазами, полными слез, обняла Фаустину.
В тот миг им обеим показалось, что в комнату словно впорхнул тихий ангел и осенил их своими белоснежными крыльями…
Оставшиеся до открытия карнавала недели Божена провела в заботах и печали.
История Фаустины, так растрогавшая ее в рождественскую ночь, теперь часто приходила ей на ум, когда она думала о своей жизни.
Божена тосковала. Не столько потому, что осталась одна, – нет, она почувствовала только теперь, как была одинока все эти годы, проведенные рядом с Томашем.
Целиком уйти в работу не получалось, хотя профессиональный успех сопутствовал ей весь последний месяц как никогда. Она попала на выставку во Флоренцию, познакомилась здесь с Фаустиной – Божена еще не встречала огранщика, способного сравниться в мастерстве с этой маленькой итальянкой, – все это было несомненной удачей.
На конкурсном показе их совместное изделие получило третью премию и диплом за лучшее воплощение оригинальной идеи. Божена попросила членов жюри вручить премию лично Фаустине и, как та ни упиралась, не взяла себе из нее ни лиры.
Она была счастлива, что смогла помочь этой очаровательной женщине, к которой так привыкла за последний месяц. То, что ее новая подруга увозила с собой в Неаполь выставочный каталог, в который вошла их работа, было лучшей рекомендацией, какую только Фаустина могла где-нибудь получить. А как это важно для мастера – Божена знала по себе.
Выставка закрылась, все разъезжались по домам – пора было и им расставаться. Но Божена была уверена в том, что расстояние не станет помехой их дружбе. К тому же они совсем скоро встретятся на карнавале.
Медальон, так сблизивший их, было решено подарить Николе.
Фаустина уехала, а Божена стала с трепетом готовиться к встрече с Венецией. Она ехала на родину деда впервые.
Глава 17
Небольшой катер, рассекая зеленоватые волны, приближался к берегу. Сквозь стекло, забрызганное дрожащими от ветра каплями воды, Божена смогла разглядеть дома, будто столпившиеся на берегу в праздничном ожидании.
«Неужели я сейчас просто сделаю шаг и войду в город, о котором с детства мечтала?» – Божена поморщилась от ощущения какой-то невесомой обиды: слишком легко сбывалась ее мечта. Но чем ближе они подплывали, тем роднее казался ей пейзаж, – даже в груди защемило так, будто она возвращалась домой.
Катер приближался к молу, и перед ее глазами, как в восточной сказке, предстал фасад Дворца Дожей – изумительный мираж в сиянии розовых ромбов, покрывающих легкое тело строения.
На берегу она пробыла недолго: ее и спущенный за ней багаж тут же подхватил гондольер, оказавшийся расторопней других.
– Гостиница «Atlantico».
И они вновь поплыли.
От обилия воды, постоянно звучащей, сверкающей, проникающей в ноздри неповторимым венецианским запахом, у Божены кружилась голова. Она оказалась совсем в другом мире, на другой планете! Сухопутная Флоренция, город, будто написанный потускневшим от времени маслом на потрескавшемся холсте, – и Венеция, сочащаяся, пропитанная морем, словно губка… Божене казалось, что, если она коснется рукой позеленевших от сырости камней, из них тоже польется вода.
Проплыв немного по Большому каналу, в обрамлении ажурных узоров удивительно легких, будто подвешенных над водой дворцов, сверкающая черным лаком гондола грациозно свернула в полутень совсем узкого канала и, неторопливо следуя в веренице других, заскользила вдоль дремлющих домов с их заржавевшими воротами и облупившимися стенами. Но в них, в этих обычных венецианских домах, было ничуть не меньше прелести и очарования, чем в известных всему миру дворцах.
Отовсюду смотрели на Божену каменные львы, гирлянды цветов увивали окна и стены, а на одном из балконов она заметила деревце, вцепившееся корнями в горсть щебня и земли. И подумала, что прекрасная Венеция так же мужественно держится за крошечные острова скупой лагуны корнями свай, умудряясь цвести там, где это почти невозможно.
Они проплывали под низкими мостиками, и их серо-зеленая изнанка светилась: это солнечные блики, пробежав по воде, извивались на влажных каменных сводах блестящими змейками.
За очередным поворотом канал сузился так, что движение здесь было возможно только в одну сторону, – и Божене показалось, что шершавые камни встающих прямо из воды домов могут коснуться ее щеки.
Монотонно толкались о дно длинные шесты, лениво переговаривались между собой гондольеры; везущий Божену напевал что-то, и вода делала его пение еще протяжнее и печальнее.
Белоснежное белье, протянутое тут и там высоко над водой, было похоже на занавес и напоминало о том, что в Венеции есть не только зрители, но и участники спектакля, ежедневно играющие роль жителей этого фантастического города.
Но вот гондола ткнулась острым носом в подгнившие зеленые сваи, торчащие из воды рядом с темными мраморными ступеньками, которые вели в гостиничный дворик, и Божена, чуть пошатываясь, ступила наконец на твердую землю.
До открытия карнавала оставалось два дня. Завтра к вечеру должны были приехать Иржи и Никола. Томаш, по плану Божены, должен появиться перед самым открытием: еще из Флоренции она известила его телеграммой о забронированном номере и о желательном сроке приезда.
«Так будет лучше, – думала она. – У него не должно быть лишнего времени, чтобы освоиться здесь!»
Божена сидела в номере «Atlantico» в кремовом венецианском кресле с круглой спинкой и изогнутыми ножками и, теребя свои непослушные локоны, смотрела в окно на голубей, пьющих воду из круглого фонтанчика и лениво расхаживающих по вымощенной красноватым камнем «кампиелли» – маленькой площади.
В дверь постучали, и, получив разрешение, в комнату вошел портье. В руках у него был поднос с маленькой супницей, вином и булочками, которые так аппетитно пахли, что Божена забыла обо всем. Она дала ему на чай и, оставшись одна, тут же взялась за обед.
Она заказала одно из многочисленных блюд с экзотическим названием, которые преобладали в гостиничном меню. И теперь, подняв крышку, с любопытством разглядывала содержимое супницы.
Отведав пару ложек, Божена внезапно узнала вкус: «Да это же тот самый суп, который готовила бабушка Сабина по старому рецепту деда! Бабушка никак не могла запомнить названия, и в конце концов мы так и прозвали его – „суп без названия"». Божена раскрыла меню и прочла: «Кастратура». Да, попробуй запомни! И она будто вновь очутилась в большом пражском доме.
…Воскресенье. Раннее утро. Бабушка, пока все еще сладко спали, успела сходить на рынок и варит теперь этот воскресный «суп без названия». «Мясо ягненка, капуста брокколи, – ворчит добродушная бабушка, – может быть, в Венеции это продукты и обычные, а здесь полрынка обойдешь, прежде чем все это разыщешь. Но чего не сделаешь ради влюбленного в тебя итальянца!»
Скрипят деревянные ступени – это бабушка идет наверх будить Америго: церемония продолжается, нужно снять пробу. А когда проснутся остальные, бабушка с дедом уже будут сидеть в уютной столовой, свежие и нарядные, а посреди тщательно сервированного стола будет дымиться огромная голубая супница, распространяя по дому пряный аромат, знакомый седовласому Америго с детства…
Воспоминания умиротворили Божену. Она позвонила, и когда поднос унесли, переоделась в свою любимую байковую пижаму, мягкую и просторную, и зашла в ванную с двумя стрельчатыми окошками, аккуратно зашторенными. Открыв дорожную шкатулку с косметикой, достала флакон с настоянными на морской воде лепестками васильков. Смочила льняную салфетку, положила ее на лицо и прилегла на обтянутую полосатым сукном кушетку у окна.
Маска успокоила обветрившуюся на морском ветру кожу – Божена впервые за последние дни, полные суеты и забот, расслабилась. Окунувшись в полудрему, ее сознание заскользило мимо воспоминаний и образов последних недель, вдруг зацепившись за чье-то незнакомое лицо… И Божена вспомнила: это было лицо итальянца, который смотрел на нее на Старом мосту накануне Рождества. Но почему же это воспоминание так взволновало ее сейчас?! То, что обычно было подсознательно связано с Томашем, сейчас явилось в образе человека, которого Божена даже не знала и, скорее всего, никогда больше не увидит. «Как это странно», – подумала она и, не давая себе окончательно проснуться, перешла в спальню, нырнула под легкий газовый балдахин, скрывающий уютное ложе, и мгновенно заснула. Всю эту ночь ей снились светлые чудесные сны.
Венеция готовилась к открытию карнавала. С утра Божену разбудило громкое пение. Встав с кровати, она выглянула в окно, выходящее на канал. Мимо проплывали необычно раскрашенные гондолы: голубая с золотыми волнами, золотисто-оранжевая, желто-зеленая. В первой стояли два гондольера в масках и костюмах и пели о том, что они – Отражение Солнца и Отражение Моря, которые спешат в Венецию на карнавал. За их спинами развевались длинные разноцветные плащи, обшитые зеркальными полосами, которые и вправду отражали солнце, воду, небо, – Божене показалось, что она увидела в этих плащах и свое изумленное лицо.
Вспомнив вдруг, что она неодета, Божена отшатнулась от окна и, торопливо закутавшись в широкую шаль, выглянула вновь.
На корме второй, почти уже нырнувшей под изогнутый мостик гондолы, сидела яркой красоты женщина, одетая королевой. Божена успела разглядеть ее точеный профиль в обрамлении светлых, крупно вьющихся волос, увенчанных блестящей короной, и шлейф, такой длинный, что он закрывал почти всю гондолу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33