На таких скоростях, да еще если машины идут встречным курсом, до катастрофы недолго. А в том, что нижние эшелоны заняты, у них не было никаких сомнений: переговоры с диспетчером все самолеты в зоне ведут на одной и той же частоте, и Витковский отлично слышал, как колпашевский диспетчер резким, срывающимся голосом приказывал командирам Илов и «антонов» менять эшелон, курс, одним словом – разгонял их под снижающимся самолетом во все стороны.
Бывают в жизни мгновения, когда чувствуешь бессилие, граничащее с ненавистью к самому себе. Именно такое бессилие испытал Геннадий Осипович в те бесконечно долгие секунды, когда пилоты и механик выключали двигатели, тушили пожар и вытаскивали самолет из пикирования, – он им, как и бортрадист, в эти секунды помочь не мог абсолютно ничем и просидел все это время в каменном оцепенении, не отрывая взгляда от табло «Пожар двигателей» Потом вдруг до его со знания дошло, что они падают («Снижаемся», – одернул он себя) и что уже вошли в зону чужого, встречного эшелона.
Однако первым из них двоих понял, что нужно делать, радист Невьянцев. Иван Иванович в экипаже был самой незаметной фигурой. И по положению – самый младший (хотя по возрасту он шел вторым за Витковским), и по характеру. Но молчаливо – сонный Иван Иванович обладал, тем не менее, завидным для летчика качеством: он никогда не нуждался ни в каких указаниях – ни командира, ни штурмана. Что бы ни потребовалось им – переход на связь со следующим диспетчером, погода по ближайшим портам или передача радиограммы о пассажирах и грузах в порт посадки – у Невьянцева все было готово: рации включены им на нужные частоты, а на блоке автопилота перед механиком всегда лежала пачка листков из блокнота – радиограммы «метео» по всей трассе.
И сейчас едва колпашевский диспетчер подтвердил прием аварийного сообщения – «Вас понял… Принимаю меры», – Иван Иванович, не дожидаясь приказа командира, вытащил из портфеля расписание частот радиостанций, нашел прежде всего Новосибирск, настроился и записал: «Новосибирск, 22.30, 10/10 сл. 60 прибор…»
– Иван! – окликнул его командир. – Сходи в салон, посмотри, не дымим ли. И вообще – чтоб без паники. Понял?
– Понял, – сказал Невьянцев, снял наушники и выбрался из кресла. – Людмиле объяснить?
– Объясни. Но тоже… Понял?
– Понял, – повторил Невьянцев я вышел.
В салонах был только дежурный свет – большинство пассажиров после обеда снова спали. Но некоторые в первом салоне, разбуженные; очевидно, пикированием, теперь с недоумением переговаривались, гадая, что произошло. Особенно бурные дебаты были в первом ряду, однако, прислушавшись, Невьянцев понял, что это шумит тот самый читинский «заяц». И еще Невьянцев понял, что командир правильно послал его, члена экипажа, пройтись сейчас по салонам: он сразу же уловил на себе взгляды проснувшихся и споривших пассажиров и сообразил, что от его поведения зависит, стихнут разговоры или перейдут в панику.
Только здесь, в салоне, он почувствовал, что у него мучительно болит поясница. Радикулит. Но почему поясница разболелась именно сейчас? «В кабине тепло, сквозняка нет…» – подумал он и вдруг вспомнил, как однажды, года два назад, едва не попал под колеса машины. Было это осенью, переходил дорогу и вдруг «Волга». Визг тормозов, истошный сигнал… Машина остановилась в полуметре. Когда попробовал идти дальше, то почувствовал, что не может сделать ни шагу: малейшее движение отдавалось в пояснице такой болью, что темнело в глазах. «Вот оно что, – понял Иван Иванович. – Значит, и сейчас струхнул порядком».
Обе бортпроводницы были на кухне. Здесь положение было несколько хуже, чем у них, в пилотской. Таня ползала по полу, вытирая его, – при пикировании опрокинулась банка с яблочным соком, а Людмила, не просто встревоженная, а изрядно напуганная, забилась в угол, рядом с телефоном.
– Ну, ты чего, Люда? – улыбнулся Иван Иванович – Меняем эшелон, пошли на снижение.
– Ты что, меня за дурочку считаешь? – быстро и тихо, так, чтобы не слышала Таня, выдохнула Людмила. – Что случилось?
– Брось паниковать, – сказал Невьянцев, подошел вплотную и кивнул на второй салон: – Как там?
– Не знаю. Не смотрела.
– Так пойдем посмотрим, – взял ее за локоть Невьянцев. – Прими нормальную физиономию. – И они вошли во второй салон.
Картина та же, что и в первом: три четверти спят, видно, хабаровские – так намаялись, что пикирования не почувствовали! А остальные спорят о том, что случилось с самолетом, когда вдруг так неожиданно стали проваливаться кресла.
– Улыбайся, Люда, смотри, сколько на тебя смотрит народу, – сжал локоть Людмилы Иван Иванович. – Знаешь, есть такой анекдот: вернулся муж из командировки без предупреждения, вошел в квартиру, видят – дело неладно, а обнаружить никого не может. Вот и крикнул что есть мочи: «Пожар!»
– Ну и что? – включаясь в игру, усмехнулась Людмила. – Я этот анекдот слышала еще от Райкина. Открывается дверца шкафа – и из него…
– Ошибаешься, – придержал Людмилу за локоть Иван Иванович посреди салона. – Сейчас придумали новый вариант. «Пожар?» – воскликнула жена и…
Иван Иванович протянул руку, снял с багажной сетки саквояж.
– А это, Люда, ты зря такие вещи над головой держать разрешаешь. Ваш? – наклонился он к пассажиру, сидевшему у борта и улыбавшемуся до ушей – услышал, видно, анекдот о пожаре. Иван Иванович громко говорил, во весь голос. – Держите! – подал он пассажиру саквояж. – Сетка только для шляп и шапок.
Потом Иван Иванович снял с сетки чей-то портфель – на этот раз с левого борта, и, нагибаясь, спрашивал у тех, кто не спал: «Ваш? Ваш?» Не найдя хозяина, засунул портфель на прежнее место и потащил Людмилу в хвост самолета:
– Идем, идём, посидим на диванчике.
Диван был занят – на нем сидел перепуганный на смерть парень. «Хвост тряхнуло, выходит, основательно», – сообразил Невьянцев, заметив, что парень сидит пристегнутый.
– Диванчик, Люда, я гляжу, занят. Опередили нас с тобой, – рассмеялся Иван Иванович. – Знаешь, есть такой анекдот… Пойдем на кухню, расскажу.
– Ты что высматривал? – требовательно спросила Людмила, когда Иван Иванович задернул за собой шторы. – Что ты там увидел, за бортами?
Кухня на этом самолете, варианта «Б», была, пожалуй, самым шумным отсеком – Людмила не говорила, а кричала, но Иван Иванович был этому даже рад: он не знал, как быть с «третьим номером», с Татьяной – посвящать ее или лучше пока оставить в неведении. Решил оставить в неведении, приблизил лицо к уху Людмилы и сказал:
– Только не падай в обморок – как тот, который вывалился из гардероба, когда услыхал крик «Пожар!». Командир зафлюгировал внутренние двигатели, а я смотрел, стоят ли винты или крутятся.
– Зачем? – удивилась Людмила. И вдруг сообразила: – Так мы идем на двух? Да вы с ума сошли!
– Пока нет, – сказал Иван Иванович. – А вот пассажиры, если увидят стоящие винты, – могут. И вы с Татьяной в этом случае должны им вернуть разум. Ясно?
Но Людмила его не отпускала.
– Ты чего-то недоговариваешь, Невьянцев. Вы что-то там натворили…
– Можешь сама посмотреть – два винта не работают, не крутятся. Только смотри в одиночку, без пассажиров. Ясно?
Он усмехнулся и быстрым шагом, однако без спешки, даже задержавшись на мгновение у первого ряда, посмотрев с улыбкой на читинского «зайца», прошел в кабину и защелкнул за собой задвижку. Только теперь, усаживаясь в свое кресло, он дал волю чувствам и выругался: до поясницы было больно дотронуться.
– Ну? – крикнул командир, не оборачиваясь.
– Дымят первый и четвертый, – сказал Невьянцев, и командир кивнул: «Все понятно, так и должно быть».
– Никто не подозревает?
– Никто, – ответил Невьянцев – Беседуют меж собой. А больше – спят.
– Это хорошо… Пусть спят.
– Как винты? – спросил Дима.
– Торчат как кресты святого Георгия. Луна в полную мощь, – сказал Невьянцев.
– Ясно, – сказал Дима, на это – «ясно» уже относилось к тому, почему дымят работающие двигатели. – Надо еще снижаться, командир.
– А я это и без тебя знаю, – отрезал Селезнев и чуть-чуть отдал штурвал от себя, включив одновременно передатчик: – Колпашево, 75410, высота шесть восемьсот, продолжаю снижение. Примите меры.
– 75410, вас понял, – тотчас откликнулся диспетчер. – Под вами все эшелоны уже свободны.
– Вот это ты молодец, – пробормотал Селезнев, увеличивая скорость спуска до максимально допустимой.
Крайние двигатели дымили из-за недостатка воздуха. Переведенные на взлетный режим, иначе самолет снизил бы скорость ниже допустимой, они теперь поглощали керосина почти в полтора раза больше нормы и, естественно, на высоте семь километров, в разреженной атмосфере, дымили.
– Невьянцев! – крикнул командир. – Погоду в Новосибирске; Кемерово, Томске!
– Готово.
Не оглядываясь, Селезнев протянул руку назад, и Иван Иванович вложил в нее пачку листков из блокнота.
– Никита? Веди! – крикнул командир, однако левую руку со штурвала не снял.
«Новосибирск, 22.39!.. Ниже минимума, не сесть, – отбросил листок Селезнев. – Томск, 22.30… видимость восемьсот метров. – Еще один листок отброшен – Кемерово, 22.30… – последняя бумажка полетела на пол. – Дрянь дело, садиться негде».
22 часа 48 мин
Свердловск, командно – диспетчерский пункт Кольцово
Виталий Витковский принял от подсменного тринадцать самолетов.
– Тьфу, чертова дюжина! – сказал, поблескивая от нервного переутомления глазами, подсменный. – Плюнуть через левое плечо?
– Ладно, – сказал Виталий, – Обойдусь. Иди в профилакторий.
Все три диспетчера – «восточный», «западный» и «нижний» по проводке поршневых самолетов – сидят в одном зале, друг от друга отгорожены застекленными перегородками, скорее ширмами. И все, разумеется, ведут проводку по громкой связи. Такой гвалт стоит в зале – трудно за смену не одуреть.
Итак, чертова дюжина. Шесть с востока, семь в вилках – с запада. Три «Туполевых», остальные – Или, С Илами все ясно – летят и пусть летят, надо только аккуратно расставить их по эшелонам. Даже если Иркутск закроется – доберутся до Читы, все взлетели с полной заправкой, топлива у них хватит на семь – семь с половиной часов – долетят. А вот с двумя «туполевыми», один из которых уже на подходе к зоне Тюменского РДП, дело хуже; у этих максимальная дальность полета около трех тысяч километров, и до Читы им не добраться. Вообще-то, если следовать букве инструкции, не ему, «восточному» РД, решать вопросы, что делать с этими двумя «туполевыми», которые могут «зависнуть» на трассе, есть дежурный штурман, который думал, разумеется, прежде чем принимать решение – выпускать «Туполевых» на Иркутск или задержать; есть, наконец, АДП, который несет юридическую ответственность за выпуск самолетов в воздух, – много в порту людей, которым вменено в прямую обязанность продумать все варианты полета, оценить все варианты осложнений по трассе, включая и метеообстановку в Иркутске, где, это всем известно, погода всегда своя, байкальская, – сам черт в ней ногу сломает, в этой иркутской погоде! А его дело – провести самолет по зоне и передать тюменскому диспетчеру.
– 42720, – нажал на кнопку микрофона Виталий, – сообщите заправку топливом.
– Свердловск. 42720. Заправка – двадцать две тонны.
– Вас понял. Держите пока связь со мной.
Да, топливом себя «туполевцы» перегружать не любят, Двадцать две тонны – это только-только до Иркутска. Кто его выпускал? Попробуй сейчас разбери – такое столпотворение в порту, что удивительно, как в центральной диспетчерской порта вообще направления не путают. Да и чего искать виновных, когда еще пол часа назад в Иркутске была отличная погода. Надо решать – передавать его Тюмени или возвращать, А если возвращать, то куда: в Кольцово или Челябинск?
Еще щелчок одним тумблером:
– «Метео»? Что с Иркутском, дорогая?
Иркутск пока принимал, и Виталий оглянулся на Крылова: есть, в конце концов, руководитель полетов – почему бы ему не решить щекотливый вопрос с этим «Туполевым»?
– Виктор Афанасьевич!
Крылов выбрался из-за стола, подошел, наклонился над графиком.
– Что с этим делать? – ткнул Виталий пальцем в «трассу» семьсот двадцатого. – Возвращать?
– А что он у тебя будет здесь делать? Два часа кружиться над твоей больной головой?
– Ах, да! – сообразил Виталий. – Топливо…
С топливом всегда дело сложное: мало возьмет штурман – летят на нервах: хватит – не хватит. Много возьмет – опять плохо: садиться трудно, тяжелый самолет, горят тормоза, горит резина на колесах, а с «туполевыми» вообще худо. У них такая высокая посадочная скорость, что с большим весом не спасают никакие парашюты – того и гляди выкатится за полосу, а это уже авария. Вот и заставляют их выжигать в случае чего лишний керосин над портом, а кому это нравится – кружиться вокруг да около? Умные штурманы, умные командиры, особенно москвичи, берут керосина тютелька в тютельку, зачем им керосин, когда можно загрузиться коммерческим грузом? Подходит такой «коммерсант», а у диспетчера по посадке запарка, принять сразу не может, на взлетно-посадочной полосе очередь. «Идите на круг!» – приказывает. А «туполев» полкруга сделает и радирует: «Осталось две тонны». А что такое две тонны керосина для Ту –104? Невырабатываемый запас – красные табло. И тут начинается! Все Илы и «антоны» – в сторону, на старте – задержать, полосу – очистить…
– Передавать Тюмени?
– А что делать? – сказал Крылов, почесывая подбородок, – есть у него такая привычка, – Вернут его уже, видимо, новосибирцы. А может, проскочит? Ты на всякий случай предупреди челябинского коллегу – пусть возьмет на заметку…
К часу ночи Виталий почувствовал, что «накал» в воздухе начал ослабевать – самолетов стало меньше, и шли они уже не на хвосте друг у друга, а с нормальны ми интервалами. Значит, ЦДА с «востоком» расшилось, а может, наоборот, Иркутск «зашился», Во всяком случае, дышать стало легче, и Виталий позволил себе перекинуться словечком с начальником: – Виктор Афанасьевич, как клев? Руководитель полетов был рыбаком. Хлопнула дверь – за ней, и соседней комнате, была резиденция ДСУ, диспетчерской службы управления, – и Крылов, оборвав рассказ, повернул голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13