откинув со стенки детскую кроватку, он превратил ее в столик – две бутылки коньяка, пакет с яблоками…
– Пойдемте, – сказала Людмила, трогая майора за рукав и только теперь сообразив, что она не столько ищет лекарство для больного ребенка, сколько повторяет обход самолета – точно так же, как три часа назад шла с Невьянцевым. С той лишь разницей, что она теперь шла с майором.
Разбудить пассажиров все равно придется, так как, судя по всему, самолет уже идет на посадку. Командир лишь оттягивает момент, когда придется всем объяснять, что они должны делать, если посадка окажется неудачной. А в том, что посадка будет тяжелой, она не сомневалась: стал бы Селезнев заставлять ее готовить трапы? «А может, не нужно предупреждать пассажиров об аварийной посадке? Но как тогда справиться одной с эвакуацией? А Татьяна…» А Татьяна по-прежнему ни о чем не подозревала, и чем дальше, тем все меньше хотелось Людмиле посвящать ее в дела самолетные. «Вот, может, майор?..» – подумала она.
– Где вас так угораздило? Горели в воздухе? – Горел, – ответил Камышин.
«Да, кажется, не ошиблась: Татьяну он, во всяком случае, заменять сможет», – поняла Людмила и крепко сжала локоть майора. – И орден дали за это? – спросила она.
– Почти за это. Десантники успели выпрыгнуть.
– Сколько?
– Добрый взвод.
– Могли бы дать орден и побольше. – Спасибо и на этом.
Они дошли до конца салона и повернули назад – все спали.
– Поразительное дело, – сказал майор.
– Что поразительно? – насторожилась Людмила.
– Да так… Бравые ребята.
– Это не десантники, – неожиданно зло оборвала майора Людмила.
– Я понимаю, – стушевался майор. – И все же подготовиться к посадке надо бы.
– Успеют. А коль у вас есть опыт, поможете неопытным. Вам, видимо, придется подежурить у передней двери…
– С аварийным трапом, надеюсь, вы обращаться умеете и что делать при эвакуации – знаете…
– Гм…
– Это что – новое словечко в уставе ВВС?
– Извините. Слушаюсь. Они вернулись в кухню. Людмила позвонила Селезневу.
– Командир, когда ожидается посадка? Через пятнадцать?.. Надо будить?.. Ясно!
Вложила трубку в гнездо, взяла микрофон и произвела переключение на абонентском щитке.
– Товарищи пассажиры, через пятнадцать минут наш самолет произведет посадку в порту Кольцово. Прошу всех пристегнуться, не курить и с мест не вставать. Температура воздуха в Кольцове – минус три. Идет мелкий дождь. – Решила, что о гололеде говорить не надо, и сделала второе объявление: – Товарищи пассажиры! На борту самолета находится больной мальчик. Срочно нужен аспирин или норсульфазол. У кого есть – нажмите, пожалуйста, над собой кнопку вызова бортпроводника. Повторяю…
Кнопка вызова загорелась в первом салоне.
– Татьяна, – сказала Людмила, – Проверь, пожалуйста, в первом салоне у всех привязные ремни, чтоб пассажиры в них не болтались, посадка будет тяжелой. И выясни, кто вызывал. Боюсь, что это не из-за лекарства…
Кнопка горела над первым рядом – Людмила не ошиблась. К первому ряду подошли Татьяна и майор.
– Опять она… – обернулась на ходу Таня к майору, и тот понимающе кивнул: «Все ясно. Меры приму».
Действительно, кнопку вызова нажал моряк по просьбе девушки.
– Там, – сказала девушка, растягивая слова. – Там аспирин…
Моряк ткнул пальцем наверх, на багажную сетку. Там лежала коричневая сумочка. Таня достала и подала сумочку девушке. Та вяло, словно плохо заведенная кукла, отрицательно покачала головой, и Таня поняла, что в сумочке ей надо рыться самой.
В сумочке оказалась целая аптечка.
02 часа 21 мин.
Свердловск, командно-диспетчерский пункт Кольцово
В два восемь Виталий передал самолет отца диспетчеру подхода, и Крылов, все поняв, сказал:
– Принял!
– Сдал! – выкрикнул Виталий и, не обращая внимания на начальство, продолжавшее тесниться вокруг пульта «восточного» диспетчера, кинулся из зала.
На «вышке» было темно, я Виталия не сразу разглядел неподвижную фигуру Баранова – диспетчера «круга», стоявшего у стеклянной стены «вышки». Вообще-то место у Баранова за пультом, у экрана локатора, но, очевидно, на «круге» сейчас не было ни одного самолета, и Баранов наблюдал за приготовлениями на посадочной полосе.
– Виталий? Отпущен?
– Отпущен – откликнулся Виталий, осторожно, чтобы не задеть в темноте за пульт или стул, продвигался к Баранову и, уже подойдя почти вплотную, заметил, что тот не один: рядом с ним стоял второй хозяин «вышки» – диспетчер посадки.
– Отец летит? – тихо, как бы между прочим, спросил Баранов.
– Отец, – подтвердил Виталий и прижался лбом к прохладному стеклу.
Отсюда, с «вышки», хорошо просматривался аэродром со всеми стоянками, рулежными дорожками я ярко освещенной полосой. Никогда еще Виталий не видел столько света на полосе: десятки прожекторов – аэродромных и автомобильных – прорубили в темной мглистой апрельской ночи светящийся коридор, и не сразу Виталий заметил автомобили, выстроившиеся на поле чуть в стороне от полосы.
– Это они хорошо придумали с автомашинами, – сказал Баранов.
– Не ослепили бы, – тихо отозвался диспетчер посадки.
– По курсу светят. Главное, чтобы заметили полосу сквозь облака…
Диспетчер посадки глянул на светящийся циферблат часов и сказал Баранову:
– Принимай, сейчас передаст тебе.
Баранов неторопливо повернулся, обогнул пульт, придвинул стул и сел.
Баранов неторопливо повернулся, обогнул пульт, придвинул стул и сел.
А Виталий, прижимаясь лбом к прохладному стеклу, скользил взглядом по ярко светящейся полосе дальше, в конец, пока не увидел на третьей рулежной дорожке длинные, похожие на заправщиков «пожарки», и рядом – едва различимую сквозь морось – белую «скорую помощь».
– «Круг», – услышал он сзади себя голос диспетчера подхода, искаженный усилителем. – Прими 75410, высота тысяча сто. Посадка по-аварийному.
– 75410 принял, – ответил Баранов и сразу вызвал самолет: – 75410, Кольцово, «круг», доложите курс.
Самолет ответил немедленно, но ответил не отец, а командир:
– Кольцово, «круг», 75410. иду курсом двести шестьдесят.
Командир, как и диспетчеры, говорил спокойным, будничным тоном, да и шли они почти посадочным курсом, а значит, должны выйти на полосу точно, и, если бы не предупреждение, что самолету предстоит посадка по-аварийному, да если бы не пожарные и «скорая», можно было бы подумать, что иллюминация, которую устроил на полосе начальник управления, – в честь прилета какого-то высокого зарубежного гостя…
Виталий увидел, как от здания командно-диспетчерского пункта отъехала желтая со щитом на русском я английском языках – «Следуйте за мной!» – машина руководителя полетов порта, увидел, что машина направилась к третьей рулежной дорожке, туда, где темнели пожарные и «скорая», и бросился вон не в силах больше выдержать вида этой нарядной, так ярко и празднично расцвеченной посадочной полосы…
Он заскочил «под колпак». Тут же, на «вышке», часть объема зала была выгорожена тяжелым темным материалом – «колпак», под которым сидел диспетчер посадки. У него был особый, пишущий экран локатора, на котором белой линией была изображена глиссада – идеальная кривая посадки. Сзади и над головой диспетчера был укреплен специальный фотоаппарат, нацеленный на экран. Фотоаппарат снимал с большой выдержкой весь процесс посадки, и на пленке оставались две кривые: глиссада теоретическая и та, которую сумели выдержать пилоты. И еще на пленке отпечатывалось наборное плато: дата, время посадке и номер самолета. Набором этих цифр и занимался сейчас диспетчер: «75410 – 3 апреля – 02 ч. 25 мин»
– Не вышел? – спросил Виталий диспетчера. Диспетчер глянул на экран и указал на дрожащую у самого края точку. Потом прислушался и сказал:
– Идет.
И в то же мгновение Виталий и сам услышал: идет.
02 часа 24 мин.
Пилотская самолета № 75410
Получив от Невьянцева листок с рекомендациями по запуску двигателя в воздухе, Селезнев выругался: «Что они там – белены объелись? Холодный ведь движок!». Однако, дойдя до последнего пункта – «Запуск отработан в испытательном полете 3.04, в 01.48 в зоне Домодедова», задумался: «Ишь ты, выходит, они там, в Москве, времени зря не теряли – даже испытателей на ноги подняли… Но что тогда делать нам?»
Ему не надо было объяснять, почему запуск рекомендован на высоте восемьсот метров; если вдруг двигатель не запустится, а винт будет в режиме авторотации… «Что такое сорок километров запаса? – размышлял Селезнев, – Пискнуть не успеешь, как посыплешься вниз и будешь сыпаться, согласно инструкции, шестьсот метров. Так что, почему восемьсот – ясно, хоть двести останется в случае чего. Но какая это высота – двести метров?»
И не надо было ему объяснять, почему нельзя запускать двигатель на большей высоте: холодно.
– Осипыч, – нажал он на штурвале кнопку переговорного устройства. – Сколько за бортом?
– Минус двадцать два.
– Ясно.
Они в это время подходили к Артемовскому, и высота у них была две триста. «Две триста и минус двадцать два…» Конечно, он знал, что инструкция разрешает запускать двигатель в воздухе при температуре масла не ниже минус пяти… «Но ведь и там, в Домодедове, надо полагать, испытывали запуск не при минус пяти, а ниже, иначе какого черта было им испытывать?»
– Осипыч! Когда будем на высоте восемьсот метров? То есть меня интересует, сколько времени от этой высоты до посадки?
Геннадий Осипович подсчитал и сообщил:
– Шесть минут сорок секунд.
– Кхм… – прокашлялся Селезнев. – Семь минут… Сгоришь к чертовой матери за эти семь минут без огнетушителей…
Однако кто за него мог оценить, где больший риск: терять высоту из-за обледенения с угрозой «сесть» (сесть, разумеется, в кавычках) где-то между Артемовским и Свердловском или же запустить двигатель с угрозой в третий раз вызвать на самолете пожар? «Поздно, – решил он. – Спасибо вам, испытатели, но мы уж доберемся как-нибудь на двух».
– Прошли Артемовский, – доложил Геннадий Осипович. – Кольцово к посадке готово.
– Кольцово-то готово… – пробурчал командир. Переключил на абонентском щитке рычажок и сказал; – Что у тебя, мать? Пассажиры как? Не паникуют? «Заяц»? Чуть тепленький, говоришь? Ладно, лишь бы не орал… Трапы приготовила? Совсем хорошо, мать. Идем на посадку, марш с «третьим номером» на диван! Пристегнуться!
Переключил рычажок на внутреннюю связь, внутри кабины, и сказал тем же ворчливым тоном:
– Ну что, Осипыч? Куда выведешь? Не забыл, что второго захода нам не положено?
– Мне нужен локатор и радиокомпаса, – сказал Витковский.
– А у меня стекла замерзают! – чуть повысил голос командир. – Или, ты думаешь, я кошка? Как я буду сажать самолет?
Витковский отмолчался. Да и что он мог сказать? Вслепую самолет не посадишь… Но и на «привод» вслепую самолет не выведешь!
Сразу после Артемовского полагается снижение, И хотя они уже давно снизились, командир отдал приказ: «Снижение!». Эта команда автоматически влекла за собой перекличку готовности экипажа.
Перекличка начинается с подтверждения, что пилоты и штурман ознакомлены со схемой захода на посадочную полосу. И хотя они подходили к родному аэродрому, ритуал был соблюден неукоснительно. А Селезнев, принимая доклады экипажа, вслушивался не столько в смысл слов, сколько в интонации.
– Проверка закончена! – доложил бортрадист.
«Невьяныч… Ну, твоя роль, Невьяныч, при посадке, как говорится, балалаечная. Ты свое дело сделал, и молодцом, надо сказать, сделал: по всем четырем рациям связь держал. И в тебя, Невьяныч, я верю как ни в кого другого, разве только в Осипыча больше…»
– Никита! – крикнул командир. – Дай Осипычу питание на компаса! Две минуты хватит?
«Две минуты… Эти две минуты радиоаппаратура будет только прогреваться. А потом надо настроить радиокомпасы, засечь показания, внести поправку в курс… И самое главное – успеть локатором обшарить землю. За что зацепиться?» Геннадий Осипович закрыл глаза и мысленно представил пейзаж – таким, каким он его видел в этой точке, возвращаясь с востока: крутой изгиб речки Реж, расходящееся горло Рефтинского водохранилища… Сотни раз пролетал над этим местом – только бы не ошиблись диспетчеры!
Щелчок переключателем в положение «обзор – земля», и на экране локатора вспыхнула знакомая картинка… Не совсем знакомая, чуть северней Рефта…
– Есть! – крикнул Геннадий Осипович, одновременно взглядом засекая показания стрелок радиокомпасов.
В ту же секунду Никита с Невьянцевым электроэнергию с локатора переключили на обогрев стекол.
Теперь предстояло самое трудное: высчитать. Нет, тут ничего не высчитаешь и не определишь. Тут можно только угадать. И угадать поправку нужно было с точностью до градуса. Никакая электронно-счетная машина не в состоянии справиться с задачей, которую в иные – критические – минуты способен выполнить мозг человека…
– Двести шестьдесят два! – крикнул Геннадий Осипович, и это была последняя команда в этом последнем для него полете.
– Проверка! – крикнул бортрадист. – Шасси!
– Давай, тяни! – приказал командир.
Никита, расстегнув ремни, перегнулся и, ухватив двумя руками длинную красную рукоятку, уложенную на полу, потянул на себя. Самолет вздрогнул, где-то внизу, в его металлическом чреве, лязгнули фиксаторы, нос тотчас клюнул, и на щите второго пилота красные окошки «шасси» сменились на зеленые.
– Выпущено! – крикнул Никита. – По-аварийному!
– Выпущено! – подтвердил бортмеханик.
– Стояночный тормоз? – продолжал проверку, отщелкивая крышечки на таблице, Невьянцев.
– Какой тебе тормоз? – выругался командир. – Дальше!
– Гидросистема?
– Не работает! – крикнул Дима.
– Проверка закончена.
Теперь все. Теперь, когда выпущены шасси, отступления нет. Только посадка. Если не на полосу, то в поле… «Нет, – сообразил Селезнев, – теперь и в поле не сядешь: шасси убрать нечем, гидросистема не работает, а в поле посадка одна – на брюхо…»
– 75410, вы на глиссаде! – громко, на всю пилотскую разнесся голос диспетчера. – Возьмите чуть выше, если можете!
Одновременно или чуть позднее в кабине загремел длинный звонок – это сработал первый маркер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13