Но в основном им по одиннадцать-двенадцать. Самый критический возраст. – Светлана пила чай маленькими глоточками, чашечку держала двумя пальцами и после каждого глотка аккуратно ставила ее на блюдце. – Поэтому не удивляйтесь, если сначала они воспримут вас в штыки. Эти дети никому не верят.
– Неудивительно, – подал голос Андрей Николаевич. Ах, извините, просто Андрей. Друг к другу преподаватели обращаются по имени, это сближает. – Многим из них пришлось пережить столько, что не каждый взрослый способен выдержать. Мы не столько хотим их научить чему-то, сколько пытаемся исцелить их души.
– Жаль, – заметила Мария, – что они этого не понимают.
Все замолчали. Странная компания – я чувствовала их напряжение, тщательно маскируемое улыбками и внешним дружелюбием. Скорее всего, обычные школьные страсти: кто-то на кого-то нажаловался начальству, кто-то кому-то дорогу перебежал, премию украл или еще что-то в этом же роде. Плюс, вероятно, сердечные переживания. Любовь-морковь и другие овощи. Я решила вернуться к беседе.
– То есть, вы их не учите? – Я подписывала контракт как учитель математики, а не как целитель душ.
– Учим, учим, – успокоил меня Альберт, – просто не совсем так, как это принято в обычной школе. Наши дети требуют иного подхода.
– Во-первых, – на правах главной слово взяла Светлана. – У нас очень маленькие классы – пятнадцать человек максимум, в вашем будет всего девять. Мальчики и девочки учатся раздельно. Мы вообще стараемся, чтобы они поменьше контактировали между собой: уличные дети взрослеют рано, а эксцессы нам ни к чему. Во-вторых, группы формируются не по возрасту, как это принято в нормальной школе, а по уровню развития. Возможно, сначала вам покажется странным, что в одной группе могут оказаться и девяти-, и двенадцатилетние дети, но, смею вас заверить, группы составляет опытный психолог, который подходит к делу со всей ответственностью.
Переведя дух, Светлана продолжила свои объяснения:
– В-третьих, мы стараемся придерживаться принципа: один учитель – одна группа. Вы будете заниматься с ними не только математикой, но всеми остальными предметами. Это не так сложно, как кажется на первый взгляд. Требования минимальные. Важно, чтобы к концу обучения они умели нормально считать, читать и писать, желательно, с минимумом ошибок, но это уж как получится. Мы не настаиваем, чтобы они умели решать дифференциальные уравнения, тригонометрические задачи или знали в подробностях, что происходило в России в конце шестнадцатого века. Важно, чтобы они могли жить в обществе, среди других людей.
– Эти заборы, зачем они?
– Чтобы волчата не разбежались, – ответила Мария.
– К сожалению, Мария права. Бо#льшая часть наших подопечных – это дети улицы, со всеми присущими им пороками. Они все курят, многие пьют, некоторые пробовали наркотики. Девочки через одну не брезговали заниматься проституцией. Не пугайтесь: прежде чем попасть в жилой корпус, каждый ребенок проходит тщательное медицинское обследование.
– У вас есть медицинский корпус?
Светлана мне не о чем не сказала.
– Конечно. Я, наверное, забыла вам его показать. Ну, как-нибудь в другой раз, там нет ничего интересного. Кстати, – она бросила взгляд на часы, – обед почти закончился, сейчас все разойдутся по классам. Самое время познакомиться с вашими подопечными. Поверьте, это очень милые девочки, они были так привязаны к Евгении.
– А что с ней произошло?
– Тяжелая история. Мы не любим о ней вспоминать.
Все ясно. Тема закрыта.
Мои девочки, все девять, ожидали меня в классе. Здесь у каждой группы был свой собственный класс. Оля. Яна. Василиса. Алла. Татьяна. Елена. Маша старшая и Маша младшая. Галина. У каждой на лацкане пиджачка прицеплен аккуратный бейджик с именем. Удобно, особенно для нового человека, такого, как я.
– Добрый день! – поприветствовала девочек Светлана.
– Добрый день, Светлана Игнатьевна, – хором отозвались они, вставая. Воспитательница махнула рукой, и девочки сели. Господи, до чего же они похожи: ровные спинки, ручки сложены на коленях, глазки потуплены.
– Я хочу вам представить вашу новую учительницу, знакомьтесь – Лия Захаровна.
– Добрый день, Лия Захаровна. – Послушные дети. Дети просто не могут быть такими послушными, особенно если это – трудные подростки.
– Добрый день. – Я улыбнулась, стараясь показать, что я вовсе не страшная, а очень даже милая.
– Ну, я вас покидаю, – обращаясь ко мне, произнесла Светлана. – Сейчас у вас по плану – урок свободного творчества. Рисование, лепка, вязание крючком. До половины пятого. В конце урока каждая из девочек должна представить что-нибудь, сделанное своими руками. Ну и рассказать, что это, для чего оно нужно, и так далее. Если захотите, выставите оценки, лучшие работы отбираются для специального музея. Каждый месяц – выставка, победитель получает приз. Все понятно?
Куда уж понятнее. Ну вот, впервые я осталась наедине со своими тиграми. И с чего начать? Девять пар глаз внимательно следят за каждым моим движением.
– Добрый день, дети, – когда не знаешь, с чего начать, поздоровайся.
– Добрый день, Лия Захаровна, – хором повторили они приветствие.
– Можно просто Лия.
– Лия Захаровна, – поправила меня худенькая девочка с ярко выраженной восточной внешностью. Маша, если верить тому, что написано на ее бейджике. Про себя я обозначила ее как Маша-старшая, она действительно выглядела старше всех в этом классе.
– А если я хочу, чтобы вы называли меня просто Лия? – Я не собиралась отступать. Здесь я главная.
– Нам запрещено называть учителей просто по именам, – спокойно отозвалась девочка. – Вы, наверное, еще не в курсе.
– Не в курсе, – призналась я. Главный принцип: прежде чем на что-то претендовать, нужно сначала освоиться с местными порядками. – Ладно, Лия Захаровна, так Лия Захаровна. Чем вы обычно занимаетесь?
– Я – вяжу, – ответила Маша-старшая. – Оля с Яной вышивают. Лена, Василиска и Танька – мягкие игрушки мастерят. Младшие рисуют.
– Вот и хорошо. Занимайтесь. – Никто не шелохнулся. Похоже, я снова сделала что-то не то? – Ну, что не так?
– Вы должны шкаф открыть, – подсказала Маша-старшая. Точно, Светлана что-то такое говорила, и ключи у меня были. Целая связка ключей.
– Который? – Шкафов здесь было три: голубой, зеленый и ярко-розовый.
– Зеленый, в голубом – учебники и тетради, в розовом – телевизор, видеомагнитофон и проектор. Для уроков.
– Спасибо.
– Пожалуйста, Лия Захаровна, – девочка даже улыбнулась. Робко, словно бы раздумывая, можно ли мне верить или пока не стоит. Следующие два часа прошли в тишине и благодати, дети занимались привычными делами, а я наблюдала. Мое присутствие здесь вообще требовалось постольку-поскольку.
Вот черноглазая Мария: старательно шевелит спицами, считая про себя петли и ряды, полненькая Оля пытается понять, почему она начала вышивать небо на картинке красной, а не голубой ниткой, Галина, прикусив от волнения нижнюю губу, рисует. Она прополаскивает кисточку в стакане с водой, смывая ненужный цвет, а потом облизывает ее. Следовало бы прекратить это безобразие, но… Девочка так увлеклась, что мешать ей казалось кощунственным. Когда до половины пятого осталось двадцать минут, я скомандовала – конец работам. Девочки быстро сложили вещи обратно в шкаф. Потом каждая продемонстрировала мне свои достижения: половина носка, почти законченная вышивка с церковью и красным небом, очень симпатичный медвежонок. Я так и сказала. Василиса робко пробормотала что-то вроде: «Спасибо», видно было, что моя похвала ей приятна. И в завершение – детские рисунки. Ничего необычного: солнышко, травка, кривоногая лошадь и кособокий дом.
Этот рисунок был последним. Ничего яркого, светлого и радостного, ничего такого, чему полагается быть на всех детских рисунках. Бурое. Красное. Черное. Бурые деревья, красные кресты, в центре – черная фигура. Это явно человек: две руки, на каждой – пять скрюченных пальцев, похожих на звериные когти, две ноги, каждая упирается в перевернутый крест ядовитого красного цвета. И лицо. Или морда. Скорее, морда: вытянутая, усатая морда с длинными не то зубами, не то клыками. На голове у существа – желтая корона.
– Что это? – Я обвела притихший класс взглядом. Дети не должны рисовать картинки, на которые и взрослым-то людям смотреть страшно.
– Король Крыс, – тихо пискнула Галя, а я облегченно вздохнула. Все понятно: Король Крыс, Щелкунчик, Мышильда. Рождественская сказка доброго дядюшки Гофмана. Просто девочка оказалась чересчур впечатлительной для таких историй.
– У Короля Крыс, – я присела рядом с Галиной и взяла ее за руку, – было семь голов, и на каждой – по короне. Но Король Крыс – это всего лишь выдумка, сказка. На самом деле его не существует. И вообще, его зовут иначе – Мышиный король…
– Нет, – замотала она головой, вырывая руку. – Существует! Я видела! Я знаю! Король крыс забрал Евгению Аркадьевну! Король крыс… – договорить ей не удалось.
– Замолчи! – Маша-старшая отвесила младшей подзатыльник. – Замолчи немедленно! Ты сама не знаешь, что говоришь! Сейчас тебя накажут! Посадят в темный подвал, и будешь там сидеть всю ночь! Вместе с крысами!
Малышка заревела во весь голос.
– Тихо! Девочки, успокойтесь немедленно! – Не хватало еще мне в первый же свой рабочий день стать причиной драки между подопечными. – Галя, никто тебя наказывать не собирается! А тебе, Мария, – чтобы как-то различать девочек, я решила называть младшую Машенькой, а старшую Марией, – должно быть стыдно так пугать младших.
– Пусть лучше она меня боится, чем… – начала Мария и осеклась. – Вы расскажете, и ее накажут, – пояснила девочка. – У нас запрещено говорить о Короле крыс.
– Я никому ничего не расскажу и рисунок с собой заберу, чтобы никто не увидел. – Решение пришло мгновенно. Я просто почувствовала, как они боятся, – не столько наказания, все-таки здесь школа, а не тюрьма, сколько этого мифического Короля крыс.
– Вы не с ними? – тихо сказала Мария.
– С кем?
– Не важно. Запомните: здесь ничему нельзя верить. – Эта маленькая взрослая женщина говорила абсолютно серьезно. Или нет? Может, это у них такая шутка? Специально, чтобы пугать новых учителей? Ничего не понимаю!
Так, в полном непонимании, прошел весь день, и следующий, и еще один. Я начала привыкать к своей работе, ничего сложного в ней не было. Мои девочки, конечно, существа замкнутые, нелюдимые, но слушались они меня беспрекословно, даже голос повышать не приходилось. Что касается преподавания – здесь имелись свои сложности, что ни говори, а математика и русский язык – вещи весьма личные, но я старалась. И, похоже, получалось у меня неплохо, во всяком случае, Светлана не упускала возможности похвалить меня. Приятно, черт возьми!
Рабочий день начинался в восемь часов утра: требовалось отвести детей на завтрак, потом – в класс. С девяти до половины второго – уроки, после уроков обед и снова занятия, уже до ужина. После ужина я могла отправляться домой. Класс, вернее, все женские классы переходили к Анне Александровне. Это была довольно милая женщина, тихая и болезненно ответственная, чем все и пользовались. Теоретически, по вечерам с Анной Александровной и Иваном Ивановичем, следившим за мальчиками, должны были оставаться еще двое учителей – мужчина и женщина, существовал даже специальный график дежурств, но… Кому, скажите, охота торчать за забором, если Анна Александровна и сама великолепно справляется?
Меня, кстати, в график дежурств пока не включали, жалели как новенькую, а, возможно, не доверяли. Ну и пусть, мне от этого только легче.
Только одно не давало мне покоя. Странный детский рисунок с бурыми деревьями, красными перевернутыми крестами и зловещей фигурой Крысиного Короля. Как и обещала, я ни словом не обмолвилась об этом, а картинку унесла домой. Тогда я еще не знала, что с территории интерната категорически запрещалось что-либо выносить.
В школе вообще было много запретов. Нельзя было курить, употреблять спиртные напитки и ругаться матом, это касалось не только учеников, но и учителей. Светлана пояснила, что мы – живой пример для наших подопечных, если мы будем делать то, что им нельзя, могут возникнуть всякие нехорошие вопросы. Ну, это еще можно понять. Но! Кроме сигарет, наркотиков и спиртных напитков, на Территорию – здесь все так и говорили: «Территория», приглушенно, с придыханием, так, чтобы сразу было понятно, какая именно территория имеется в виду, – запрещалось приносить: косметику, печатные издания вообще, кроме книг, находящихся в специальном директорском списке, видео– и аудиокассеты. Аппаратуру, впрочем, тоже. Кстати, даже мобильный телефон при входе приходилось сдавать охраннику, а в конце рабочего дня забирать. Форменная паранойя! Плюс к общему списку – с детьми запрещалось обсуждать любые посторонние темы, выводить их в город, передавать от них или им какие-нибудь записки, письма, фотографии и так далее.
Чем дольше я здесь работала – а месяц уже подходил к концу, – тем большее количество запретов прибавлялось к и без того немалому списку. На все мои вопросы, что да почему, Светлана лишь снисходительно улыбалась и в очередной раз объясняла, какие сложные здесь дети, и все эти «нельзя» существуют лишь для того, чтобы спасти их души. И я привыкла, даже это странное ощущение постоянной слежки, от которого я не могла отделаться с того самого момента, как попала в школу, постепенно прошло.

Дед Мороз

Старший следователь Алиевской городской прокуратуры Максим Ильич Морозов, более известный как дед Мороз, который день подряд пребывал в на редкость унылом настроении. И причиной тому было не очередное повышение цен, с которыми его скромная зарплата конкурировала с трудом, и не новая автомобильная стоянка, расположившаяся как раз под его окнами на месте старого уютного сквера.
1 2 3 4 5 6