) — Здравствуй, Женя. Вот, воспитываю своего мальчишку, как умею — и все нет результатов. Теперь еще и ты подключился…
— Нет, Павел Иванович! — я улыбнулся. — Он у Вас замечательный, ответственный. — И как бы между прочим, я добавил: — И мой отец им очень доволен. Говорит, он надежно обеспечивает мою безопасность на улице. Он такой сильный, я с ним ничего не боюсь, как за каменной стеной!
Ленька, слушая это, заулыбался и опустил глаза. При упоминании о моем отце Павел Иванович сразу стал мягче, приветливее, даже чуть-чуть улыбнулся.
— Да, это есть, — сказал он с гордостью. — Уж я его тренирую: он и гимнастику делает, и закаляется… В этом смысле все в порядке. Только вот несерьезный… Приходится воспитывать по-домашнему. — Он вздохнул ну точно, как Ленька.
«Он совсем не злой, — подумал я. — Но он строгий, это видно».
Обстановка была разряжена. Но это было только полдела. И я исполнился решимости.
— Павел Иванович, — твердо сказал я, — у меня есть к Вам мужской разговор насчет нашего с Ленькой воспитания.
— В чем дело, Женя? — Ленькин отец с интересом посмотрел на меня.
— Павел Иванович, не наказывайте его сегодня! — выпалил я. — Это я во всем виноват. Я позвал его в сад играть в бадминтон, а потом я пригласил его в кафе. Ну и там мы немного выпили. Это тоже я его угощал. Я виноват, а не он!! Не надо его наказывать.
Ленька с удивлением уставился на меня и, как мне показалось, с благодарностью. Он явно не ожидал с моей стороны таких решительных действий. Его отец, казалось, тоже был удивлен, и я решил идти до конца.
Я сказал:
— И еще… вчера тоже. Это ведь Ленька меня провожал домой. Просто, когда мы гуляли, к нам на улице пристал… м-м… хулиган, ну и Ленька не захотел, чтобы я один ночью шел домой, и он проводил меня. Вот и все. Это из-за меня вы его вчера наказали, а во всем виноват я. И мне сейчас очень стыдно, — закончил я упавшим голосом и опустил голову.
— Так, Женя, понятно, — сказал Павел Иванович. — Ну и что же мне с тобой делать? Как с моим сыном мне поступать я знаю, а что делать с тобой?
Ленька смотрел то на отца, то на меня с тревогой, ожидая, что я еще скажу. Я помолчал, чувствуя, что краснею до самых ушей, и шепотом сказал:
— Проучить меня надо как следует! За вчерашнее… («Господи, какие глупые слова», — подумал я.) Потом помолчал и добавил: — И за сегодняшнее…
— Как же проучить тебя, юноша? — удивленно спросил Ленькин отец.
Я снова собрался с духом и прошептал:
— Меня нужно выпороть. — Я покосился на Леньку — он смотрел на меня, широко раскрыв глаза. — Да. Мне это нужно для воспитания, добавил я более твердо, хотя и с ноткой неуверенности.
— Выпороть?!! — Спросил Павел Иванович. — Я не ослышался?
— Да, розгами, как его… — Я кивнул в сторону Леньки.
— Понятно. — Павел Иванович кивнул. — Ну, допустим, я считаю, что ты это вполне заслужил, тем более, сам об этом просишь. И я считаю, что такой метод воспитания тебе вполне подходит. — Я почувствовал, что еще больше краснею, а он продолжал: — А что скажет твой отец? Может быть, пусть все-таки он занимается твоим воспитанием? По крайней мере, надо поставить его в известность о твоем желании. Скажем, перенесем это дело на завтра, а?
— Не надо ему ничего говорить! — горячо воскликнул я. — Он не позволит! Он меня до того любит — пылинки с меня сдувает! Если кто-нибудь меня тронет — что Вы, не дай Бог! А Ленька один должен расплачиваться за себя и за меня? Это нечестно!
Я говорил с таким жаром, что Павел Иванович, а за ним и Ленька, слушая меня, расхохотались.
До сих пор не могу понять, откуда у меня взялось столько смелости — может быть, потому, что я был немножко пьян, или еще почему-то… У меня было странное ощущение, как будто все это происходит в каком-то странном сне.
— А ты не боишься? — спросил Ленькин отец испытующе.
Я запнулся на секунду, потом твердо сказал:
— Нет. Я виноват и должен быть наказан, по-настоящему.
Ленькин отец пожал плечами и сказал:
— Ну, идем, если так.
Он взял меня за локоть и провел в комнату.
— Раздевайся! Сейчас будет тебе по-настоящему.
Я вдруг почувствовал, как по спине моей пробежал холодок, и руки задрожали.
— Да-да, — прошептал я, — сейчас.
Ленька неслышно проскользнул в комнату и встал за моей спиной.
Бросив пиджак на стул, я стал торопливо расстегивать пуговицы рубашки, путаясь в них. Руки мои дрожали и не слушались. Сбросив рубашку и обнажившись до пояса, я остановился, все более и более краснея от стыда.
Павел Иванович выжидающе смотрел на меня.
— Что, испугался?
Я мысленно погрозил себе кулаком: «Трус! Наказание легким не бывает! И пусть мне будет стыдно! А как бы вел себя Ленька на моем месте?» — прошептал я себе, быстро расстегивая и снимая брюки, под которыми у меня ничего не было. Мне хотелось, чтобы все произошло как можно быстрее, хотя я точно знал, что не смогу, как Ленька, перенести все в молчании.
Через минуту, скинув с себя совершенно все, я уже стоял босой, полностью обнаженный, на ковре, посередине комнаты. Стараясь выглядеть смелым, я стоял, расправив плечи и опустив руки вдоль тела, как бы по стойке смирно, учащенно дыша от волнения. Лицо и уши у меня горели. Мне, которого никогда не пороли, было, конечно, очень стыдно и, если честно, то и очень страшно. Но Ленька стоял сзади, я чувствовал своей спиной его взгляд, и это мне придавало силы перенести все, что угодно.
— Я готов, — произнес я с дрожью в голосе, хотя старался говорить твердо. — Накажите меня, как следует, как я того заслужил.
— Я понимаю, — сказал Павел Иванович. — Ты хочешь пережить то, что пережил твой друг. Уверяю тебя, это не так уж страшно. Возможно, ты даже останешься благодарен.
Я кивнул.
— Так сколько, считаешь, тебе полагается? — спросил Павел Иванович строго, но едва заметно улыбаясь.
— Мне полагается, — запинаясь, словно на уроке, ответил я — пятьдесят розог за вчерашнее, и пятьдесят за сегодняшнее. Всего сто розог. И не наказывайте Леньку. Я провинился, мне и отвечать. — Я чувствовал, что колени у меня предательски дрожат, хотя я изо всех сил старался показать смелость.
— Отец, не надо так! — воскликнул Ленька, до тех пор молчавший, и обнял меня сзади за плечи. — Ты что, сто розог! Не надо все Женьке, смотри, какой он нежный! Давай нам поровну что ли! Мы же вместе все делали… — он начал быстро расстегивать куртку, но отец остановил его.
— Ты, Леонид, подожди. Тебя я наказывать не буду. Хотя бы из уважения к твоему другу, смотри, как он за тебя просит. А ты, Женя, ложись…
На середину комнату была выдвинута длинная скамья, покрытая белоснежной простыней (это Ленька постелил, не зная, что еще для меня сделать). Я с готовностью лег на нее ничком, вытянувшись по струнке и, сгорая от стыда, послушно лежал, ожидая начала наказания. У меня все похолодело внутри, когда Павел Иванович, не спеша, аккуратно извлек несколько идеально прямых, гладких ивовых прутьев — намного длиннее и внушительнее, чем я себе представлял! — и подошел к скамье. Я почувствовал, как напряглось мое тело… Ленькин отец грозно взмахнул розгой в воздухе, пробуя ее на гибкость. Розга свистнула, и я затрепетал от страха… Он снова размахнулся, уже по-настоящему. Розга засвистела в воздухе и звонко хлестнула по голому телу — ниже спины, по мягкому месту. Меня словно обожгло, я дернулся и застонал.
— Как же можно, проговорил Ленькин отец, — как же можно так непорядочно относиться к родителям! Как же можно, — повторял он, снова взмахивая розгой, стегая меня второй, третий раз, тщательно отсчитывая удары, — быть таким легкомысленным… таким безответственным! — Не знаю, так ли сильно порол он меня, как Леньку, думаю, вряд ли, конечно нет, но о том, чтобы терпеть молча, не могло быть и речи, это бы я точно не смог. Я стонал от боли, но смирно лежал, вытянувшись на скамье, не смея пошевелиться, решив получить наказание сполна — за себя и за Леньку. Я чувствовал, что он стоит рядом и смотрит на меня, и это меня согревало и придавало силы. А розга опять свистела и опускалась, звучно стегая по моему телу, и я чувствовал, как на нем остаются новые и новые длинные следы, наверное, такие же, как и у Леньки. А Павел Иванович продолжал сечь меня, приговаривая: — Как же можно употреблять спиртное накануне начала учебного года! Да за это можно всыпать и посильнее. Аи — яй — яй! Как нехорошо! — Он размахнулся и вытянул меня пониже спины так хорошенько, что я дернулся и вскрикнул, но тут же прикусил губу — сам виноват, должен терпеть. (Ленька ведь терпел за меня). А розга уже свистела снова и снова. Меня обожгло столько раз, сколько следовало — это было за пьянство. Порка продолжалась, казалось, бесконечно. Раздавался свист розги, новая боль пронизывала мое тело, я чувствовал, как у меня на бедрах, на спине, на плечах появлялись новые и новые следы. Иногда мне даже казалось, что я теряю сознание. Однако Ленькин отец счет вел точно, и не забывал напоминать в педагогических целях:
— Как же можно обманывать чужих родителей, тайком уводить друга из дома, когда ему нужно готовиться к школе? Ай-яй-яй! — И еще десять раз розга больно обожгла меня.
«Так мне и надо, — думал я, — сильнее закусывая губы, чтобы не кричать, — так и надо».
— А разве можно считать, что если у тебя влиятельный папаша, если он тебя очень любит, все тебе позволяет и дает много денег, то тебе уже все можно, и ты ни за что не отвечаешь? Ай-яй-яй, как нехорошо! — приговаривал Павел Иванович, тщательно отмеривая мне последние удары. — Вот так тебе за это… вот так… и вот так! — розга просвистела в воздухе последний раз, звучно стегнув напоследок посильнее, и я застонал, чувствуя, как на теле проступает последний длинный болезненный след. — Очень стыдно все это, юноша, ай-яй-яй!
Порка закончилась.
— Ну, все, хватит, — сказал совсем другим тоном Павел Иванович, откладывая розгу, и неожиданно ласково погладил меня по спине. — Молодец, Женя! Давай, приходи в себя. А ты, Леонид, помоги ему одеться, — и он вышел. Ленька подошел и сел рядом. Я лежал расслабленный, не в силах пошевелиться (как мне казалось). Ленька взял мою руку и пожал своими горячими пальцами. Я повернул голову, взглянул на него и улыбнулся. Он смотрел на меня широко раскрытыми, влюбленными глазами… и вдруг быстро приблизился ко мне и поцеловал мое плечо со следами от розги. Этот поцелуй, словно огнем, запечатлелся на моем теле. Я прикрыл глаза, блаженно улыбаясь. Как я был счастлив сейчас!..
Потом я легко вскочил на ноги. Боль от розги быстро проходила. Потом Ленька протирал мою спину одеколоном, и я извивался и визжал от боли. Это уж точно было больнее всякой розги, и мы хохотали. Потом я оделся, и мы пили чай с Ленькиными родителями — весело и дружно, как будто ничего не произошло, и вечер закончился прекрасно. Павел Иванович сам позвонил моему отцу, сообщил, что я у них в гостях и просил не волноваться: скоро я буду дома.
— Мне ничего не остается, — сказал он, обращаясь к нам, — как самому отправить Леонида проводить тебя, Женя, домой, драгоценный ты наш! Ступайте поскорее! Но только смотри, Ленька, быстро — туда и обратно!

Часть 5
Мы медленно, не спеша, шли по тропинке через яблоневый сад. Высоко в небе стояла луна, заливая своим светом все вокруг. Из нашего кафе доносилась латиноамериканская музыка. Мы наслаждались царящим вокруг покоем. Было совершенно безлюдно. Мы изо всех сил старались продлить этот день, растягивали его, как могли — и, странно — казалось, он действительно никогда не кончится, казалось, это в нашей власти. Мы совсем не хотели расставаться, словно что-то было еще не договорено, что-то оставалось не сделано. Было прохладно. Ветер приятно обдувал мое тело под легкой одеждой, едва заметно болели следы от розги, и нежным огнем горел у меня на плече тот поцелуй Леньки. На душе у меня было легко и светло, настроение было прекрасное. Я выполнил все, что задумал, доказал себе и Леньке все, что хотел. И я прекрасно понимал, когда шел провожать Леньку, что, в конце концов, Павел Иванович будет вынужден сам отправить его со мной (как постоянного защитника в школе и на улице, по договоренности с моим отцом), чтобы он доставил меня в целости и сохранности. И мы опять будем идти вот этой знакомой тропинкой через яблоневый сад, вдыхая его влажный, ночной лиственный воздух, под этой луной. Это правильно, по-другому и быть не могло: день еще не закончился, нам нужно еще многое сказать друг другу, многое еще может случиться. И все произошло именно так, я мысленно улыбнулся: ай-яй-яй, какой я нехороший, какой хитрый мальчишка! Если бы Павел Иванович слышал эти мои мысли — накинул бы мне еще десяток розог. А теперь мы идем, вдвоем с Ленькой, по яблоневому саду. Нам еще долго идти, если не слишком торопиться. Вокруг никого — здесь никогда не бывает хулиганов или пьяных компаний: весь этот квартал, как вы, конечно, догадываетесь, контролировали по периметру усиленные наряды милиции, впрочем, совершенно не нарушая покой его обитателей, таких, как мой отец. Мы миновали поляну, на которой утром играли в бадминтон, и медленно двинулись дальше. Теперь справа и слева от нас была непроглядная черная чаща. Кроны деревьев, растущих по обе стороны тропинки, смыкались у нас над головами. Мы почти не видели друг друга, лишь смутно белел Ленькин льняной костюм да букет хризантем в моих руках. Ответственный Ленька взял меня за руку и осторожно повел, угадывая дорогу в темноте. Или так только казалось, может быть, это я его вел, как было в танце. Там, впереди, в таинственном мраке ночного райского сада, я знал, скрываются запретные зеленые яблоки — свежее и нежнее красных, которые едят все. Их аромат кружил мне голову, я чувствовал, как меня начинает охватывать волнение. Сердце забилось учащенно — так, что даже захватило дыхание, и стало немножко страшно, но это был особый страх, какое-то веселое отчаяние, словно я уже оторвался от земли, и обратного пути нет, есть только восхитительное чувство полета. Я сжимал горячую руку Леньки и понимал: после всего, что было в эти дни, между нами исчезли какие-то преграды, создававшие неловкость, а теперь приходит освобождение, и мне становится с Ленькой легко и радостно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21