Мне хотелось выбраться на свободу, на свежий воздух — в открывшуюся в вышине сапфировую пустоту, пронизанную сетью ветвей, на которые, прежде чем воспарить в лазурь, садились птицы с пестрым оперением. Однако мы спускались все быстрее, и от перепадов давления тупая боль пронзила мой череп. Клетка резко дернулась, остановилась, дядя Фин вывел меня в длинную галерею, окутанную зеленоватым туманом. Место казалось смутно знакомым, однако я определил, где мы находимся, только увидев строй изваяний. Они походили на статуи безмятежного Будды, и, заметив дефекты материала, из которого они были сделаны, я догадался, что это оригиналы статуй, выставленных в магазине Огюста Буше. Лифт погрузил нас в таящиеся под магазином пещеры. Мы опустились на один или несколько этажей, скрывавшихся, скорее всего, под демонстрационным залом, и теперь находились рядом с теми Другими, облик которых мсье Буше не открывал покупателям.
Дядя Фин потянул меня за руку. Льстивая улыбка расцвела на щербатом камне его лица, сорвав мох, мешавший нашему движению. Намерения дяди стали ясны, когда мы, наконец, остановились перед гротескным резным крокодилом.
— Что за изысканное творение! — Дядя дрожащим пальцем провел по чешуе твари и тут же перевел восторженный взгляд на меня. Мастерство действительно было безупречным, но меня удивил материал, с которым работал художник: местами он казался полупрозрачным, и тут же начинал мутнеть, напоминая крапчатый стеатит мерзкого зеленого оттенка, пронизанный ленточками водорослей. Когда он тускнел, в глубине возникали тени, отражавшие на своей поверхности искаженные контуры циклопических храмов. Видел ли я, в ином временном потоке, изнанку безмятежных будд, которых разглядывал знойным вечером на Ченсери-лейн?
Дядя Фин подтолкнул меня и указал вверх — на пурпурную точку. Она равномерно пульсировала в вышине. Дядя объяснил, что это Фонарь Девятых Врат. Я заметил проход внутрь фонаря, ныне выросшего в размерах, и, как я догадался, состоявшего из колец, время от времени испускавших дождь искр. Искры осыпали нас, одна оплела паукообразную тварь, устроившую наше путешествие по тоннелям. Паук пытался вырваться, но лассо сжималось и крепло, пока тот не оказался полностью спутан.
Встревоженный, я почти не слушал дядю Фина, объяснявшего, как тоннель соединяется со своим двойником, освещенным единой звездой. Вдруг повсюду замелькали кольца света, похожие на вытянутые колечки дыма. Перемещались они беспорядочно, и каждое колечко звучало, слабое металлическое жужжание постепенно взмывало к крещендо. И тут внезапно я обнаружил, что шагаю по залитому солнцем тротуару на Ченсери-лейн, снова вхожу в магазин и спускаюсь по лестнице в выставочный зал, наполненный изваяниями будд и божеств Нильской долины. На этот раз я не мешкал, я был «посвященным», знал, что таится внизу.
Передо мной в темном углу возле экспонатов виднелся черный прямоугольник двери, которую, возможно, не открывали несколько десятилетий. Ручки не было; я толкнул, но дверь не подалась. Тихий кашель заставил меня повернуться. Рядом, вежливо улыбаясь, стоял владелец магазина. Пока я смущенно пытался объяснить свое неуместное поведение, вся паутина впечатлений, связанных с потайным местом, растворилась в яркой вспышке света. В памяти моей остались лишь отрывки беседы с мсье Буше, уход из магазина, ощущение благополучия, которое меня охватило — все, что произошло в тот давний день моей юности, когда на оживленной лондонской улице я изучал этот оазис, полный экзотических скульптур.
Если бы не моя колдовская родословная, я, возможно, и не обратил бы внимание на фигуру, застывшую у витрины на Ченсери-лейн. Вероятно, и он бы меня не увидел. В тот момент я одновременно ощущал два временных потока — обособленных и все же идентичных. В этом преображенном времени солнечные лучи пронизывали ткань, которую я держал против света, и в то же время освещали потайную часть магазина Буше.
Не могу сказать наверняка, пытался ли дядя Фин посвятить меня в тайны Гримуара, или же он тоже погряз в трясине сомнений. С земной точки зрения, он не принадлежал ни нашему миру, ни тем тоннелям, в которые я скоропалительно забрался, последовав за паукообразным существом. Происходящее, между тем, было важно не только в этом отношении. Подтвердились мои подозрения, что дяде Фину удалось частично расшифровать Гримуар и что он ждет случая продолжить с моей помощью свои исследования.
Дядя взял меня за руку, и мы зашагали по залитому солнцем тротуару. Стоило ему прикоснуться ко мне, я догадался, что он хочет, чтобы Маргарет Лизинг возобновила поиски. Поскольку наши намерения совпадали, противиться я не стал.
Когда мы покинули Лейн, я заметил странный силуэт. Он резко возвышался под косым углом над потоком транспорта, заполнившим Хай-Холборн. Дядя Фин повлек меня в его сторону, но не успели мы пройти и трех шагов, как черная бездна разверзлась у наших ног. В каверне, куда мы вступили, находилась металлическая клетка; мы зашли в нее, помчались вниз, затем нас грубо выбросило наружу и дальше пришлось спускаться по скользким от ила ступеням украшенной флагами лестницы. Издалека донесся плеск, запахло морем. Мы неожиданно очутились на берегу просторной бухты. Волны хлестали гниющую пристань, к которой были привязаны ялики. Корпуса покачивающихся суденышек были студенистыми от крошечных, словно сплетенных из паутины рачков, которые согласно ползали, извергая фосфорические брызги. Их было так много, что под водой лодки светились. Мы сели в ялик, дядя Фин схватил весла, лежавшие на досках настила, сквозь которые сочились лучи, рисовавшие на его подошвах диковинные мерцающие силуэты.
Лодка заскользила бесшумно, и вскоре пристань, с ее фосфоресцирующими рачками, осталась, точно крошечный макет, далеко позади. Дядя принялся вполголоса напевать, не спуская с меня глаз. Я ощутил беспокойство и едва не утратил контакт, до того момента превосходный. Глаза дяди мерцали звездами в чернейшей ночи залива.
Наш ялик покачнулся яростно, накренился под острым углом и вышвырнул нас за борт. Благодаря внезапному шоку я вспомнил, что все происходит в неведомом сне. То, что наше погружение не было случайным, я знал наверняка. Перевернутый ялик покачивался рядом. Чайки опустились на его дно, небо было ясное, безмятежное. И тут появилась дверь. Она косо чернела в массивной глыбе гранита, покрытой слизью и губчатыми наростами, проевшими путь в ее толще. Я опасался, что под их напором дверь может распахнуться в любую секунду. Это и произошло, стоило нам ступить на порог. В дверном проеме неожиданно предстал дядя Генри! Линзы очков увеличивали до невероятных размеров его глаза, приветливо глядевшие на нас. За его спиной я различил стены комнаты, облепленные рыбьей чешуей и странными чертежами. На высоком помосте, похожем на трибуну, замерла девушка с водорослями в волосах, в руках она сжимала морскую раковину. Дядя Фин соскоблил с подошв радужные бусинки, они превратились в пузырьки, поплыли к отверстию раковины и исчезли внутри. Когда мы тоже очутились в одном из шариков, девушка отвела взгляд от огромной книги и подняла голову. Я заметил, проплывая мимо, что у нее лицо Кэтлин Вайрд — то самое, что прижималось к стеклу в «Брандише».
Когда меня втянуло в комнату, я с беспокойством заметил, что мой спутник исчез. Дядя Генри сидел в своем кресле, рядом дремала тетя Сьюзен — мирная сцена минувшего, оставшаяся в памяти, потускнела и уступила место иной картине. Мальчик, повернувшись на правый бок, лежал на диване под окном. Было утро, сноп солнечного света пробивался в щель между шторами. Он озарял мириады пылинок, выдохнутых новой мебелью, предвещая бесподобный летний день. Мальчик проснулся и долю секунды, прежде чем возобладала реальность, пребывал в чудесном покое. В этом сиянии он чувствовал только жизнь, и лишь мгновением позже осознал, что эта жизнь — его собственная. Он скатился с дивана и поднырнул под солнечный луч, казавшийся квинтэссенцией Света, который на мимолетное, но вечное мгновение мальчик ощутил как Подлинную Сущность. Восторженно вдохнув аромат фруктов, лежащих в хрустальной вазе и душный запах новых тканей, он одним прыжком преодолел расстояние до двери.
Поскольку мозг не способен удерживать несколько мыслей одновременно, все события жизни переживаются в том временном пространстве, которое именуется прошлым. Потом мы придумываем историю для этих событий и воображаем, что они происходили с нами. Таким образом, ощущение движения возникает в сознании как событие прошлого, хотя на самом деле испытывается оно сейчас. Осознавая это, мальчик верил, что никакого прошлого нет, ибо не было «его», — того, с кем это прошлое случилось. Он еще не догадался, что настоящего тоже нет.
Он «помнил», что дверь открывается с трудом, что ее надо резко дернуть, тогда раздастся чавкающий звук, — и мальчик боялся разбудить других обитателей дома. Они были бы не прочь рано проснуться в такое чудное утро, но мальчик не хотел, чтобы кто-то эту безупречность нарушил. Для него это было архетипическое утро; утро, воспетое Дали в «Рассвете», картине, которой он так страстно восхищался, или в безупречной строке Малларме:
Le merge, le vivace et le bel aujourd'hup.
Переступив порог, он не забыл, что ступать надо тихо, осторожно перенося при каждом шаге тяжесть тела на пол. Витражное стекло парадной двери отбрасывало на лакированный паркет пламенные отблески стилизованных цветов и листьев, желтизну и зелень. Призрачный узор накладывался на орнамент ведущих к двери ванной ковриков: они были разложены в форме брильянта, точно камешки, по которым перебираешься через поток. За этой дверью утренний свет был белее, острее, холоднее и наполнен свежим запахом антисептика. Зеркало над умывальником отражало лицо мальчика, и тень постарше смотрела вспять на него, еще не совсем проснувшегося, не способного полностью затмить прежний отпечаток; палимпсест отсутствия. Обрамляли отражение два подсвечника с головами сатиров. Гонимые ветром облачка на мгновение затуманили белизну комнаты. В промчавшейся тени он увидел другое лицо, за ним, под ним, окутанное…
Именно такая быстрая смена впечатлений, — каждое движение мальчика имитировал мужчина, — позднее привела к появлению в «Брандише» привидений. Эти постоянно повторяющиеся упражнения позволили ему, в конечном счете, вступить в Пустоту, озадачив обманщика-Время истинным знанием того, что пространство, в котором развивались события, едино с сознанием, наделяющим способностью ощущать.
В ванной комнате, несимметричной, но, скорее, треугольной, был, точно в зале масонской ложи, черно-белый клетчатый пол, заряженный положительными и отрицательными энергетическими потоками. Путеводная нить, ведущая к зеркалу над раковиной, была незримо связана со спальней, в которой мальчик ощутил Ясный Свет Сознания. Это было фундаментальное переживание, превратившее «Брандиш» в тайный храм, и он часто посещал его в последующие годы. Сдвиг времени, ночь и утро, стали его священным кругом, символизировавшим вечное поклонение и завершающим магический Оборот. В вихре летящего диска — точнее, в самом процессе броска — он мельком увидел Гримуар, который доктор Блэк нашел, но так до конца и не понял. Той лунной ночью, когда Маргарет Лизинг и ее юный спутник отправились в Кандлстон, доктор Блэк шевелился тенью на паперти церкви Мертир-Маура. Потом Блэк возник на Лейн загадочным силуэтом и открыл мальчику в образе мужчины место Существ, где Генри Ли тоже отворил дверь — в иные пространства. Тонкие подсвечники с головами сатиров создавали порталы, открывавшие путь в склеп. И через них мальчик в образе мужчины прошел девятые врата. Женщина склонилась в тени над кипящим котлом, отблески танцевали в ее спутанных волосах. Шаги звучали по мозаичным плиткам, им вторило эхо. Дядя Фин подвел меня к креслу. Два места — «Мальвы» и склеп Кандлстона — не вполне совпадали. Их несовпадение, не только пространственное, открывало суть тайного ремесла Маргарет Лизинг.
Я невольно взглянул вверх, удрученный низким потолком, которому явно не удавалось подпирать безмерную тьму, оживленную кровоточащими лунами. Только сейчас я начал понимать, как змеятся тоннели у одиннадцати Башен и Девятых Врат. Среди закутанных в саван фигур, толпившихся в склепе, я узнал жителей Огмора и Мертир-Маура. Уснув и заблудившись, многие из них не смогут вновь очнуться на дневной стороне. Плавность скольжения отличала «иных», наполнивших склеп, от мертвецов. Всех, — мертвых, спящих и «иных», — уловили петли света, потрескивавшие в основании громоздких электродов. Я не посмел приблизиться к огненным кольцам, хотя дядя Фин трогал их безнаказанно. Но он умер, а я нет. Или тоже умер? Я оцепенел от этой мысли. Мгновенно возникло возражение: «Если я об этом думаю, то наверняка не умер». Трудно описать, какое облегчение принес мне этот простой вывод.
Маргарет Лизинг вытаскивала из кипящего варева опаленную человеческую голову. Похоже, это была моя голова. Маргарет отвернулась от меня, и я сел в кресло, предложенное дядей Фином. Он указал на портрет Черного Орла. Все перед моими глазами кружилось, комнату наполнил едкий запах. Это могло быть испарение болотных трав или смрад волос Маргарет, опаленных огнем котла.
— Осталось недолго, — сказал дядя Фин.
Из большой папки он извлек лист, покрытый магическими печатями.
— Я скопировал их из книги. — Он протянул лист мне. Я не знал, на что смотреть: на клочья плоти, свисавшие с той штуки, которую держала ведьма, или на печати Гримуара. Они были точно такие же, как те, что я однажды скопировал, а потом потерял. Предвещали Пришествие Иных и рассказывали, как Они проникнут в частоты человеческой жизни. Они придут, как приходили прежде, обойдя врата ниже Малькута, обозначающего планету Земля. Заполнят каждую щель и трещинку, просочатся в любой зазор.
Дядя Фин мечтательно взирал на болото, видневшееся в открытую дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15