Рядом с головой Мэнни просвистел камень, он выругался, погрозил им кулаком, и они чуть отхлынули назад.
– Давайте, давайте! Скорее ради Бога! – говорил мистер Мейсон. – Садитесь в экипаж, садитесь на лошадей!
Но мы не могли сделать ни шагу, слишком близко были эти люди. Передние смеялись и размахивали палками. У тех, кто стоял дальше, в руках были факелы, отчего стало светло, как днем. Тетя Кора крепко держала меня за руку и шевелила губами, но я не могла расслышать слов из-за шума. Мне было страшно. Я знала, что самыми опасными были те, кто смеялся. Мистер Мейсон перестал ругаться и начал молиться громко и истово. Молитва закончилась словами: «Да защитит нас всемогущий Господь!» И этот загадочный Господь, который не подал никакого знака, когда они чуть было не сожгли Пьера – не было ни грома, ни молнии, – так вот, этот загадочный Господь тотчас же услышал молитву мистера Мейсона, потому что вопли сразу прекратились.
Я открыла глаза. Все показывали руками на Коко, сидевшего на перилах веранды. Перья его были взъерошены, он махал подрезанными крыльями, но не мог взлететь и упал, дико вереща. Он был в огне.
Я громко заплакала.
– Не смотри! – велела мне тетя Кора. – Не надо. Она наклонилась и обняла меня. Я спрятала лицо в ее объятиях, но почувствовала, что эти люди уже не так близко. Я слышала, как кто-то сказал: «Плохая примета», и вспомнила, что убить попугая или даже увидеть, как он гибнет, считается предзнаменованием несчастья. Чернокожие начали быстро и молча расходиться, а те, что остались, расступились и безмолвно смотрели, как мы идем по траве. Никто и не думал больше смеяться.
– Садитесь в экипаж! – командовал мистер Мейсон. – Быстро!
Он двинулся первым, ведя за руку маму, за ними пошла Кристофина с Пьером на руках. Замыкали шествие мы с тетей Корой. Она по-прежнему крепко держала меня за руку. Никто из нас не смел оглянуться.
Мэнни остановил лошадей у поворота мощенной булыжником дороги. Когда мы приблизились, то услышали, как он кричит:
– Ну, кто вы такие? Просто скоты!
Он обращался к группе, состоящей из мужчин и нескольких женщин, окруживших экипаж. Цветной человек держал мачете в одной руке, а в другой поводья. Я не видела ни Сасса, ни двух других лошадей.
– Забирайтесь, – говорил мистер Мейсон. – Не обращайте на него внимания и забирайтесь.
Человек с мачете заявил «нет». Мы отправимся в полицию и там наврем с три короба. Женщина рядом с ним сказала, чтобы он отпустил нас. Мол, все это просто несчастный случай, и тому масса свидетелей. Например, Майра.
– Заткнись! – грубо оборвал ее мужчина. – Если хочешь уничтожить сороконожку, дави ее целиком. Если останется хоть маленький кусочек, она вырастет снова. Кому, по-твоему, поверят в полиции – тебе или белым неграм?
Мистер Мейсон уставился на него. Он не испугался, но был настолько ошеломлен происходящим, что словно лишился дара речи. Мэнни взял было кнут, которым погонял лошадей, но кто-то из негров выхватил кнут у него из рук, переломил кнутовище об колено и зашвырнул в кусты.
– Беги отсюда, черный англичанин, – буркнул он Мэнни. – Проваливай, спрячься в зарослях. Догоняй мальчишку. Так будет лучше.
Тут вперед выступила тетя Кора и сказала:
– Малыш сильно обгорел. Он умрет, если ему не окажут помощь врачи.
– Выходит, и белые, и черные одинаково горят? – злобно осклабился человек с мачете.
– Одинаково, – согласилась тетя Кора. – И здесь, и в аду, в чем ты очень скоро убедишься.
Негр выпустил из рук поводья и подошел к тете Коре вплотную и сказал, что, если она только посмеет навести на него порчу, он швырнет ее в огонь. И еще он обозвал ее старой колдуньей, но она не дрогнула. Она посулила ему вечные муки, если он не уберется, и прибавила:
– И ни капли сангори, чтобы затушить пожар у тебя в глотке.
Он снова обругал ее, но попятился.
– Садитесь! – крикнул нам мистер Мейсон. – Сначала Кристофина с Пьером. – Когда Кристофина забралась в экипаж, мистер Мейсон сказал маме: – Теперь ты. – Но она повернулась и стала смотреть на горящий дом, а когда он дотронулся до ее руки, мама вскрикнула.
Одна из женщин поспешила сказать, что она пришла только посмотреть, что случилось. Другая женщина начала плакать. Человек с ножом резко сказал:
– Ты оплакиваешь ее, только вот стала бы она оплакивать тебя? Подумай хорошенько.
Я тоже повернулась и стала смотреть на дом. Он горел вовсю, небо стало оранжево-желтым, как на закате. Я поняла, что никогда больше не увижу опять Кулибри. От усадьбы не останется ничего: ни золотых и серебряных папоротников, ни орхидей, ни лилий, ни роз, ни кресел-качалок, ни синего дивана, ни жасмина с жимолостью, ни картины «Дочь мельника». Когда все будет кончено, останутся только каменный фундамент и почерневшие стены. Такое всегда остается. Такое нельзя украсть.
Вдруг в отдалении я увидела Тиа и ее мать. Я опрометью кинулась к ним. Тиа воплощала все, что осталось у меня от прежней жизни. Мы ели одну и ту же пищу, спали рядом, вместе купались в реке. Я бежала и думала: я буду жить с Тиа и стану такой, как она. Я не покину Кулибри и останусь тут. Когда я подбежала совсем близко, то увидела в ее руке камень с острыми краями, но не заметила, когда она бросила его в меня. Я не почувствовала и сам удар, только поняла, что по лицу течет что-то мокрое и теплое. Я посмотрела на Тиа – лицо ее сморщилось, и она заплакала. Мы стояли и смотрели друг на дружку. Мое лицо было в крови, ее – в слезах. Мне показалось, что в Тиа я увидела свое собственное отражение. Как в зеркале.
– Когда я встала, то увидела свою косу с красной ленточкой. Она лежала в ящике комода, – сказала я. – Я испугалась, что это змея.
– Тебе пришлось остричь волосы, – сказала тетя Кора. – Ты была в очень плохом состоянии и сильно болела, но теперь ты в безопасности. Как и все мы. Я же говорила, что все будет в порядке. Но все равно тебе не следует вставать с постели. Почему ты ходишь по комнате? А волосы у тебя отрастут и станут еще длиннее и гуще.
– Но темнее, – заметила я.
– Ну и что в этом плохого?
Она уложила меня обратно в кровать, и я с удовольствием улеглась на мягкий матрас и почувствовала приятное прикосновение прохладной простыни, которой тетя Кора меня накрыла.
– Тебе пора принимать арорут, – сказала она и вышла из комнаты. Когда я выпила лекарство, она взяла чашку и какое-то время стояла и смотрела на меня.
– Я встала с постели, потому что хотела узнать, где я.
– И ты поняла? – спросила она с тревогой в голосе.
– Ну да. Но как мы попали в твой дом?
– Латреллы нам очень помогли. Когда Мэнни довез нас до «Отдыха Нельсона», они дали гамак и четырех носильщиков. Конечно, тебя сильно растрясло по дороге. Но они сделали все, что могли. Молодой мистер Латрелл ехал рядом всю дорогу. Правда, это мило с его стороны?
– Да, – сказала я и закрыла глаза. У тети Коры был старый, измученный вид, и волосы ее не были толком причесаны. Мне не хотелось видеть ее в таком состоянии.
– А Пьер умер, да? – спросила я.
– Да, он умер в дороге, бедняжка.
«Он умер раньше», – подумала я, но промолчала.
– Твоя мама за городом. Поехала отдохнуть. Она приходит в себя. Скоро ты снова ее увидишь.
– Я этого не знала, – протянула я. – А почему она уехала?
– Ты болела полтора месяца. И очень сильно. Ты не понимала, что происходит вокруг.
Что толку было говорить ей, что я была в сознании и слышала крики: «Кто это? Кто это? Это Коко!» А потом: «Не трогай меня. Я убью тебя, если ты ко мне прикоснешься! Трус! Лицемер! Я тебя убью!» Крики были такими пронзительными, что я затыкала пальцами уши. Потом засыпала, а когда просыпалась, все вокруг было тихо.
Но тетя Кора по-прежнему стояла у кровати и смотрела на меня.
– У меня голова в бинтах, – пожаловалась я. – Мне так жарко. У меня на лбу не останется отметины?
– Нет, нет, – впервые за это время тетя Кора улыбнулась. – Все будет в порядке. До свадьбы заживет, – сказала она, потом наклонилась и поцеловала меня.
– Тебе ничего не принести? Может, чего-нибудь холодного попить?
– Нет, пить не хочу. Спой мне, пожалуйста. Мне это так нравится!
Тетя Кора начала дрожащим голосом:
Каждый вечер ровно в девять
Раздается странный стук…
– Нет, не эту! Эта мне не нравится. Спой «Когда я не была свободной».
Тетя Кора присела на постель и тихо начала петь. Когда она пропела «И в сердце моем печаль», я заснула.
Я собиралась в гости к маме и требовала, чтобы со мной ехала Кристофина, и никто другой. Поскольку я была еще слаба, мне уступили. Я помню странное тупое чувство боли по дороге туда не ожидая больше увидеть маму. Для меня она оставалась частью Кулибри. Поскольку Кулибри не стало, я в глубине души считала, что и мамы тоже не будет никогда. Я в этом не сомневалась. Но когда мы подъехали к аккуратному маленькому домику, где, как мне сказали, теперь жила мама, я выпрыгнула из экипажа и во всю прыть понеслась по лужайке. Дверь на веранду была открыта. Я ворвалась без стука и увидела, что в комнате незнакомые люди. Цветной мужчина, цветная женщина. И еще белая женщина, сидевшая, опустив голову так низко, что я не могла разглядеть ее лица. Но я узнала ее волосы. Одна коса была короче другой. И я узнала платье. Я обняла и поцеловала маму. Она стиснула меня так, что я не могла дышать. Я даже подумала: «Это не она». Но затем: «Это она». Она же посмотрела на дверь, потом на меня, потом опять на дверь. Я не могла заставить себя сказать: «Он умер», и потому только покачала головой, сказав: «Но я тут. Я приехала». Она же сказала «нет», сначала очень тихо, потом повторила это слово несколько раз страшно громко и оттолкнула меня от себя с такой силой, что я отлетела и больно ударилась о перегородку.
Мужчина и женщина держали маму за руки. Подошла Кристофина. Женщина спросила:
– Зачем вы привезли ее? У нас и так сплошные хлопоты, хлопоты, хлопоты!
Обратно к тете Коре мы ехали молча.
Когда меня отправляли в монастырскую школу, я ухватилась за тетю Кору так, как люди держатся за жизнь, если дорожат ею всерьез.
Наконец она стала выказывать признаки нетерпения, и я заставила себя оторваться от нее. Я прошла по коридору, спустилась по ступенькам и оказалась на улице. Я знала, что там меня уже ждут. И действительно, они стояли под большим деревом.
Их было двое, мальчик и девочка. Мальчик был высокий и крепкий, даже слишком высокий и крепкий для своих четырнадцати лет. У него была какая-то серая кожа, вся в веснушках, негритянский рот и маленькие глазки, словно кусочки зеленого стекла. Это были глаза уснувшей рыбы. Но особенно пугали меня его волосы – курчавые, как у негра, но только огненно-рыжего цвета. И брови с ресницами у него тоже были рыжими. Девочка была черной-пречерной и с непокрытой головой. Я стояла на ступеньках темного, чистого, родного дома тети Коры, смотрела на нее, и мне казалось, что я чувствую запах масла, которым она смазала свои заплетенные в косички волосы. Они стояли там так тихо и невинно, что мало кому удалось бы заметить злобные искорки в глазах мальчика.
Я понимала, что они идут следом. А также понимала, что, пока дом тети Коры не скроется из вида, они не сделают ничего такого. Будут только тащиться за мной на расстоянии. Но я также знала: они меня нагонят, когда я начну подниматься на гору. Там, по обе стороны дороги, шли сады, окруженные заборами, и в эти утренние часы вокруг не было ни души.
Когда я одолела половину подъема, они догнали меня и завели разговор.
– Эй, безумная, – окликнула меня девочка. – Ты такая же безумная, как твоя мать. Твоя тетка боится жить с тобой в одном доме. Она отправила тебя к монахиням, чтобы те заперли тебя и не выпускали. А твоя мать ходит без чулок и без башмаков. У нее нет панталон. Она пыталась убить своего мужа и тебя тоже, когда ты навещала ее. У нее глаза, как у зомби. И у тебя тоже глаза, как у зомби. Ну, почему ты на меня не смотришь?
Мальчик сказал:
– Когда-нибудь я тебя подстерегу один на один. Ты только дай срок.
Когда я забралась на верхушку холма, они стали меня пихать. Я чувствовала запах волос девочки.
Узкая длинная улица вела к монастырю и заканчивалась у его стен и деревянных ворот. Чтобы войти, надо было позвонить. Девочка сказала:
– Значит, не хочешь на меня смотреть? Ничего, я тебя сейчас заставлю! – С этими словами она изо всех сил толкнула меня, отчего книги, которые я держала, полетели на землю.
Я нагнулась, чтобы их поднять, и увидела, что на той стороне улицы показался высокий мальчик. Он остановился и посмотрел на нас, затем пустился к нам бегом. Он бежал так быстро, что мне казалось: его длинные ноги вообще не касаются земли. Увидев его, мои мучители повернулись и зашагали прочь. Он недоуменно посмотрел им вслед. Я бы скорее умерла, чем пустилась от них наутек, но теперь, когда их поблизости не оказалось, я побежала, забыв поднять одну из книжек. Мальчик подобрал ее и догнал меня.
– Ты оставила книжку, – сказал он с улыбкой. Я знала, кто он такой. Это был Санди, сын Александра Косвея. Раньше я бы сказала «мой кузен Санди», но нотации мистера Мейсона научили меня стесняться моих черных родственников.
– Спасибо, – пробормотала я.
– Я поговорю с этим типом, – сказал Санди. – Больше он не будет к тебе приставать.
Я увидела, как улепетывает мой рыжеволосый враг, но Санди быстро нагнал его. Девочка же как сквозь землю провалилась. Я не хотела видеть, что произойдет дальше, и исступленно дергала за шнур звонка.
Наконец дверь открылась. На пороге стояла цветная монахиня, и вид у нее был сердитый.
– Ты почему так трезвонишь? – спросила она. – Я и так бежала со всех ног открывать.
После этих слов я услышала, как за мной захлопнулась дверь.
Я не выдержала и разрыдалась. Женщина спросила меня, не заболела ли я, но я не смогла ответить. Она взяла меня за руку, поцокав языком и проговорив что-то весьма неодобрительное, и повела меня через двор. Мы прошли под большим раскидистым деревом и подошли к главному входу, но потом свернули, и она ввела меня в помещение, где было много кастрюль, сковородок и имелся каменный очаг. Там я заметила вторую монахиню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19