Я покажу записку публике и даже пущу по рядам, чтобы люди удостоверились, что она на самом деле существует.
«Это очень дорогой для меня документ, – скажу я. – Он спас мне жизнь. Официант ловко подсунул мне записку вместе с dry martini».
Поверят или нет? Разве похоже, что я когда-нибудь был тайным агентом? Нет, не похоже. На лекции ходят все же не полные идиоты. Слишком неправдоподобная история. Я окончательно утрачу их доверие, ежели рискну подсунуть им подобный бред. К тому же Росита слишком хорошо меня знает и, чего доброго, решит, что я уже и соврать-то как следует не способен. Ясно одно: если я отважусь на такую смехотворную ложь, моя лекция непременно закончится провалом.
Нет, лучше расскажу им о том, что случилось со мной в поезде Мадрид – Лиссабон, где я познакомился со странным типом, который признался мне, что раньше был тайным агентом. Я всегда интересовался разведкой, но встретить настоящего шпиона – разумеется, если он меня не обманул, – мне довелось впервые…
Я решил, что расскажу на лекции об этом единственном шпионе, которого знал самолично, расскажу, как все началось. Когда ночной поезд уже тронулся и я успел порадоваться, что вторую полку никто не занял, в купе вошел мужчина. Он суетливо поздоровался. Никакого багажа, кроме небольшой сумки, при нем не было. Он проверил номер свободной полки, чтобы убедиться, что это его место, потом вынул из кармана белый платок, протер очки и поинтересовался, имеется ли в поезде вагон-ресторан. Я ответил, что ресторан в поезде есть, правда, идти туда не стоит, потому что еда там дорогая и не слишком хорошая. Но он таким тоном переспросил, уверен ли я в этом, что у меня появились легкие сомнения. Мужчина был примерно моего возраста, очень любезный, с чересчур лощеными манерами. Минут за пять он сумел уговорить меня пойти с ним поужинать. Заявил, что за вино будет платить он. Я объяснил, что не пью. Он улыбнулся и глянул на меня так, будто не поверил моим словам.
– Тогда позвольте мне заплатить за ужин, не хочется идти в ресторан одному.
– Хорошо, – ответил я, – я пойду с вами. Но при условии, что платить за себя буду сам.
В поездах порой случаются самые невероятные знакомства. Я писатель, и упустить такой случай было бы для меня непростительно. Тогда я еще не начал работать над реалистической трилогией. Но все рассказы, которые я довольно плодовито выпекал, замешивались исключительно на правде жизни. Я надеялся, что в конце концов объединю их в том и эта книга непременно откроет мне двери в издательский мир. Так оно, кстати, и вышло. Короче говоря, я рассчитывал услышать от нового знакомого какую-нибудь интересную историю. Тогда я принадлежал к числу людей – принадлежу и теперь, но, пожалуй, в меньшей степени, – которым нравится слушать других; тогда мне по крайней мере казалось, что для выбранной мной профессии необходимо в первую очередь это качество. Я принадлежал к числу людей – принадлежу и по сей день, но в меньшей степени, – крайне бестактных и нескромных и старался ничего не пропускать мимо ушей, когда путешествовал в поезде, сидел в кафе либо просто шагал по улице. Некоторые пойманные на лету фразы или выслушанные истории затем ложились в основу рассказов. Так что я тоже относился к разряду тех странных пассажиров, о которых упоминал выше, то есть был человеком, который, готовясь написать рассказ, выходит на улицу или садится в поезд – и начинает подслушивать, подглядывать за окружающими.
– Хорошо, – повторил я, – согласен, давайте поужинаем вместе.
Чем-то он меня крепко зацепил. Попутчик не только был одного со мной возраста, но и внешне мы оказались похожи. Немного различались только стилем одежды и манерами – у него они были куда более светскими. В остальном же, если дать волю воображению, его можно было принять за моего двойника. Вероятно, он тоже заметил наше сходство, хотя не собирался, как, впрочем, и я, комментировать сей странный факт.
Я никак не мог предположить другого: что в истории, которую жаждал рассказать попутчик, речь пойдет о том, как в Париже он встретил своего двойника. Иногда в поездах случаются удивительные вещи. Как такое забудешь? Стоило мне подумать, что новый знакомый мог быть моим двойником, как сразу после ужина он заговорил о своем двойнике, но только, разумеется, не обо мне, а о каком-то португальце из Парижа.
Ужин прошел не совсем спокойно. Первые минуты были посвящены традиционному ритуалу знакомства:
– Меня зовут Хуан Риверола, я агент по продаже недвижимости, – произнес он.
После такого вполне нейтрального и вежливого начала странный попутчик принялся наливаться вином – бокал за бокалом. Не помню почему – видимо, потому что я назвался писателем, – ему захотелось поведать о своих любимых книгах: только такие книги я и читаю, веско заявил он, забыв уточнить, что же это за книги. Пока наконец, после моих настойчивых расспросов, не раскрыл тайну:
– Я читаю только романы про Джеймса Бонда. По-английски, понятное дело. Меня привлекают изысканные вещи – наверное, таким образом я стараюсь компенсировать вульгарность собственной профессии – агента по недвижимости, ведь это довольно незавидное и ничтожное занятие. А я принадлежу к богатому роду, теперь, правда, обедневшему. – Риверола опьянел и говорил не очень внятно. – Я привык жить, не утруждая себя работой, но в некий момент был вынужден взяться за это жалкое дело – просто не оставалось другого выхода.
– И почему только про Джеймса Бонда? – спросил я.
Он несколько секунд пристально глядел на меня. Он уже был довольно пьян. Затем попросил официанта принести еще бутылку вина и очень тихо, едва ли мне не на ухо, проговорил:
– Дело в том, что я был шпионом, только недолго, меня очень скоро турнули. Но я успел познакомиться с полковником Жуве. И работал я, как вы, наверное, уже догадались, на французскую разведку.
Когда официант принес вино, Риверола заставил и меня выпить бокал. Я решил не отказываться. Он же с каждой минутой приходил все в большее возбуждение, в нем проснулась какая-то неистовая сила, а ведь мне, о чем я ни на миг не забывал, предстояло провести ночь с ним в одном купе, поэтому я счел за лучшее не перечить и попытаться сохранить добрые отношения.
– Да, меня турнули, то есть дали пинка под зад, – повторил Риверола, – и очень даже скоро. Самое удивительное, что мне так никогда и не довелось узнать, за что я получил от них этот пинок. Загадка. И вечная заноза у меня в душе. Я мечтал избавиться от службы в агентстве недвижимости. Однажды я приехал по делам в Париж, и на Монпарнасе меня завербовали в шпионы – это вселило в мою бедную голову безумные надежды, но кончилось все полным крахом. Меня завербовали и почти сразу же дали пинка под зад. А все так хорошо начиналось. Крошечный вьетнамец, тайный агент, повел меня в логово таинственного полковника Жуве. Да, все начиналось просто прекрасно.
Он рассказал, что тайное логово людей, считавшихся мозговым центром шпионской сети, всегда рисовалось ему в виде подземного помещения, а тут он попал в дом, расположенный под Дренси, – там и скрывался полковник Жуве. Обнаружил Риверола и еще нечто, идущее вразрез с традиционными представлениями: оказалось, что мозговой центр всей шпионской сети находился не в подземелье, а в самой верхней части здания. Вьетнамец на лифте поднял его до мансарды, там они вышли и начали подниматься по лесенке – такой узкой, что человек крепкого сложения мог бы там и застрять. Эта удивительно узенькая лесенка переходила в другую, куда уже первой, и эта вторая лесенка привела их на крышу, они миновали маленький металлический мостик и попали в очередной лабиринт, от которого у Риверолы закружилась голова, и он даже спросил своего вьетнамского проводника, на самом ли деле они идут в какое-то определенное место или это просто дурная шутка. Ответа он не получил, и вскоре они увидели двуцветную черно-красную дверь в самом конце зловещего коридора, по которому надо было двигаться пригнув голову. Вьетнамец робко постучал в дверь, и она медленно открылась – вероятно, под действием пружины. Они вошли в комнату размером примерно в пять квадратных метров; там, невозмутимо покуривая трубку, сидел под картой Тонкинского залива седобородый человек в форме полковника французской армии.
Когда Риверола завершил описание логова полковника Жуве, наш ужин тоже подошел к концу. Я уже утомился, и, кроме того, меня беспокоило состояние собеседника – слишком он много выпил. Я сказал, что уже поздно и я хотел бы лечь спать.
– Подождите, сейчас будет самое интересное, – прервал он меня.
Глаза его сверкали, а лицо под горевшей в вагоне-ресторане неяркой лампой казалось бледным. До того момента я слушал всю историю с интересом, но плохо себе представлял, как облечь ее в литературную форму и превратить в рассказ. А вдруг самое интересное и вправду ждет меня впереди, как он и обещает? Поэтому я безропотно согласился посидеть с ним еще несколько минут.
– Ладно, я вас слушаю.
Я стоял у своего письменного стола в квартире на улице Дурбан и раздумывал над вопросом: а имеет ли смысл во время лекции слишком подробно пересказывать историю полковника Жуве, может, лучше ограничиться тем, что поведал мне Риверола после моих слов «Ладно, я вас слушаю»? Я раздумывал как раз над этим, когда женщина в кимоно, жившая напротив, включила, как всегда по утрам, радио, и после пары пошлых шлягеров зазвучала песня, пробудившая во мне бурные чувства, песня, с которой у меня было связано много воспоминаний, – «Такая вот странная жизнь».
Острой болью пронзил меня голос Амалии Родригес, и зимнее утро тотчас накрыло волной глухой тоски, потому что песня эта напомнила мне ночи, проведенные с Роситой: мы танцевали, и она говорила, что если я уйду от ее сестры Кармины – да, я ведь забыл сказать чуть ли не самое главное и теперь, пусть с некоторым опозданием, должен сообщить, что Кармина и Росита – родные сестры, да, они сестры, но в то же время они как день и ночь, как святая и блудница, – короче, они такие разные, что легко забыть об их кровном родстве, а следовательно, и трудно заставить себя об этом вспомнить. Итак, мы танцевали, и Росита говорила, что, если я уйду от ее сестры Кармины, мы поселимся в таком же домике, о каком поет Амалия Родригес, в «маленьком португальском домике», далеко от шума и суеты, в словно специально для нас двоих созданном месте: в простом португальском домике, где, как пела Амалия Родригес, четыре стены, а на столе всегда есть хлеб, вино и кисть золотого винограда, – «самый обычный и простой португальский домик».
Я уже говорил, что, как только в моей жизни случается что-нибудь серьезное, первая моя реакция бывает необъяснимо идиотской и абсурдной. И тот день, то зимнее утро не стали исключением. Я внезапно почувствовал желание, забыв обо всем на свете, словно в экстазе, погрузиться в созерцание капли воды, тонкого волоска или крошечной пылинки… Я почувствовал желание раствориться в созерцании этих крошечных вещей, подаренных нам природой, и таким образом попытаться отогнать тоску, разбуженную песней, которую соседка в кимоно, включив свое радио, запустила и в мою квартиру на улице Дурбан.
К счастью, я вовремя стряхнул наваждение. Чуть позже я спросил себя: неужели мне когда-нибудь и вправду хотелось жить в «самом обычном и простом португальском домике» и видеть одну только Роситу – целый день, с утра до ночи? Я напомнил себе, что Росита интересует меня исключительно как сексуальный объект и у меня нет ни малейшего желания разделить с ней кров и повседневный быт – ни в «португальском домике», ни в бунгало на южных морях. На каждый день у меня уже имеется Кармина, которая, в отличие от своей сестрицы, умна и добра, к тому же она поклялась мне в вечной любви. Но не прошло и нескольких секунд, как я вернулся к прежнему: почувствовал острое желание, неодолимой силы желание, словно до меня долетело запоздалое эхо случайно услышанной песни «Такая вот странная жизнь»; я почувствовал острое и неодолимое желание покорно подчиниться зову страсти и в ту же ночь, после окончания лекции, уехать с Роситой. И тотчас я стал придумывать новые контраргументы, способные образумить меня и усмирить дикий порыв.
Я сказал себе, что правильнее было бы сперва как следует обмозговать ситуацию. Я сказал себе, что сделать такой шаг – весьма опрометчиво, ведь повседневная жизнь в «португальском домике» способна за самое короткое время убить любую страсть, охладить самый невиданный любовный пыл – даже такой, какой питал наши с Роситой отношения. Я сказал себе, что будет очень печально наблюдать, как в считаные часы растает мое великое чувство, чувство, которое, как это ни парадоксально, на самом деле подпитывалось разлукой с обожаемым предметом; проживи мы с Роситой вместе хотя бы несколько дней подряд – и конец, при этом, вдобавок ко всему, я утрачу последний стимул, оставшийся мне в жизни.
Я сказал себе: лучшее, что я могу теперь сделать, – это продолжать готовиться, тщательно обдумывая каждую деталь, к вечернему выступлению на улице Верди. Я снова сосредоточился на лекции и вскоре пришел к выводу: главное – на чем я должен сконцентрировать свои усилия – добиться, чтобы лекция понравилась мне самому, тогда я сумею избежать провала, тогда я сумею избежать великого разочарования, если в конце лекции Росита, а этого и следует ожидать, поступит подобно студентке из прочитанного мной несколько месяцев назад рассказа: речь там шла о профессоре-пенсионере, который то и дело устраивал лекции, чтобы соблазнить девушку, свою ассистентку, но та, в отличие от пылкого лектора, с полным равнодушием воспринимала все, что ей приходилось выслушивать, мало того, она старалась всячески подчеркнуть, что ее присутствие на лекциях вызвано отнюдь не собственным желанием или духовной потребностью, а было всего лишь частью обременительных служебных обязанностей – только поэтому она на протяжении часа выслушивала вещи, ничего для нее не значащие, абсолютно ей чуждые, абсолютно лишенные, на ее взгляд, остроумия, научной ценности и новизны, – все это могло произвести впечатление разве что на горстку бездельников, вечно занимающих первые ряды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16