Его смущение никак не вязалось с обликом демонического мужчины, каким Дэнзила представляла Клэр, и ей инстинктивно захотелось утешить его.— Ты ничего не говорил, ты кричал.Клэр сочувствовала Дэнзилу: что бы он ни увидел во сне, это, наверное, было что-то очень страшное — перед ним будто распахнулись врата ада. Вполне понятно нежелание открывать другим причину таких снов.Дэнзил тяжело вздохнул и закрыл лицо руками. Этот жест показался Клэр очень трогательным. Сейчас сильный, уверенный в себе мужчина напоминал маленького мальчика, который хочет спрятаться. На Клэр накатила волна нежности, и, не осознавая, что делает, она откинула непокорную черную прядь с его лба.— Сейчас уже утро, — мягко прошептала она, — ты проснулся, и кошмар позади.— Он никогда не кончится, — мрачно ответил Дэнзил. — Таким вещам нет конца. Они приходят во сне, когда ты не можешь от них защититься.— Ты хочешь поговорить об этом? — осторожно спросила Клэр, пораженная, что Дэнзил чего-то боится.Он хрипло рассмеялся.— Ты ждешь ужасающего рассказа о смертных грехах? Нет, в моих кошмарах нет ничего необычного — детские страхи, от которых я должен был избавиться много лет назад…На секунду Клэр успокоилась, но, вспомнив, каким ужасом был наполнен его крик, нахмурилась. Хотя Дэнзил и считал свой сон обычным, страх его был беспредельным.— У тебя было тяжелое детство? — Клэр будто шла по тонкому льду, когда один неверный шаг — и вы в ледяной воде. Каждый вопрос она тщательно обдумывала, прежде чем задать его. Она достаточно хорошо изучила Дэнзила и понимала, что он не из тех людей, которые охотно распространяются о своей жизни. Как и она сама. Оказывается, у них больше общего, чем она предполагала, вдруг подумала Клэр.После долгого молчания Дэнзил хрипло сказал:— В моем детстве было немало плохого.Клэр глубоко вздохнула. Она с удивлением обнаружила, что ей приятно быть посвященной в его тайны. Так, наверное, радуется человек, который сумел уговорить дикую птицу взять пищу с руки.Стараясь не показывать своего интереса, она осторожно спросила:— Ты не ладил с родителями?Он зло рассмеялся, отнимая руки от лица. Устремил на нее жесткий взгляд своих холодных серых глаз.— С родителями?.. Когда мне было два года, моя мать сбежала с другим мужчиной, а отец не имел понятия, как со мной обращаться. Он отдал меня, несмышленого ребенка, на воспитание тетке и тоже исчез. У тетки было четверо собственных детей-подростков — все мальчики. Сказать, что они не были рады моему появлению в семье, — значит ничего не сказать. Они сделали все, чтобы моя жизнь там превратилась в ад. И им это удалось.Клэр поморщилась. Иногда дети бывают такими жестокими.— Они дразнили и пугали тебя?— Богатое воображение подсказывало им сотни различных способов заставить маленького мальчика пожалеть, что он родился на свет.Взгляд Клэр наполнился нежностью и участием.— Но почему ты никогда не говорил об этом? Например, их матери?Он цинично усмехнулся.— Мои двоюродные братья были достаточно умны и, издеваясь, не оставляли следов у меня на теле — раны не заживали в моем неокрепшем сознании. А тетя Флора никогда не замечала того, чего не хотела замечать. Для нее я тоже был нежеланным гостем и обузой. Муж ее умер, денег на питание и одежду едва хватало. Она взяла меня «из жалости» и повторяла это по десять раз на день. Она полагала, что выполнила свой долг. Тетя Флора была религиозной женщиной и, очевидно, «выполнив свой долг», рассчитывала заполучить место в раю. Она была скупа на проявление чувств, разве что речь шла о ее детях. Конечно, она следила, чтобы я был сыт, одет, обут, раз в неделю, по воскресеньям, посещал приходскую церковь, однако этим ее забота обо мне исчерпывалась. Моя тетя не была жестокой, скорее, безразличной к чужому горю, но ее «мальчуганы», как она их ласково называла, казались мне воплощением зла. Когда они были в школе, я мог примириться с жизнью в тетиной семье, но выходные и праздники превращались для меня в муку. Особенно я ненавидел Рождество, когда мои двоюродные братья собирались дома и не выходили гулять из-за холода. Оставаясь в четырех стенах, они спасались от скуки, устраивая мне розыгрыши. Они придумывали все новые и новые жестокие забавы, они унижали и истязали меня.— Понимаю, — мягко сказала Клэр. — Я тоже не любила жестоких шуток в детстве. Что же это были за игры?Его лицо исказила ненависть.— О, со стороны они выглядели вполне невинными, но, когда тебе четыре года от роду, такие игры кажутся настоящими пытками. Когда мне было пять, в Рождество кузены засыпали мою кровать елочными иголками и кинули меня на постель. Мне было не очень больно, гораздо больше я страдал от унижения. Иногда братья заталкивали меня в кладовку и запирали на долгие часы. Мое сердце рвалось на части от страха в кромешной тьме. С тех пор я страдаю клаустрофобией. Обычно они прятали или ломали предназначенные мне рождественские подарки и сваливали вину на меня. Тетя Флора, сторонница строгих наказаний, била ремнем полумертвого от страха племянника, искренне считая, что наставляет его на путь истинный. Я помню игру, которая нравилась им больше всего. Они называли ее «Сдобная булка»: все братья держали меня над огнем и делали вид, что сейчас зажарят живьем. Конечно, они не дали бы мне упасть, но разве объяснишь это Маленькому ребенку, который все принимает всерьез? Главной их целью было напугать меня до смерти, и смертельный страх вызывало как раз то, что они еще не сделали, но сделают в следующую минуту… Они постоянно выкручивали мне руки и дергали за волосы, для них это было так же просто, как пнуть ногой собаку.Слушая Дэнзила, Клэр едва сдерживала слезы. Печальный рассказ о малютке сироте, вынужденном выносить такие мучения, вызвал в ней одновременно страшную ярость и сострадание.— Как долго ты терпел их издевательства?— Мне казалось, что целую вечность, но на самом деле — пять или шесть лет. Когда мне исполнилось восемь, братья уже окончили школу и либо работали, либо учились в колледже. К тому времени им уже наскучило развлекаться за мой счет.— Теперь я понимаю, почему ты ненавидишь Рождество, — тихо произнесла Клэр.Дэнзил быстро посмотрел на нее.— Я говорил тебе об этом?Она молча кивнула.Дэнзил криво усмехнулся.— Для меня не было хуже времени в году, чем Рождество. Я ненавидел фальшивые рассуждения о всеобщей любви и праведной жизни, в которые пускалась тетя, тогда как ее сыновья измывались надо мной у нее за спиной. Тетя же притворялась, что ничего не замечает.Пораженная жестокостью тетки Дэнзила, Клэр взорвалась:— Как она могла так поступать?!— Наверное, она просто не желала признавать, что ее дети не ангелы. Разве не все матери свято верят, что их чадо — само совершенство? Особенно им хочется в это верить в Рождество. Я же с детских лет ненавидел его — церковные службы, гимны по телевизору, поздравительные открытки, мишуру и рождественскую елку. Находя прямую связь между праздником и своими мучениями, я считал Рождество символом лицемерия и равнодушия.— Неудивительно… — едва слышно прошептала Клэр.— Кажется, все семьи на свете собираются вместе на Рождество, — продолжал Дэнзил. — По телевидению показывают старые фильмы, по радио крутят сладкие до тошноты песни. А для меня этот праздник насквозь пропитан ложью и притворством. Про себя я в детстве молился, чтобы он поскорее прошел.Клэр не пыталась спорить. Сейчас было не время и не место убеждать Дэнзила в обратном. Она лишь мягко сказала:— Понятно, что тебя мучают кошмары. События детства оказывают более глубокое влияние на жизнь человека, чем все последующие годы.— Похоже… — согласился Дэнзил, вздыхая. — Глупо, верно? Прошло больше двадцати лет с тех пор, как умерла моя тетя, и столько же времени я не видел никого из кузенов. Я должен забыть их жестокость, но… — Он пожал плечами, потом более спокойно продолжил: — По иронии судьбы, тетя Флора умерла под Рождество от сердечного приступа. Никому даже в голову не приходило, что у нее слабое сердце. Ее смерть потрясла родных. — Он запнулся. — Нет, это не вся правда. Всей я никому не рассказывал, но, по сути, из-за меня с ней случился приступ… Мои братья приехали к матери встречать праздник. Двое из них уже были женаты и обзавелись детьми, другие двое приехали с подружками. Тетя была на вершине блаженства. Она без устали повторяла, какой это прекрасный семейный праздник — Рождество — и какие у нее чудесные сыновья… В конце концов я не сдержался и стал кричать. Я кричал, что ее сыновья были маленькими садистами и что я их ненавижу… ненавижу…Он снова запнулся, тяжело дыша. Руки его дрожали. Клэр взяла его руки в свои. Боль, написанная на его лице, казалось, передалась ей.Дэнзил посмотрел на их соединенные руки, потом — ей в глаза.— А ты… ты сочувствуешь мне, Клэр?Горячая краска прилила к ее щекам. В его словах она услышала насмешку. Клэр попыталась убрать свои руки, но он удержал их.— Я не собираюсь смеяться над тобой. Я нередко оказывался в подобных ситуациях, только обычно я выступал в роли внимательного слушателя, готового помочь советом. Мне как режиссеру часто плачутся в жилетку, и это естественно, особенно когда имеешь дело с темпераментными, эмоциональными людьми — актерами.— А тем более — красивыми актрисами… — не удержалась Клэр. И встретила его веселый взгляд.Клэр почувствовала, как на ее щеках разгорается пожар. Она готова была откусить себе язык. Он наверняка распознал скрытую ревность в ее словах.— Должен сказать, — чуть смущаясь, добавил он, — что для меня ново быть рассказчиком, и я вовсе не хочу утомлять тебя перипетиями своего трудного детства.— Ты совсем не утомляешь меня! — поспешно заверила Клэр. Наоборот, она стремилась лучше узнать Дэнзила.— Мне не хочется рассказывать дальше, ведь то, что случилось потом, выставляет меня в плохом свете. — Дэнзил нахмурился, однако, помолчав, продолжил: — Я горел желанием уязвить тетю, причинить ей душевную боль. И это самое непростительное в моей истории. Я обозлился, потому что тетя вся светилась от радости за себя и за «мальчиков». Я же не забывал, как в тетином доме обходились со мной, сиротой, которым можно пренебречь, которого можно обидеть… Потеряв власть над собой, я раскричался. В переходном возрасте все защищают правду… Я считал себя обязанным восстановить справедливость и бросал обвинения в лицо тете. Конечно, она не поверила мне. А если бы и поверила, то никогда не призналась бы в этом. Она начала ругать меня, кричать в ответ… и вдруг, схватившись за грудь, стала хватать ртом воздух. Пошатнулась и упала на стул. Я страшно перепугался, подбежал к ней — спрашивал, все ли в порядке… А она ударила меня. Это движение было последним в ее жизни. — Дэнзил снова поднял глаза на Клэр. Он был белым как полотно. — Ударила. Последнее, что она сделала… А потом умерла, и я не пытался ей помочь.Клэр неудержимо захотелось обнять его, но она побоялась и лишь крепче сжала его руки.— Ты, наверное, был очень напуган. Ты был слишком мал и страдал из-за своей вины… К тому же ты, вероятно, не знал, что нужно делать в таких случаях!— Вообще-то, я даже толком не понял, что произошло. Она громко кричала, а в следующую секунду затихла навсегда. — Он сосредоточенно смотрел на Клэр, в его потемневших глазах затаилась печаль. — Я не пытался помочь ей — вот что не дает мне покоя. Я просто стоял как столб и ничего не делал. Время как будто остановилось. А я — я онемел. Мне казалось, был какой-то особый смысл в том, что тетка, никогда не питавшая ко мне добрых чувств, в последнюю минуту перед смертью ударила меня.— Ты был в шоке.— Да, наверное. Сначала я не понимал, что происходит, потом запаниковал. Я не бросился оказывать ей первую помощь, а вызвал «скорую». Врач сказал, она умерла мгновенно, но я никогда не был до конца уверен в том, что он не ошибся.— Ты был ребенком, Дэнзил! Ясно, что ты испугался.— Не знаю… Может, если бы я сделал чтонибудь… искусственное дыхание, массаж сердца… Если бы у меня получилось, она бы выжила.Клэр едва сдерживала подступившие к горлу рыдания. Его глаза были как два глубоких колодца, до краев наполненные болью.— И ты не можешь избавиться от чувства вины…Он криво улыбнулся.— Я старался забыть о ней, но ты права, меня не покидало чувство вины. В конце концов, она взяла меня в дом, хотя не была обязана заботиться о сироте, и потом, не она — ее сыновья мучили меня. Сейчас они, наверное, почтенные, уважаемые люди. Мне не повезло, что я узнал своих двоюродных братьев, когда они были в переходном возрасте. Подростки обычно забавляются, муча других. А тетю нельзя осуждать за то, что у нее не осталось для меня ни капельки любви, после того как она отдала ее всю четверым детям.Они немного помолчали.— Что случилось с тобой после ее смерти? — наконец спросила Клэр.— К тому времени мой отец уже два года как был мертв. Он служил на большом пассажирском судне и утонул в море. По официальной версии, это был несчастный случай, но я думаю, бедняга спрыгнул за борт: он беспробудно пил.— А твоя мать?— Бог знает, где она. Возможно, тоже умерла. Она исчезла, когда мне было два года, и с тех пор о ней никто ничего не слышал. А мои братья, унаследовавшие дом после тети Флоры, продали его и поделили вырученную сумму, так что я снова стал бездомным.Клэр в ужасе содрогнулась. Теперь она многое поняла в нем. События детства объясняли его таинственную остраненность, склонность к одиночеству. Он жил вдали от людского тепла, и поэтому у Клэр часто возникало ощущение, будто он из темноты заглядывает в чужие освещенные окна. По сути, Дэнзил оказался выброшенным за борт нормальной человеческой жизни.— А что было дальше? — мягко спросила она.— Дальше мне впервые улыбнулась удача. — Дэнзил слегка оживился. — Между прочим, у меня есть своя теория, что касается жизни, вселенной… всех вещей на свете. Я верю, что воздается за плохое и за хорошее. Если сейчас ты неудачник, то рано или поздно фортуна повернется к тебе. Рок, провидение, Божья воля — называй это как хочешь, однако последние станут первыми… Моя жизнь началась тяжело, но, когда умерла тетка, меня взяла к себе школьная учительница, и я жил у нее до восемнадцати лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18