Святослав ЛОГИНОВ

КОЛОДЕЗЬ
фантастический роман
АВТОРСКОЕ ПРЕУВЕДОМЛЕНИЕ

Перед вами странная книга - фантастический роман, в котором автор
старался по мере сил соблюсти историческую правду, причем ради самой
правды, не обращая внимания на конъюнктуру момента. А ведь давно известно,
что история, это политика опрокинутая в прошлое, а правда - колет глаза. В
результате, большое количество людей может быть обижено и даже оскорблено
моей книгой. У них я заранее прошу прощения. Правда, господа, ничего кроме
правды!
Семнадцатый век был суровым и жестоким временем, об интернационализме
и дружбе народов в те времена почти никто не думал, и люди не стеснялись в
выражениях, хуля своих соседей. Большинство ругательных словечек взято мною
из подлинных документов того времени, лишь кое-что смягчено. К тому же,
следует помнить, что многие слова, ныне считающиеся оскорбительными, прежде
такими не были. Матерные слова, которые я употребляю чрезвычайно редко,
несли функцию обычных слов. Их можно в изобилии встретить в сочинениях
протопопа Аввакума и патриарха Никона, в письмах Алексея Тишайшего и много
еще где. А вот в письме запорожцев султану, написанному специально, чтобы
оскорбить адресата, ни единого матерного слова нет.
То же самое можно сказать и о слове "жид". В ту пору оно обозначало
всего лишь национальную принадлежность и не имело ни малейшего признака
недоброжелательства. Автор книги - русский, хотя, как у почти всех русских,
в моих жилах есть малая толика еврейской крови. Как ни крути, но все люди в
самом прямом смысле слова - братья, и оскорбляя чужих предков, ты
обязательно плюнешь в себя самого. Автор не хотел никого оскорбить, и если
обидел кого ненароком, то еще раз просит за это прощения.
Теперь немного о нравах. "Русский бунт, бессмысленный и беспощадный"
всегда оборачивался межнациональной резней. Движение Богдана Хмельницкого
сопровождалось небывалыми еврейскими погромами, Разин целыми аулами вырезал
татар и калмыков, те в свою очередь срывали гнев на безоружных русских
мужиках. Что делать - такое было время.
Я понимаю, что берусь разрушать привычный образ сусальной Руси, но
ведь очевидно, что наши предки были так же жестоки и вероломны, как и их
соседи. Иначе они просто не выжили бы. Семейный быт отнюдь не отличался
мягкостью, достаточно заглянуть в Домострой, чтобы убедиться в этом. Ныне
эта книга считается средоточием всего непригожего, а ведь в ту пору она
унимала от самых мерзких проявлений тогдашней жизни. Естественная тяга
человека к полигамии в христианской России принимала уродливые формы
снохачества, судебные журналы XIX века переполнены подобными делами, в
XVIII веке об этом уродстве гневно писал Ломоносов. Думаю, что и в XVII
веке дело обстояло не лучше.
Недоумение может вызвать и написание в романе некоторых слов. В первую
очередь это касается имени Христа. До 1654 года официальная русская церковь
писала его: "Исус". Староверы пишут так до сих пор. "Умрем за единый аз!" -
призывал Аввакум. В зависимости от чьего имени идет рассказ, я употребляю
оба написания. Герой романа покинул родину задолго до Никоновых новин.
Неудивительно, что он читает "Верую" на староверческий лад. В ту пору это
было единственно возможное чтение. Никакого иного подтекста здесь нет.
В русской грамматике в середине предложения с заглавной буквы следует
писать только имена собственные. Положение изменилось в Петровскую эпоху,
когда появилась масса переводов с немецкого языка, в котором все
существительные пишутся с заглавной буквы. В книгах того времени можно
найти такие "имена собственные" как: Испанцы, Немцы, Дикари и даже "поганые
языческие Боги". С тех пор установилась дурная традиция в угоду политиканам
некоторые слова писать с заглавной буквы: Государь Император, Генеральный
Секретарь, Православная Церковь, Коммунистическая Партия и т.д. Автор
решительный противник подобного лизоблюдства. Когда мы пишем
существительное "бог" с заглавной буквы, то либо пишем по-немецки, либо
подразумеваем, что это имя собственное. Для атеиста подобное отношение
смешно, для верующего - греховно, ибо сказано: "не помяни имя божье всуе".
Сказанное особенно касается выражений типа: "а Бог его знает". Эта фраза
полностью синонимична словам: "а Черт его знает" или "а Хрен его знает".
Подобная бессмыслица с точки зрения христиан просто кощунственна ибо
подразумевает наряду со всемогущим и всеведущим Богом, существование
всемогущего и всеведущего Хрена (или кого иного на ту же букву). Автор -
убежденный атеист, но не богохульник, и потому все подобные слова пишет со
строчной буквы. Исключением является слово "аллах". Русская ментальность и
тогда и сейчас подразумевала, что это ИМЯ мусульманского бога, вполне
отличного от бога христиан. Подобное суждение, конечно, не верно, но против
менталитета не попрешь. Пусть будет имя собственное.
И, наконец, слово "украина". В русском языке семнадцатого века это
обычное существительное. В Российском государстве было немало украин:
украина Терская, украина Сибирская и т.д. Примерно в это же время казаки
Малороссии, желая подчеркнуть принадлежность своего края к России, стали
называть его просто "Украиной". Таковы факты. Если я обидел ими патриотов
нынешней Украинской республики, то третий раз покорнейше прошу меня
простить.
В любом случае, главным в романе является итог, к которому вместе
пришли автор и его герой.



часть 1

И укорял народ Моисея и говорил: дайте нам воды пить. И
сказал им Моисей: что вы укоряете меня? что искушаете Господа?
Исход, гл. 17, стих 2.

И возгласят обитатели огня к обитателям рая:
Пролейте на нас воду или то, чем наделил вас
Аллах! Они скажут: Аллах запретил и то и другое
для неверных.
Коран, сура 7: Преграды, аят 48.

Пророк Магомет словом своим освободил находящихся в дальней дороге от
особой пятничной молитвы. И все же, едва наступил урочный час, Муса знаком
остановил караван и, расстелив коврик, опустился на него, обратившись лицом
в сторону святого города Мякки. Милостив Аллах и воистину дает тем, кто
просит.
Семен отошел в сторону, чтобы лежащие на песке верблюды прикрывали его
от творящих молитву бусурман. Прости господи, что за народ негодящий!..
Сейчас бы идти и идти, пока жара спала, а тьмы еще нет, а они намаз творят.
Только выручит ли молитвенное стояние посреди страшной пустыни
Руб-эль-Хали? Тут вернее самому не плошать. Боже правый, боже крепкий, боже
сильный, помилуй мя.
Пятый день малый обоз ыспаганского купца Мусы пробирается сыпучими
песками. Хоженные тропы лежат далеко на юге, но там сейчас пути нет:
оманский владыка повздорил с турецким султаном, самого себя султаном нарек
и загородил караванные ходы, мня задушить всю индийскую торговлю. Теперь
мимо нагорья, где и воду в пересохших вади можно сыскать, где растет
верблюжье лакомство: зеленая хада - не пройдешь. Хороши оманские финики, да
и колья у султана остры. Только попадись торговый человек на юг от Маската
- как раз угадаешь в зиндан, а там и на кол - услаждать последним стоном
нежные ушки султанских жен.
Султану турецкому да султану делийскому от тех прегордых оманских
мнений ни жарко, ни холодно - индийская торговлишка уж сто лет как морем
идет и все больше португальским да аглицким торговцам попадает, а вот
купцам хорасанским да ыспаганским, что по всему мусульманскому миру
караваны водят, вящая погибель наступила. Не пройти в Йемен, не продать
белых ослов и дорогих беговых верблюдов, не вынести на базар тюки с
цветными иракскими муслинами и прозрачной кисеей, не переслать тяжелого
груза красной меди и оловянных слитков, не протащить, спрятав на груди,
мешочка с розовым бахрейнским жемчугом. И назад не провезти ни ладана, ни
благоуханной мирры, ни ароматного кофе, выращенного на горных терассах, ни
лучшего в мире арабского золота, ни тисненых кож, ни кривых садрий с
роговыми рукоятями и палевым узором закалки, что струится вдоль лезвия. А
не станет торговли - не будет и барыша. Как с этим торговцу смириться?
И вот Муса, ыспаганский гость, очертя голову и положившись на милость
Аллаха, рванулся ходом через адскую пустыню, страховидную преисподнюю, где
и саламандра огнем сгорит, и ехидна иссохнет.
Сначала шли обычным путем: отправились из Басры и через три недели
были в Даммаме, арабском посаде, что лежит против Бахрейна. Там для идущих
сухим путем купцов ярмарка бывает. На торгах по дешевке прикупили всякого
товару - конкурентов нет, и цены стоят низкие. А куда с этим товаром
деваться? Так и соблазнил шайтан Мусу идти прямиком.
Первые три дня шли солончаками. Песок от соли слипся, будто морозом
схвачен, поверху - ломкая корочка. Пыль на губах горькая, и что в рот ни
возьмешь - все горьким кажется. Потом почва стала хрящевата, неровными
голышами усыпана: идти по ней - великая тягота. Зато воду нашли - колодец
Каламат-абу-Шафра. Там верблюдов поили и снова в путь тронулись.
А теперь идут, и конца-краю не видать песчаному окияну. Волной песок
подымается, с волны под гору идет. Полдня на этот вал сыпучий ползешь и
веришь, что перелезешь гребень, а за ним глубокий провал, ископыть великая,
след проехавшего исламского богатыря. Где ударил копытом могучий конь
Тулпар, там разбросан мертвый песок на два и на три ашля в глубину, и на
дне бьют медовыми струями ключи, дрожат пальмы перистым листом: фард,
халас, ханаизи - слаще фиников нет.
Но одолеешь один бархан, а за ним второй, точнехонько как первый:
желтый песок выглажен ветром, и рябь по песку пущена прям как в пруду.
Потом красный песок пойдет - ровный, улежалый. На нем верблюжья колючка
прозябает: торчат из песка хрусткие корявины - живые ли, мертвые - не
понять. На галечниковых регах разбросаны колючие подушки каперсов и манны.
Зимой, когда прохладный шемаль порой приносит дожди, сухие ветки наливаются
соком, взбухают зелеными почками. Арабы каперсы едят, а весной присохшей
манной пробавляются. И Семен вместе с ними ел. Поначалу странно казалось, а
потом привык. Даже к саранче, кузнечику сушеному, и то привык. Человек -
тварь живучая, ко всему привыкает.
Другого произрастания в пустыне нет, а звери водятся, но тоже
прескверные, бесовы твари: скорпионы да фаланги ядовитые. Редко когда
проскачет прыгучая песчаная мышь - тушканчик, да метнется за ним фенек -
серая лисичка с большими ушами. А все красным песком идти веселее, в
пустыне и скорпиону рад.
Зато уж когда белый песок начнется, чистый, словно скалкой
раскатанный, тут уж верблюда за повод хватай и поворачивай обратно, иначе
ждет неминучая гибель. Зыбь там, топкое место, бахр-эс-сади. Утянет путника
в сухой песок как в трясину, и до самой архангеловой трубы никто его уже не
узрит.
Семен сидел, привалясь к верблюжьему боку, смурно глядел на урезанный
барханом окоем. От верблюда тянуло густым смрадом, но Семен не отодвигался
- принюхался давно, за столько-то лет.
Молельщики бормотали неразборчиво, слитным гудением, словно пчелиный
рой. Семен, не слушая, безотчетно повторял в уме их молитвы. Любят
мусульмане молиться в голос, напоказ: тут и не хочешь, а все их моления
вызубришь. Ох, грехи наши тяжкие! Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас
боже твоею благодатию.
Солнце перед закатом мутное, изгоревшее за день, уже не палит как в
полдень, и жар идет только от нагретого песка. Дышать тяжко, будто перед
грозой. Только дома грозою земля умывается, воздух свежеет, а здесь от
Аллаха такой милости не дождешься, зря Муса глотку дерет.
Рассеянный взгляд отметил вдали какое-то шевеление. Семен сначала не
вник, продолжал думать о своем, но потом встрепенулся, поднял голову,
всматриваясь, испуганно перекрестился. Никак накаркал: посылает Аллах
дождичка - с громом и молниею, да только без водицы. Край неба почернел,
стеной задрался и замер как бы в неподвижном ожидании. Но тому, кто
разбирается, ясно - спокойствия тут нет, а одно помрачение чувств. Еще
минута и налетит песчаная метель - самум. Господи, помилуй рабов твоих!
Пеняйте правоверные Аллаху и пророку его Магомету!
Семен вскочил, заставил подняться верблюда.
Куда бежать? Где прятаться? Раз в жизни видел Семен гнев восточного
бога, чудом выжил в прошлый раз и теперь не знал, как поступать перед лицом
жгучей смерти.
Многолетняя привычка повелевала молчать, покуда хозяин выстаивает
молитву, но все же Семен не выдержал и закричал:
- Буря!
Муса, молитвенно сложивший руки у груди, и ухом не повел в ответ на
крик раба, но мавла Ибрагим, чернокожий абиссинец, обернулся и вскочил,
нарушив пятничное благолепие
- О, Аллах!
Семен уже бежал вверх по бархану, стемясь уйти как можно выше. Там
сильнее ветер, и будет труднее дышать, но тех, кто останется в низине,
засыплет песком, когда двинется по ветру недвижная покуда волна. Верблюд
колыхал следом опавшими от недокорма боками. Он тоже почуял беду, и его не
надо было торопить и понукать.
Тьма на горизонте больше не казалась стеной, она клубилась и не
приближалась, а словно взбухала, заглатывая небо и землю. Вокруг было тихо,
хасмин - палящий ветер - улегся, паутинка не колыхнется, но воздух как бы
приготовился взвыть и звенел от томительного ожидания.
Семен обхватил верблюда за шею, уложил на песок, сам повалился рядом,
ткнувшись в вонючий верблюжий бок и поджав ноги, чтобы можно было, коли
милует господь, со всей силой выбираться из песчаной могилы.
1 2 3 4 5 6 7