— Видишь ли… — я отвожу взгляд от телевизора. Я опускаю глаза. — Видишь ли, убивать надо учиться с детства… Все это оказалось выше моих сил.
— Так ты убил лося или болтаешь? — гневно сверкнула глазами супруга.
— А ну тебя к черту! — теперь уже злюсь я. — Звони ты этому… ну тому самому, к которому ты меня с коньяком посылала. Он подтвердит мои слова.
— И позвоню!
— И звони!
Она хватает трубку и торопливо набирает нужный номер.
«Этот» дома, и наконец до него доходит, о чем его спрашивают.
Естественно, он говорит: «Твой завалил зверя». Конечно, он так говорит, потому что жена, открыв рот, несколько секунд стоит как парализованная. Она не может сообразить, как это я, такой маленький и невзрачный, завалил лося. Но вот она вспоминает, что у меня есть ружье, и улавливает смысл сказанного. И тогда в ней во весь голос начинает говорить ее практичность.
— А почему же вы оставили его без мяса?
«Этот» ответил, что я отказался не только от мяса, но и от рогов. Бесспорно, он так ответил, потому что жена сразу же воскликнула:
— От каких еще рогов?
«Этот» наверняка пояснил, что лось был с рогами, а за хороший выстрел охотнику полагаются рога, и наверняка объяснил, почему я отказался от премии.
— Чего, чего у него много? — упавшим голосом переспросила супруга.
«Рогов у него много!» — бесспорно весело и с садистским удовольствием повторил «этот».
Жена потускнела и почти сразу же положила трубку.
Несколько секунд она стояла в глубокой задумчивости, а потом как грохнет кулаком по столу!
Кира словно ветром сдуло с дивана, а я захлебнулся чаем.
— В общем, так! — довольная произведенным эффектом, почти спокойно сказала она. — Ноги твоей больше в лесу не будет!
— Я и не рвусь в лес, но ведь ружье-то надо оправдывать.
— Ружье будешь оправдывать осенью, на озере, как я сказала!
Там кругом вода, людей нет, и не перед кем тебе будет позорить меня!
— Да о чем ты? — изумился я.
— О рогах, — сердито бросает она.
— О каких таких еще рогах?
— Ну, какие у тебя могут быть рога? — пренебрежительно фыркает она. — Только те, которые я тебе наставляю… якобы.
— Ну, что ты, милая! — пытаюсь я успокоить ее. — Как это такое могло придти тебе в голову?! Я ведь не эти рога имел в виду.
— А какие?
Я опять отвожу глаза от телевизора. Я скромно потупил взгляд и тихо, без пафоса сказал:
— Ну, те самые… на которых, помнишь, я до стенокардии иногда домой приходил.
Лицо супруги светлеет. Конечно, она это прекрасно помнит, и уж она тут совершенно ни при чем!
* * *
Когда мы все четверо, наши собаки и их хозяева, в очередной раз сошлись на поляне, Гелия первым делом спросила:
— Ну, как охота?
И улыбнулась. Ехидно так. Она все еще сомневалась в моих способностях. Ну да бог с ней. Главное, что не злопамятная. Улыбается. И у меня рот — до ушей.
— Охота что надо! — охотно отвечаю. — Лося вот прошлый раз завалил.
И грудь- вперед! А краешком глаз на пса своего смотрю.
Его хвост так и ходит ходуном. Бесспорно, и собаке скучно одной на поляне. Даже Эльде мы рады. А может, Раде?… А может, Даре? А черт их знает! Кобель есть кобель. Какая ему разница. Одним словом, сукин сын — и ничего другого тут не добавишь! Ну и она тоже хороша! Так и стелется перед ним. О, мир животных инстинктов!
— Вы его убили? — доходит до моего сознания вопрос Гелии.
Загляделся на собачью эротику, размечтался…
Я опять- грудь вперед, и не без хвастовства воскликнул:
— А то как же!
— Какой вы все-таки жестокий.
— Опять двадцать пять! — я насмешливо качаю головой. — Не более жестокий, чем все остальные.
Она не спорит. Значит, соглашается. И смирившись с убийством лесного гиганта, спрашивает:
— А как же вы тащили его из леса?
— До чего ж вы темная! — развлекаюсь я. — У вас нет никакого представления о современной охоте на лосей.
Она не обижается. Она делает такую забавную мордочку и так жеманно пожимает плечиками, словно говорит: ну, где уж мне до вас.
А я думаю, что ей и до моей супруги далеко. Плечики у нее совсем худенькие, как у девочки. И, может быть, еще рано требовать от нее, чтобы она разбиралась во всем на уровне повидавшей жизнь и умудренной житейским опытом взрослой женщины.
— Лосиная охота… — начинаю разъяснять я, — это такая охота,…
В общем, это такая охота, которая не любит дураков. На лосиной охоте нельзя терять голову и нужен верный глаз и твердая рука.
— А я думала, на охоту только пьянствовать ездят, — тихо замечает она.
— Откуда у вас такие мысли?
— Муж у меня был охотником.
Информация интересная и неожиданная. Я удавлен.
— А вы уже замужем успели побывать?
— А то как же? — почему-то надменно смотрит она на меня и, сощурив рыжие глаза, добавляет. — Только недолго.
— Год, два? — пытаюсь уточнить я.
— Еще чего не хватало! Всего месяц.
Любопытство подсказывает очередной вопрос:
— Еще раз счастье не пытали?
Она брезгливо морщится. Реакция ее на очередное замужество куда уж как ясна, но она еще поясняет:
— Одним разом сыта по горло. Не дай бог, опять попадется охотник до чужих баб.
Теперь мне понятно, почему у нее собака. Без мужа хорошо, да одной плохо.
* * *
Больше на зверя я не ходил. По требованию жены, всю оставшуюся жизнь решил посвятить птичкам. Да и Кир — пес легавый, запрограммирован на птичек, надо было только натаскать его, говоря по-простому, научить охотиться.
Никто не любит учиться. По себе это знаю. И как приходится маяться с нерадивыми учениками, тоже представляю. С моим слабым здоровьем и расшатанной нервной системой за такое дело просто нельзя браться. Нужен был солидный отдых перед этим делом.
Когда я поделился своими мыслями с женой, она тут же принялась ворчать:
— Вечно, как весна приходит, тебе надо куда-нибудь смотаться!
— Не куда-нибудь, — спокойно растолковываю я ей, а на юг. — Конкретное место. На юг всех и всегда тянет. И с билетами туда — вечная проблема.
Она пытается оттянуть это мероприятие.
— Поедешь осенью! — решительно говорит. — Осенью там все фрукты. Они как ничто благотворно действуют на твое здоровье!
— Фруктов осенью и у нас — завались! Они такие же, как и на юге, а может быть, даже и дешевле. И потом, кто меня на осеннюю охоту настраивает? Разве не ты требуешь, чтобы я оправдывал ружье, и таскал тебе уточек по осени?!
Но жена осталась глуха к моим доводам.
А солнце апрельское с каждым днем поднималось выше. В Сочи на футбольных полях уже травка зеленела. По телевизору сам видел.
Загрустил я… Жена заметила мою грусть и махнула на меня рукой.
Я сразу воспрянул духом. Но радость свою затаил. И деньги брал из ее рук, не глядя ей в глаза, чтобы она случайно в моих глазах какую-нибудь смешинку не заметила. Хотя веселиться особенно было нечему. С деньгами она расстается очень тяжело. Старался только ради перестраховки. И она тоже, наверное, только ради перестраховки дала мне тощую пачку мелких купюр. Побоялась, что деньги будут оттопыривать карман. По ее мнению, оттопыренный карман привлекает не только карманников. С таким карманом, опять-таки по ее мнению, я запросто мог стать разносчиком иммунодефицита. А к дефициту у нее с детства было болезненное отношение.
В общем, я и не смеялся, но и спорить не стал. Времени на дискуссии не оставалось. Я погладил Кирюшу и сказал ему:
— Слушайся хозяйку. До моего возвращения постарайся не очень проявлять свой интеллект, чтобы понапрасну вам тут не скандалить. А как только встанет трава, я вернусь и начну учить тебя охотиться.
— А когда трава встанет? — живо поинтересовалась супруга.
— Э… Э… — замялся я. — Точно не скажу. Все будет зависеть от погоды!
* * *
В приморском городе меня поселили в одной комнате с двумя мужиками. Комната оказалась тесной и душной. Мужики подошли к окну и распахнули его.
За окном был вечер. И еще было море. И между морем и окном стояла цистерна с вином.
— Не то, что у нас, — задумчиво сказал один из квартирантов, — Совсем другой коленкор!
— Да, — охотно согласился с ним второй. — Пьянящий воздух свободы!
Они посмотрели друг на друга и одновременно воскликнули:
— Благодать! Не пора ли нам поддать? — и грубо уставились на меня.
— Я пас, — запротестовал я. — У меня стенокардия!
Они выпили вдвоем, и вдвоем тут же исчезли.
Через пару дней один из них появился. Вид у него был жалкий и из глаз капали слезы. Он сел на свою койку и уронил голову на грудь.
— Как это гадко! — в отчаянии прошептал он. — У меня такая жена!
Чистенькая, светленькая, ну прямо — ангелочек!
Я поспешил утешить его:
— Стоит ли из-за этого переживать! У меня, скажу я вам по секрету, тоже есть жена — и не совсем ангел. Но я же ведь так не отчаиваюсь! Мужайтесь!
— Мне не на что мужаться, — простонал он. — Эта чувырла размалеванная оставила меня совсем без денег.
— Моя тоже не очень щедрая. Но это не повод, чтобы так отчаиваться. Я готов помочь вам в беде…
— Мне нужно пять рублей на телеграмму домой.
Я дал ему пятерку, и он благодарно зашептал мне в ухо:
— Как хорошо, что у вас стенокардия! Вы даже не представляете, какое это счастье.
Он ушел растроганный, а через мгновение появился второй квартирант. Вид у него был такой же растрепанный и помятый, как у первого. Он тоже сел на свою койку и уронил голову на грудь, Я, не мешкая, полез в карман. А он произнес упавшим голосом;
— Кажется, меня наградили…
Этому, похоже, финансовая помощь была не нужна. Я вынул руку из кармана и холодно заметил:
— Нынче награды не в цене.
— У этой награды слишком большая цена, — прошептал он.
— Ах, вот как! — обрадовался я за него. — Так, выходит, вы все эти два дня обмывали ее?
Он хмуро посмотрел на меня:
— Вы, случайно, не идиот?
— Ну, что вы! У меня все дома! Это я вот от рук отбился, один оказался на этом благодатном курорте.
— Ах, да! Я забыл. У вас — стенокардия!… — простонал он и заплакал.
Я не стал мешать ему и на цыпочках вышел на улицу.
Я по-новому посмотрел на южный город и увидел, что в нем все мужики пялят глаза на чужих баб. И это было оправдано. Все-таки весна. Море… тихих страстей. Тихий океан скрытых от любопытного взгляда страстей. И главное — свобода!
А чего только не способен натворить расконвоированный человек.
Но у меня у самого настроение было какое-то ненаучное. Я не находил себе места и слонялся но чужому городу совершенно бесцельно. И на женщин смотрел только на тех, которые шли вместе с собаками. Меня привлекали не сами женщины, а их четвероногие друзья.
Вскоре я понял, что тоскую по своему Киру, и на четвертый день не выдержал — пошел звонить домой.
— Как там Кирюша? — без обиняков спросил я у жены.
— А чего это ты вдруг о нем вспомнил?
— Заскучал, — откровенно признаюсь.
— По одной собаке или и по мне тоже?
— По двум, и по тебе тоже.
— Врешь ты все! Деньги потребовались, вот и звонишь!
Меня всегда злит, что она очень хорошо знает, когда я вру и что мне нужно. Но ведь по собаке-то я в самом деле скучаю.
— Не вру! — кричу что есть мочи в трубку.
Но она уже оседлала своего конька.
— А где твои деньги? — пропустив мое заверение мимо ушей, кричит она.
— Что за вопрос! — возмущаюсь я. — Раз я на юге, то и деньги мои на юге! Но было бы неплохо, если бы ты прислала еще чуток… на обратную дорогу.
— Пришлю, когда трава встанет!
— Здесь она уже встала! — ору я в отчаянии.
Последовало долгое молчание. Я думал, она прикидывает в уме, какую сумму выслать, и, зная, как трудно дается ей такая арифметика, терпеливо ждал. Но у нее, оказывается, на уме было совсем другое.
— Ты давай возвращайся домой! — неожиданно требует она. — Хватит придуриваться! Пес твой уже третьи сутки ничего не ест.
— Скучает, значит… — озадаченно проговорил я. — Вот если бы и ты так скучала… ужас сколько денег мы наэкономили бы!
— Хватит болтать, здесь каждое слово больших денег стоит. Вот на чем экономь, и, чтобы первым же рейсом, домой. Так, и деньги целее будут, и пес живой останется.
Вот когда до меня дошло, что человек — раб своей собаки. Тут уж о своем собственном здоровье думать не приходится, когда вот так на психику давят.
— Ладно. — пробормотал я. — Раз такое дело — лечу и…
Падать не хотелось. Мой пес действительно мог умереть с тоски. Они, эти сукины дети, несмотря на всю их агрессивность, чрезвычайно преданы и, кроме хозяина, никого не любят.
* * *
Наконец-то я сижу не за общепитовским столом, а за своим, кухонным. А какие котлеты! Божественный аромат. Ничего общего не имеющий со столовым. А размеры… Какие размеры! А чем берут котлеты, если не своей величиной! Я обжираюсь! И вспоминаю картину…
Она запомнилась мне еще с детства. Голодный оборванец уписывает что-то большое, вроде калача, а мать смотрит на него с умилением, и по картине видать, думы у нее невеселые. Сама есть хочет, да калач-то всего один.
Вот так же в точности смотрела моя жена на Кирюшу. В порядке исключения он сидел на кухне рядом со мной. Истосковался по мне, и уж я разрешил ему такую вольность. Хозяйка, не сводя с него глаз, скармливала ему из рук котлетину, а он не сводил с меня глаз и торопливо заглатывал куски, не пережевывая. Он явно спешил съесть не только то, что ему давали, но еще и то, что лежало на моей тарелке. Его рыжие глаза завистливо поблескивали, и до супруги наконец дошел смысл этого жадного собачьего взгляда.
— Надо же, — зарокотала она добродушно. — Ведь жизнь отдаст за хозяина, не колеблясь! А как дело доходит до еды, так все его благородство улетучивается. Собака — и нрав собачий!
— Это ты зря на него наговариваешь, — возражаю я мягко, продолжая уписывать котлетину. — Благородство в нем есть. Да еще какое?
Некоторым людям, особенно женщинам, не мешало бы у него поучиться.
— Это ты к чему? — насторожилась жена.
— К его благородству, — невинно говорю я и уже без всякого вдохновения ковыряю вилкой оставшийся кусок. — Вот, к примеру, гуляем мы с ним по улице, он находит кость… сахарную. Ну, ты же знаешь, что это самая любимая его кость.
Хозяйка согласно кивает головой.
— Ну, так вот, — продолжаю я, — без скандала он такую кость никогда не отдает. Сколько шуму обычно из-за нее устраивает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15